Толмач - Кортес Родриго - Страница 4
- Предыдущая
- 4/75
- Следующая
Не обращая внимания на хрипы и клокотание и продолжая удерживать хаотично дергающееся, агонизирующее полное тело, он аккуратно собрал жертвенную кровь в глубокую нефритовую чашу и, громко воздав хвалу благороднейшему из благороднейших Будд, поднес ее к каменному лицу. Мазнул кровью по губам, прочертил на зеленоватом лбу и округлых щеках три креста, а остальную просто вылил сверху.
Тело русского начальника дернулось еще один – последний – раз и замерло, а Курбан впился глазами в каменное лицо, пытаясь угадать в стекающих по нему вязких коричневых струях свое будущее. И впервые за много лет ничего не видел.
Нет, он не мог ошибиться! И бывший полковой писарь, а ныне самый сильный святой всего Уч-Курбустана совершенно точно объявил, чего хочет. Да и альчики легли так, как надо! Трижды! И тем не менее Будда молчал.
– Ты будешь говорить?! – разозлился Курбан. – Чего молчишь?! Или, пока там на небе сидел, говорить разучился?!
И тогда Будда улыбнулся ему этой своей особенной улыбкой и тут же стал пустым и холодным.
Курбан растерянно моргнул, а затем подскочил, схватил жирник и бросился к статуе. Вгляделся в каменные глаза, ударил себя кулаком в лоб и горестно взвыл.
Будда был мертв.
В августе 1897 года Его Величество Вильгельм II по приглашению Его Величества Николая II выехал в Петергоф – не без колебаний.
Для колебаний были более чем веские причины. Россия все прочнее укрепляла свои позиции на Дальнем Востоке, а после соглашения о строительстве Китайско-Восточной железной дороги – и в самом Китае. И германский император вовсе не был уверен, что русский царь, а точнее, те военно-политические круги, что управляют им с момента коронации, позволят Германии обосноваться там же. А нужда обосноваться в Китае была.
Колоссальная юго-восточная держава с прекрасным климатом, дешевыми рабочими руками и недалекой старой женщиной в качестве императрицы во главе всегда была, да и поныне оставалась самым привлекательным колониальным резервом для молодой энергичной Европы.
Собственно, судьба Китая была предрешена еще в 1889 году, на Берлинском конгрессе, когда великие державы подтвердили неотъемлемое право любой нации добиваться любой территории, которую она способна удержать силой. Правда, пока до Китая руки не доходили – хватало проблем и с колоссальным «испанским наследством». Однако ситуация менялась на глазах. Португальцы все прочнее врастали в Макао, британцы сделали в Китае колоссальные состояния на торговле опиумом, а русские определенно собирались отхватить себе Маньчжурию.
Вильгельм понимал, что рано или поздно наступит и последняя фаза, когда все великие морские державы кинутся делить этот роскошный восточный пирог, и вот тогда победит тот, у кого будут наиболее удачно расположенные военно-морские базы. Для этого Германии и была нужна бухта Циндао, она же Киао-Чао.
Вот только на пути к этой бухте теперь стояла Россия – единственный, но весьма и весьма серьезный военный союзник Поднебесной.
Вильгельм недовольно крякнул.
«Хотя, с другой стороны, – подумал он, – Россия еще и немецкий союзник, и, случись европейцам делить Китай на колонии, а к тому все идет, кто, как не я, поможет брату Николя в борьбе с англичанами?»
Вильгельм нервно поскреб щеку и остановил взгляд на привезенной ему из Китая нефритовой статуэтке гневного воплощения Будды – ШакьяСинха. Как это ни странно, сейчас ему казалось, что древнее восточное божество с искаженным яростью лицом улыбается.
«России – Порт-Артур; нам – Циндао… Неужели не согласится? – улыбнулся Будде Вильгельм. – Надо с Муравьевым поговорить – пусть объяснит своему монарху, с кем ему лучше дружить – с этими косоглазыми или с нами».
Вильгельм еще раз глянул на статуэтку Будды, но на этот раз камень так и оставался камнем – холодным и мертвым.
