Илья Муромец. - Кошкин Иван Всеволодович - Страница 4

Крики стали громче, вверх полетели доски и какие-то обрывки.

— На Житний торг приехали, — машинально отметил Владимир.

— ...в конце концов, — невозмутимо продолжала Апраксия. — Ты должен радоваться тому, что твои избранные от скуки устраивают погромы, а не заговоры.

— Ну, у нас не Царьград, — ворчливо ответил Владимир. — Князь на князя — еще куда ни шло. Та-а-ак, вот они на мост въехали...

Обычно на мосту через Днепр места хватало точь-в-точь разойтись четырем телегам. Но стоило Бурку вылететь на деревянный настил и, путая ржание и человеческую речь, предупредить всех на скаку о грядущих колесничих, как середина волшебным образом освободилась. Алеша, за которого держались уже три девчонки («Нарочно, что ли, они под колеса лезут?» — подумал Илья), ухитрился провести телегу так, что столкнул в воду только пять возов. Вылетев на Оболонь, Серко и Вороной пошли вскачь. Бурко, летевший впереди с девкой на спине, начал находить своеобразное удовольствие в этой гонке и во все горло орал песню Иолая из свитка про подвиги Геракла: «С дороги лети, быстрокрылая птица, скорее! Зверь мохношкурый, в дебрях скрывайся, не медли! Видишь, клубы над дорогой широкой поднялись! Быстрые кони летят, словно ветер, пред ними!»

— И долго мы так будем скакать? — пискнул кто-то Илье на ухо.

Богатырь пошарил за спиной и вытащил испуганную девчонку лет шестнадцати. Краем глаза он увидел, что похабник Алешка перехватил вожжи зубами, обнимая за талии уцепившихся за него киевлянок. При этом он как-то ухитрился ухватить всех троих и, похоже, жизнью был доволен. Добрыня уже пришел в себя и, судя по движениям рук, прикидывал, как оно будет — стрелять с телеги. Илья вздохнул.

— Тебя как звать? — крикнул он девчонке.

— Маняша, — тонко ответила та.

— Ну, Маняша, кони добрые и разогнались от души! Раньше Рубежа не остановятся!

— Мне нельзя — испуганно заверещала Маняша, перекрывая грохот телеги. — Меня мама дома ждет к вечеру!

— Да не боись! У нас на заставе парни хорошие, не обидят. Они меня боятся. А то еще, может, телега раньше развалится.

Маняша в ужасе замолчала и лишь глядела вперед круглыми глазами. Илья, которого тоже захватила бешеная скорость, начал подпевать Бурку: «И налетев с поворота по медноблистающим дружно! Вставшим рядами врагам копья гремящие бросит! Юный воитель с щитом меднокованным крепким!» [4]Добрыня обернулся к Илье и проорал:

— Лук зря не взяли! Я уже стоять приноровился!

— А мне и так хорошо! — отозвался спереди Алеша, перехватывая попутчиц поудобнее.

Илья мог бы поклясться, что услышал дружное тройное хихиканье. Впереди на почему-то резко ставшей пустынной дороге показалась черная точка.

— Побереги-и-иго-гогось! — заревел из пыли Бурко и вдруг осекся.

Серко и Ворон как-то внезапно перешли на рысь. Илья вглядывался вперед, но из-за поднявшихся клубов ничего видно не было. Кони перешли на шаг. Муромец вдруг понял, что Бурко с кем-то говорит, причем, судя по ноющему тону, оправдывается. Догадка одновременно обрушилась на друзей. Алешка резко убрал руки за спину, Илья осторожно посадил Маняшу рядом, а Добрыня встал смирно и принялся старательно разглядывать ладони. Пыль опускалась, кони встали. Из клубов показался странно склонивший голову Бурко, рядом шел, держа коня за ухо...

— Отец Серафим, — выдохнул Илья.

Подскакавший было сзади Казарин резко развернулся и помчался обратно к Киеву.

— Ах ты, скотина четвероногая, — выговаривал поп коню. — Ты что творишь? По дорогам людей топчешь, девок воруешь? Илья надоумил или сам сподобился?

С отцом Серафимом у Бурка отношения были сложные, хотя, в общем, добрые. Сперва священник считал, что говорящий конь одержим бесом. Но когда Бурко позволил окропить себя святой водой (да еще немало выдул так, ловко сунув в ведро морду) и, не моргнув глазом, стоял, пока поп осенял его крестным знамением и окуривал ладаном, отец Серафим смирился и сказал, что пути Господни неисповедимы и чудеса являлись раньше, являются и сейчас. Окончательно он принял Бурка, когда тот на память надиктовал ему из Аристотеля и сказал, что читал «Апокалипсис», хотя и ничего не понял. Иногда конь приходил к священнику на двор и подолгу с ним беседовал, хотя и сильно робел отца Серафима. Когда же буйная Серафимова паства в очередной раз учиняла какую-нибудь молодецкую пакость, маленький поп в сердцах говорил: «Один среди вас человек — да и тот конь».

