Толмач - Кортес Родриго - Страница 13
- Предыдущая
- 13/75
- Следующая
– Буду, – сглотнул Курбан и покосился на пришедшего вместе с ним русского офицера. – Здесь лучше, чем все время в доме сидеть.
Семенов так и не понял, какой черт его дернул, но едва этот тунгус согласился идти с отрядом, он вдруг тронул начальника экспедиции за рукав.
– Меня возьмете?
Тот широко улыбнулся, и уже через два часа поручик Семенов, попрощавшись с Зиновием Феофановичем и забрав из комендатуры свои документы, помогал экспедиции грузиться на пароход. И, как ни странно, теперь его нимало не смущало ни то, что экспедиция практически гражданская, ни то, что он так и не дождался вожделенного перевода в число сотрудников Азиатской части Главного штаба.
А потом пароход взревел, тронулся, и Семенов, поддавшись всеобщему настроению, долго и безудержно хохотал, глядя, как вцепившийся в поручень тунгус-переводчик, подвывая от ужаса, истово молится всем своим святым.
А потом наступил вечер, и поручик пришел в столь возвышенное и романтическое настроение, что даже присел на палубу рядом с притихшим, смирившимся со своей судьбой тунгусом. Он смотрел на могучие воды Амура и думал о том, сколь же обширна и велика Россия и сколь важную миссию исполняет она здесь, на Востоке, осваивая тайгу и недра, строя дороги и города, а главное, приводя к послушанию и культуре все эти дикие и бесконечно отсталые первобытные народы.
А потом наступил следующий день, а за ним и еще один, и еще… и однажды поручик поймал себя на том, что его уже нисколько не смешат бесконечные шутки над затравленным тунгусом, и сам он с нетерпением жаждет лишь одного: увидеть наконец слева по борту золотистые огни Хабаровска.
Генерал-губернатор Приамурского края Николай Иванович Гродеков получил рапорт поручика Семенова – единственного оставшегося в живых члена экспедиции Энгельгардта – только спустя полторы недели после описанных в нем событий. Он прочел его один раз, и второй, и третий… и все равно был вынужден признать, что ни-че-го не понимает!
Он категорически не понимал, какого черта Андрей Карлович потащился через Амур на лодке китайского контрабандиста. Нет, Гродеков знал, что билетов на пароход могло и не быть, а старый пройда Энгельгардт слишком умен, чтобы трясти дающим ему исключительные права приказом Главного штаба перед каждым пограничником и уж тем более кассиром. Но можно же было обратиться к военному коменданту Благовещенска!
Далее… Гродеков несколько раз перечитал ту часть рапорта, в которой описывался посмертный досмотр тела Энгельгардта, и опять-таки пришел к выводу, что произошло что-то абсолютно нелогичное. То, что с места происшествия исчезла офицерская сумка с совершенно секретными, тщательно зашифрованными документами, прямо указывало на участие в налете вражеской военной агентуры. Однако собственная агентура Гродекова докладывала, что ни айгуньский градоначальник Шоу Шань, ни губернатор округа никакого отношения к налету не имеют. Более того, после того как русский посол в Пекине подал жалобу в канцелярию Их Величеств, у всех ответственных за порядок на правобережье Амура китайских чиновников сплошные неприятности.
«Ну, хорошо, – думал Гродеков, – положим, на экспедицию и впрямь напали хунгузы… но зачем им раздевать труп?! И потом… это рассеченное горло… почему они его просто не пристрелили?»
Разумеется, Гродеков отдавал себе отчет в том, что китайцы всегда были достаточно коварны для того, чтобы сымитировать хоть нападение хунгузов, хоть сошествие с небес апостола Павла, – была бы в том нужда. Но в том-то и беда, что никакой такой нужды истреблять экспедицию, да еще столь изощренно, у китайцев на тот момент не было. Напротив, проигравшие три военные кампании подряд китайцы были в последнее время крайне осторожны – как в политике, так и в конкретных действиях. А если еще и понимать, что Китаю сейчас жизненно важны и русские кредиты, и обещанная Россией поддержка в конфликтах с Японией, то мгновенно следовал вывод: Энгельгардта убила разведка одной из недружественных к России стран.