«И вообще, – внезапно подумал император, – хочет этого Россия или не хочет, будет вместе с нами или нет, а Германии давно пора готовиться к большой войне в Китае, и побыстрее… пока эта старая дура у власти…»
В этот день Милостивая и Благодетельная; Главная, Охраняемая и Здоровая; Глубокая, Ясная и Спокойная; Величавая, Верная и Долголетняя; а также Чтимая, Высочайшая, Мудрая, Возвышенная и Лучезарная Великая Императрица Цыси находилась в крайне дурном расположении духа.
Проснувшись, как всегда, около пяти утра, она первым делом выкурила трубку «крема счастья и долголетия», с наслаждением пуская ноздрями божественный опиумный дым. Но она уже знала, что годы берут свое, а потому облегчение будет недолгим – до следующей, послеобеденной трубки.
К восьми утра, все еще находясь в этом дивном настроении, она прошла в Зал Радости и Долголетия и, сделав евнуху слабый знак рукой, с удовольствием понаблюдала, как ме-е-едленно откидывается дверная занавеска и покорно застывшие в зале княжны и фрейлины так же медленно и почтительно кланяются и хором, нараспев, голос в голос произносят:
– Жела-аем благополу-учия Ста-арому преедку…
Цыси улыбнулась. Ей нравился этот неофициальный титул, ибо едва кто-то из крупных сановников и князей начинал ссылаться на заветы предков, ему сразу же поясняли, что Старая Будда и сама – предок, а потому все сомнения в мудрости ее решений не просто излишни – они богохульны.
А затем она села в свое кресло из сандала и, все так же ме-едленно отправляя в рот остывшие до нужной температуры яства, смотрела, как становится на колени Главноуправляющий, как достает он из желтых лаковых коробок свитки и один за другим подает их фрейлине, а уже та – Ей, Великой Императрице Цыси.
И вот тогда начались неприятности. Уже в четвертом или пятом свитке Цыси обнаружила доклад Государственного цензора, в котором он фактически обвинял двор, а значит, и ее – Мать и Отца всего народа Поднебесной – в развале страны.
Цыси остановила рассеянный взгляд на Главноуправляющем, и тот мгновенно покрылся густой сетью бисеринок пота. Они оба знали, что просто казнить происходящего из могучего и знатного рода цензора нельзя. Как не выйдет и заткнуть рот этому – судя по докладу – совершенно отчаявшемуся сановнику. Но оба точно так же знали, что неуязвимых в Поднебесной нет – по крайней мере, до тех пор, пока у власти Великая Цыси.
«Надо бы даровать этому цензору самоубийство… – подумала она. – При случае…» Но настроение уже было испорчено.
Затем к одиннадцати был второй завтрак – уже для сановников, и Мудрая и Лучезарная съела немного теплой маисовой каши, время от времени поглядывая на актеров, старательно играющих пьесу из жизни предков, и посылая от себя смиренно вкушающим – каждый на своем месте – сановникам традиционный маньчжурский «кеш» – немного еды в дар как знак благоволения. И только затем она приступила к по-настоящему сложной задаче.
Проблема и впрямь была серьезной: император Гуансюй, ее неблагодарный племянник, которого она опекала уже третий десяток лет, категорически не желал ложиться в одну постель с назначенной ему женой, происходящей, как и сама Цыси, из желтознаменного рода Нара.
Каждый день евнух из Палаты Важных Дел приносил Великой Императрице специальную книгу регистрации императорских соитий, и каждый день графа, в которой она рассчитывала найти запись о том, что император наконец-то осчастливил свою жену, оказывалась пустой. Напротив, из записей следовало, что этот негодный мальчишка только и делал, что тратил бесценное «драконово семя» на драгоценную наложницу Чжэнь из рода Татара! Это было невыносимо.
Цыси подала еле приметный знак рукой, и евнух немедленно подал ей уже вторую с утра трубку с опиумом. Императрица жадно затянулась и стремительно погрузилась в мир грез. Вот только на этот раз они вовсе не были приятными – скорее наоборот. Потому что ее снова коснулось ее прошлое…
Совсем еще девочкой с поэтическим именем Орхидея она попала во дворец в качестве претендентки в наложницы, и только Небо знает, через что ей пришлось пройти, чтобы возвысить свой род до вершины власти.
- Предыдущая
- 4/75
- Следующая