Сейчас отец Серафим дергал коня за ухо, а тот скуляще оправдывался:

— Да что вы, отец Серафим! Я же ни сном ни духом! Они сами все! Я им «Илиаду» Гомера преславного читал, а Казарин говорит: «А давайте на телеге попробуем». И девку я не воровал, я ее из-под копыт спас. Ой, ухо больно!

Поп отпустил коня и медленно подошел к телеге. Девчонки, как мыши, спрятались за спины понурившихся богатырей.

— Что ми шумит, что ми гремит, столь рано пред зорями? — ядовито начал священник. — То не печенези поганыя на Киев налетели, не варязи буйныя на Днепре ратятся. То гуляют мои чада любимые, Илюшенька, да Добрынюшка, да Алешенька. Не на борзых конях в чистом поле поскакивают, но гоняют на телеге ломаной по Киеву, девок красных хватают да лавки на торгу переворачивают. И откуда же печенегам под Киевом взятися — небось сами убежали к морю Хвалынскому, когда тут такие звери со скуки бесятся!

— Отец Серафим, мы нечаянно, — пробормотал Алеша. — Мы хотели медленно сперва, а она под горку как пошла...

— Мы проверить хотели, сноровисто ли так воевать, — начал объяснять Добрыня. — А девки просто случайно подвернулись, мы их из-под колес выдернули.

— Что-то ни одного мужика вы из-под колес, я смотрю, не достали! — сердито ответил священник.

— Мой грех, — решил взять на себя вину Илья. — Это все дурость моя и скверноумие. А девок мы, правда, случайно подхватили, верно, Маняша?

Маняша испуганно закивала.

— Тьфу. Ну что с вами делать теперь?

— Отче, прости! — богатыри попрыгали с телеги и бухнулись священнику в ноги. Бурко подумал немного и тоже опустился передними ногами на колени.

— Не пришибли никого?

— Нет, — твердо ответил Алеша. — Я смотрел. Ну, кого, может, в Днепр с возом скинули, кого с лавкой перевернули, но насмерть нарочно никого не придавили.

— Отче Серафиме, прости, — прогудел Илья, избегая смотреть попу в глаза.

— Все, что порушили, — людям возместите, — строго сказал отец Серафим.

— Мы возместим! — радостно заголосил Алеша. — Мы... Да! У нас еще с прошлого года, как на хиновей ходили, добыча не пропита!

— Мы же на нее церковь поставить обещали! — толкнул Алешу в бок Добрыня.

— Церковь мы с печенежской добычи поставим, — решительно сказал Илья.

— Так мы же ее еще с ребятами не подуванили [5], — удивился Добрыня.

— Сейчас все людям возместим, быстро на Заставу метнемся и подуваним, — подытожил Илья и робко посмотрел на отца Серафима.

— Эх вы, головорезы, — покачал головой священник. — Ладно, идите в город, просите у людей прощения.

Богатыри весело побежали к коням.

— Пешком идите! — прикрикнул отец Серафим. — На конях я девиц по домам развезу. Не доверяю я вам.

— Да мы бы и сами отвезли, честно, — неубедительно возмутился Алеша и осекся, когда поп показал ему маленький сухой кулак — Да я что, я ничего.

Богатыри медленно побрели по дороге к Киеву.

— Эй, — донеслось из-за спины. — Чтобы, когда я в Киев приду, все уже поправили.

Илья вздохнул и припустил бегом.

Нельзя сказать, что все затеи Бурка были такими же разрушительными. Прочитав впервые (в подлиннике) трактат китайского военного мужа Сунь Цзы (отец Серафим долго плевался от похабного имени), четвероногий стратег загорелся учинить в Киеве соглядатайную службу. Но здесь его не понял даже Илья. Месяц Бурко растолковывал другу значение десяти видов лазутчиков, рисовал копытом на песке стрелочки, показывая, как один лазутчик обманывает другого, чтобы тем перехитрить третьего и в результате заманить вражеское войско в засаду. Илья чесал в затылке и смотрел на коня оловянными глазами, пока Бурко не начинал ржать и прыгать на стрелочках всеми четырьмя копытами. Первая разведка богатырской заставы, имевшая целью наблюдать за печенегами на порогах Днепра, кончилась срамотой. Заскучавшие разведчики, Михайло Казарин и Самсон-богатырь, погромили становище, за которым должны были соглядать, и потом неделю утекали к заставе с добычей, преследуемые озверевшей от такого коварства ордой. За месяц до того Владимир заключил со степняками мир на десять лет, и ханы, доскакав до заставы, не столько лезли в драку, сколько стыдили богатырей за вероломство. В те поры Добрыни на заставе не случилося, отпросился Змиеборец в Киев к жене, и разрешать спор пришлось самому Илье. Говорить красно, как Добрыня, Муромец не умел, порубить поганых, выскочивших вперед своего войска, было как-то не с руки, все же насвинячили вроде свои, поэтому, надавав «разведчикам» по шеям, Илья отобрал у них добычу, добавил из войсковой казны и поехал к степнякам мириться.