Николай Иванович нахмурился. Ему не хотелось верить, что истинные цели экспедиции Энгельгардта станут известны той же Японии. Однако совсем исключить возможность расшифровки врагом исчезнувших рабочих документов он теперь не имел права.
«Поручика Семенова привезти и допросить со всем тщанием, – поставил он уверенную размашистую резолюцию, – место пропажи документов прочесать повторно!»
Едва Курбан ступил на пароход, как его снова посетил Бухэ-Нойон, и был первый помощник Владыки Преисподней столь ужасен, что Курбан вцепился в поручни, дабы не прыгнуть прямо с борта – лишь бы куда подальше от видения.
Он не знал, чем недоволен Человек-Бык, а выяснить это при помощи опиума и смирны прямо здесь, в окружении хохочущих над ним русских матросов, Курбан не решался. И только когда наступил вечер и Семенов подсел рядом, налитые кровью глаза Бухэ-Нойона смягчились, а покрытое гнедой шерстью мощное тело понемногу растаяло в воздухе.
С этой минуты первый помощник владыки преисподней ревниво и неотступно следил за тем, чтобы шаман всегда находился около русского поручика. Он почти не донимал его днем, но едва наступала ночь и Семенов уходил спать в свою каюту, Бухэ-Нойон немедленно спускался к свернувшемуся на палубе клубочком Курбану да так и стоял над ним, словно напоминая, что с того самого момента, как шаман заглянул в Зеркало Правды, он уже не принадлежит ни этому миру, ни даже самому себе.
А потом они прибыли в Хабаровск; русские свели по гулкому дощатому трапу лошадей, спустили на причал экспедиционный груз, в два часа добрались до железной дороги, и тут у Курбана помутилось в глазах. Древний, казалось, давно уже канувший в преисподнюю Змей стоял прямо перед ним – одетый в броню из железа и готовый к новой битве за власть над всей землей.
– Что, никогда поезда не видел? – весело хохотнул Семенов.
Курбан пришел в себя и замотал головой.
– Никогда… железного дракона – никогда.
– Что ж, привыкай, – покровительственно похлопал его по плечу поручик, – скоро мы с тобой еще и грузиться на этого дракона начнем.
К новой жизни бывший капитан полиции Кан Ся привыкал с трудом. Сразу же, как только увели и до ужаса медленно казнили – прямо под окнами камеры – державшего всю камеру в подчинении старика, молодые волчата попытались установить свои правила, и две недели подряд Кан Ся, чтобы остаться в живых, спал урывками, да и то вполглаза.
А однажды утром хунгузов – одного за другим – вывели, а еще через четверть часа вцепившийся в решетку Кан Ся увидел, как их – так же, одного за другим – ставят на колени в песок.
– Уй, головы не жалко! – хохотнул один, самый первый и с готовностью подставил заросший, черный от загара затылок. – Давай, руби скорей!
Палач поднял меч… и промахнулся. Нет, если быть совсем точным, он все-таки попал – в позвонок но как-то вскользь; даже крови не показалось. Мальчишка захрипел и конвульсивно задергался – так, словно пытался вырваться из пут.
Кан Ся взмок. Только теперь он понял, как прав был старик: палач слово держал и казнил каждого строго в меру оплаты, а молодой – Кан Ся запомнил это прекрасно – денег не нашел.
Палач поднял меч снова и снова ударил. Шея хрустнула, как-то надломилась, обвисшая голова сомнамбулически задергалась, а изо рта молодого хунгуза пошла обильная кровавая пена. Стоящие рядом на коленях хунгузы заволновались, а Кан Ся в ужасе схватился за голову. Это казалось невероятным, но мальчишка еще был жив! И только тогда палач нанес третий, решающий удар.
Кан Ся застонал, отошел от окна и рухнул на дощатые полати. Десятки раз он, как лицо официальное, наблюдал за ходом казней и десятки раз умудрялся не видеть главного! А потом Кан Ся слушал, как головы с деревянным стуком собирают в мешок, и медленно, трудно осознавал, что, кажется, впервые за две недели ареста остался совершенно один.
- Предыдущая
- 13/75
- Следующая
