Илья Муромец. - Кошкин Иван Всеволодович - Страница 8

— Мне у тебя прощения просить? — захрипел Владимир. — Великому князю земли Русской у мужика муромского? Да ты от хмеля еще, я вижу, не отошел! Может, в ноги еще тебе поклониться?

— Это ты, князь, сам решай, — усмехнулся богатырь. — Подумай, повспоминай. Всех вспоминай, княже! Сухмана [14]вспомни, Дуная [15], Данилу Ловчанина... [16]

Владимир побледнел, на лбу выступил пот:

— Нашел время...

— Другого времени у нас не будет, ни у тебя, ни у меня. Как надумаешь, дай мне знать.

Князь хлопнул дверью так, что от косяка песок посыпался. Илья снова открыл книгу, стараясь отогнать поганые мысли. Вроде и сделал все правильно, но на душе стало только поганей. На ум пришли стихи поэта из далекой Поднебесной земли:

Стихи переложил несколько лет назад верный Бурко, искусник Алеша сложил на них песню, и так она полюбилась богатырям, что каждый тихий вечер, выпив меду или ромейского вина, Застава, встречая закат, орала со слезою в голосе:

Над просторами Поднепровья неслась, бывало, ставшая своей уже песня из Поднебесной:

Богатырь увлекся, и стены уже дрожали от мощного голоса:

Илья не заметил, как снова отворилась дверь погреба. Не шумели в этот раз у входа, не толпились.

— Хочу надеяться, Илиос, что ты встретишь другую невесту.

Песня оборвалась, Илья медленно, не веря, повернулся:

— Княгиня?

Никто из богатырей Рубежа не ходил с посольством в Корсунь добывать Владимиру супругу. В степи было неспокойно, ромеи, ладя избежать высокой чести породниться с русским князем, науськивали печенегов на Киев, в порубежье шла тихая, не прекращающаяся ни на день война. В Киеве сыграли свадьбу, народ гулял неделю. Степь пожелтела, потом укрылась снегом, а мира на границе все не было. Лишь весной пришли послы от ханов, прося передышки. Поредевшие орды откочевали к Итилю [18], порубежье зализывало свои, раны. Впервые за полтора года Илья с крестовыми братьями решился покинуть Заставу, что стояла всего-то в трех днях богатырского скока от столицы. Не всякий проедет через весеннюю степь, когда буйный дух лезущих из земли трав валит на лету птицу, когда пьяные от весны туры с ревом скачут, сшибаются рогами, когда дикие тарпаны, в звериной радости от пришедшего тепла и сытости, с визгом гонятся за всадниками, чтобы, сбив вместе с конем, разорвать того, кто покусился на лошадиную волю, и того, кто эту волю предал. Однако не было в степи зверей настолько глупых, чтобы заступать дорогу трем русским богатырям, что торопятся домой. Вернее, были, конечно, но все давно кончились. В Киев, как у богатырей водится, въезжали не через ворота, а махнули прямо через стену. Вверх по спуску летели, загодя предупреждая-распугивая народ молодецким свистом, от которого срывало ставни. На княжьем дворе гридни шарахнулись по стенам, когда трое молодцов на скаку соскочили наземь, придерживая могучих зверей под уздцы, и бегом повели по двору, охолаживая после бешеной скачки. Пробежав несколько кругов, Илья повел Бурка к коновязи, где на почетном месте были врезаны в белый камень могучие стальные кольца. Расседлал, обтер, почистил, осмотрел спину, затем ноги, копыта.

— Ты еще в пасть мне загляни, — ехидно заметил Бурко.

— Болтай себе, в следующий раз сам расседлываться будешь, — беззлобно ответил Муромец и вытащил из переметной сумы огромный деревянный гребень.

— Ты что, опять мне гриву в косы заплетешь? — в ужасе ржанул Бурко.

— А ты поупирайся, я девок кликну, они тебе еще и ленты вплетут.

Уладив Бурка, Илья хлопнул его по холке:

— Не скучай, я недолго. Князю доложусь, а потом пойдем погуляем.

— Что делать-то будем? — спросил Бурко. — Напиваться что-то не хочется — настроение не то.

— Так и не будем. То есть сегодня не будем. По рядам походим, к гостям заморским заглянем, книги для тебя новые посмотрим, а?

Бурко усмехнулся, показав два ряда жутких зубов, ткнулся мордой в плечо богатырю.

— Лады. Вели мне только орехов в ясли засыпать, надоел овес.

— Все слышали? — повернулся Муромец к слугам.

— Так, Илья Иванович, — робко начал самый смелый. — Где же мы весной орехов достанем?

— То не мое дело, — отрезал Илья. — Скажите спасибо, что он изюму не попросил.

Добрыня и Алеша уже привязали своих зверей и ждали брата на крыльце. Илья снял шелом, пригладил волосы, оправил замызганный выцветший плащ. Посмотрел на сбитые сапоги, кое-как зашитые порты, глянул на братьев. Добрыня выглядел не лучше, хотя его лохмотья были побогаче. Только бабий насмешник Алешка ухитрился сберечь где-то пару портов да вышитую рубаху. Правда, красные когда-то сапоги и у него побурели до неузнаваемости, а поверх рубахи надет был духовитый кожаный поддоспешный кафтан. Илья махнул рукой:

— Ладно, не с ярмарки едем, с границы.

Держа шелом в правой руке, Илья шагнул в прохладу каменного терема. Из сеней мышами прыснули служанки. Сквозь затянутые слюдой окна пробивалось достаточно света, и богатыри засмотрелись на дивные настенные росписи.

— Ишь ты, закончили, — улыбнулся Алеша. — Самсон мне гривну должен, говорил — еще год возиться будут.

— Красота, — шепотом сказал чувствительный Добрыня, разглядывая выложенного цветным стеклом Архистратига во главе небесного воинства.

— Угу. — Илья придирчиво осмотрел доспехи и оружие архангела. — Все на месте, все пригнано. Знающий человек делал.

— Да ты на лики посмотри, Илья! Словно светятся! На битву едут, а умиротворенны и не гневны, но жалостливы...

— На то они и ангелы, — кивнул Муромец. — На тебя в бою посмотреть — обделаться с непривычки можно. Глаза выкачены, борода торчком, пена изо рта хлещет, а уж орешь ты такое — уши вянут.

— Да ну тебя, — отмахнулся Добрыня.

— Ты, Илья Иванович, себя со стороны не видел, — поддел старшего Алешка, пристально разглядывая сцены адских мучений с голыми грешниками и грешницами. — Вы когда с Бурком на двоих ругаться начинаете, вообще пожалеешь, что глухим не родился.