Фамильный крест - Крючкова Ольга Евгеньевна - Страница 16

• Предыдущая
• 16/19
• Следующая

– Куда, барышня?

– К жениху, в хирургию.

– Держитесь правее, там увидите зеленое крылечко, вот вам прямо туда, – наставлял дворник.

Арина поблагодарила доброго стража и пошла так, как он сказал. Пройдя через зеленое крылечко и, войдя в здание, она прочитала надпись, сделанную красной краской на стене: хирургия. При входе сидела старенькая нянечка, которая также поинтересовалась: куда и зачем?

– А так вы к тому сердешному художнику, которого подобрали на набережной с разбитой головой, – прошамкала старушка. – Помню, рано утром его привезли: весь в крови, думали – не выживет… Ан ничего! Живучий твой жених-то оказался. У хирурга бумаги вчера попросил: и марает ее без конца, все сказочных чудищ рисует, и складно так получается, – рассказывала без умолку добродушная нянечка, провожая Арину до палаты.

Арина увидела дверь, выкрашенную еще во времена Шувалова белой краской, и номер «четыре».

– Спасибо, – она сунула нянечке пятьдесят копеек.

Та посмотрела на монетку, поклонилась и пошаркала обратно на свой пост.

Арина приоткрыла дверь и робко заглянула внутрь. Палата была переполнена, пять больных с различными увечьями лежали на кроватях, лишь один сидел и смотрел в одну точку. Девушка растерялась: где же Василий? Все в одинаковых больничных пижамах, перевязанные, перебинтованные были похожи друг на друга. Она решилась войти, иначе Василия ей не найти. Когда она очутилась в палате, то сразу же стала объектом повышенного внимания, любопытные взгляды, как по команде, дружно устремились на статную красивую барышню. С кровати, что стояла у окна, раздался знакомый голос:

– Арина Даниловна! Я здесь…

Арина увидела Василия – в полосатой пижаме, бледного, с перевязанной головой. Она тут же устремилась к нему, к глазам подступили слезы и, она не выдержав, разрыдалась.

– Василий Иннокент… – плакала она, проглатывая слова, – как вы меня напугали. И батюшка ваш приходил…

Василий с обожанием смотрел на девушку, она же утиралась платком, сидя на краешке кровати.

– Вот ваши любимые круассаны, Глафира собрала, и просила пожелать скорейшего выздоровления, – она высморкалась, и попыталась придать голосу немного бодрости. – Ну, как вы здесь? Как доктора?

– Доктора хорошие. Сказали, что мне повезло, видать, не судьба была умереть. А так сами видите – тяжко здесь, – он показал глазами на увечных, что лежали на соседних кроватях. – Как только очнулся, сразу же пришел полицейский из участка, я ему все рассказал… Да разве найдут они грабителей. И извозчик с ними был заодно.

Арина встрепенулась:

– Да, да. И я об этом тоже подумала. А вы его запомнили?

– Нет, Арина Даниловна, я все больше на вас смотрел, любовался вашей красотой, не до извозчика было. А вы запомнили?

– Нет… Я тоже любовалась, – робко призналась Арина, – вами…

Василий попытался улыбнуться, и взял за руку девушку.

– Это счастье, что я жив и вновь вижу вас. Мы не должны расставаться… Вы понимаете меня?

– Да… Я читала вашу записку, вы написали: люблю, скучаю, умоляю прийти.

– Написанное – истинная правда: я вас люблю и умоляю быть моей, – неожиданно для себя признался Василий.

Арина растерялась, волнение охватило ее:

– Я… Я тоже вас люблю…

Она опустила глаза.

– Как жаль, что наши объяснения не произошли в более романтическом месте, – заметил Василий и поцеловал руку «даме сердца». – Но выражаю надежду, что мы наверстаем упущенное.

Он с надеждой посмотрел на Арину. Она же, не тратя лишних слов, кивнула в знак согласия.

По дороге домой, Арина заехала на Олений вал, к Еленскому Иннокентию Петровичу. Он радушно встретил ее:

– Арина Даниловна, если не ошибаюсь, рад видеть вас в добром здравии.

Еленский сильно постарел за последние несколько дней: сердце постоянно болело, неприятно отдавая в левую руку и ногу.

Он внимательно смотрел на Арину, та немного засмущалась и решила сразу перейти к делу:

– Я из больницы, что на Слободе, Василий Иннокентьевич там, сейчас его здоровью ничего не угрожает.

Еленский машинально сел в кресло и заплакал. Арина почувствовала себя неловко:

– Может быть вам чем-нибудь помочь?

Иннокентий Петрович сделал жест рукой, означающий: не стоит.

– Я столько пережил за последние дни. Васенька – все, что у меня осталось в жизни после смерти моих обеих жен и дочери. Вы так похожи на мою первую жену… Извините, меня старика… Идемте, я вам кое-что покажу, – он с трудом поднялся и поправил домашний пиджак. – Прошу вас, следуйте за мной.

Еленский открыл дверь:

– Это комната Василия, проходите. Я не буду мешать, вы сами все поймете.

Арина, несколько обескураженная поведением хозяина, вошла в комнату, тот же затворил за ней дверь. Она огляделась, обстановка была скромной: письменный стол, кровать, шифоньер, мольберт и … чего она совершено не ожидала увидеть – множество ее портретов, которые висели на стене, иные, не законченные лежали на столе.

Арина взяла один из набросков со стола. Девушка посмотрела на себя в зеркало шифоньера, затем на набросок: действительно удивительное сходство. Она отложила его и стала рассматривать, развешанные на стене портреты, выполненные пастелью.

Вот она улыбается, хмурится, разговаривает с Глафирой, стоит за прилавком… Арина поняла: все то время, когда Василий наведывался в кондитерскую, все эти месяцы он постоянно рисовал ее. На это способен только влюбленный мужчина.

Девушка вышла из комнаты и направилась по коридору к выходу.

– Берегите его…

Услышала она голос Еленского-старшего.

Растроганная до глубины души Арина, сидела в пролетке, не обращая внимания, на проезжающие мимо экипажи, двуколки, телеги и просто праздно гуляющих людей. Она ощущала некий эмоциональный подъем, доселе неизвестный ей. Девушка мечтала броситься на шею Василию, осыпать его поцелуями, словом, задушить в объятия, затем скинуть одежды и предаться безумной страсти…. А обвенчаться? Неважно… Можно и потом… Ведь вовсе не грех, когда любящие сердца и тела наслаждаются друг другом.

Расторопная Дарья Дмитриевна вошла в кондитерскую Выжиги, и направилась к Глафире.

– Душа моя, как мне переговорить с Ариной Даниловной?

Глафира терпеть не могла, назойливую, как муха и не отлипающую, как репейник, сваху. Но как девушка вежливая, и по долгу службы, пересилив себя, сказала:

– Барыня уехали-с по делам. Вы можете подождать. Что изволите подать?

– Чаю и пирожных с заварным кремом. Есть такие? – съерничала сваха.

– Для вас найдем-с, – пообещала Глаша и подумала: «Что б ты подавилась!»

Дарья Дмитриевна с волчьим аппетитом поглощала пирожные фабриканта Волкова, запивая их отменным английским чаем. Насыщая свой бездонный желудок, она одновременно обдумывала дело, ради которого пожаловала: «Что ж Арина осталась совсем одна, надо бы найти к ней другой подход. Сплоховала я в прошлый раз… Ничего и на старуху бывает проруха. А Афанасия я держу теперь в руках, пусть попробует вырваться. Женю его на Арине и уйду на покой, назначу себе пенсию в сто рублей ежемесячно. И баста! Хватит сватовством заниматься. Будет мне молодой Мордасов платить до конца жизни: его или моей…»

Когда сваха надкусывала последнее пирожное, зазвенел дверной колокольчик, вошла Арина Даниловна. Наблюдательная сваха сразу же заметила: «А невеста-то наша растеряна».

– Арина Даниловна, а я вас дожидаюсь! – сваха придала своему лицу добродушное выражение.

Хозяйка с подозрением и недовольством смерила ее взглядом.

– Чем могу служить?

– Ох, душа моя, ну вы прямо по-чиновьичьи со мной разговариваете! – возмутилась сваха.

– Как могу, – отрезала Арина, понимая, что сваха просто так не приходит.

Дарья Дмитриевна осеклась, понимая, что в который раз допустила оплошность.

– Ну, право, душа моя, ведь я к вам по делу, – предприняла она вторую попытку.

• Предыдущая
• 16/19
• Следующая