Пациентка - Кортес Родриго - Страница 12
- Предыдущая
- 12/70
- Следующая
Этот день для Скотта Левадовски сложился на удивление удачно. С самого утра пришел его вечный пациент Салли — глубоко верующий и на удивление порядочный, невзирая на необразованность, парень.
Прерывающимся от волнения голосом Салли поведал, что он наконец-то встретил женщину своей мечты, и добрых два часа Левадовски разбирал с ним отличия между этой, похоже, действительно подходящей для Салли женщиной и остальными — теми, которых он знал прежде.
— Знаете, док, — лежа на кушетке с закрытыми глазами, умиротворенно улыбался Салли, — теперь я согласен, что женщина может в себе нести загадку. Я правильно понял вашу мысль, док?
— Вообще-то, я имел в виду загадку ваших отношений с мамой, — уклончиво кивнул Левадовски и не выдержал — напомнил: — Она ведь нами так и не решена…
— Так я о том и говорю! — с жаром подхватил пациент и промокнул несвежим платком хронически слезящийся глаз. — Ведь зачем-то господь позволяет женщине нести в себе загадку?! Ведь так?
— И какой из этого вывод? — поддержал порыв пациента Левадовски.
— Главное, чтобы она в страхе божием жила! — разве что не заикаясь от волнения, выпалил пациент. — Ну, и… не гадила чтоб чересчур… Правда ведь, док?
— Продолжайте, — ободряюще кивнул Левадовски.
— Скажем, если она пытается тебя зарезать или заехать ногтем в глаз, так зачем такая женщина нужна? Мне от нее будут одни неприятности… А вот если без разрешения взяла машину, так это можно и простить… на первый случай. Можно ведь за это простить, док?
— Думаю, да, — поддержал энтузиазм христианского всепрощения Левадовски. — Продолжайте…
Салли внезапно помрачнел.
— А вот если она стреляла в кого, это уже нехорошо… не по-божески. За это рано или поздно ответить придется.
Левадовски вздохнул. Тени трудного детства преследовали его пациента до сих пор.
— А что для тебя теперь главное, Салли? — искренне заинтересовался он, одновременно грамотно уводя разговор в сторону от опасной темы.
Салли надолго задумался.
— Я думаю, док… главное, чтобы она из приличных была… ну-у… чтобы не из распоследних. Такая ведь и понять может, что была не права… и прощения попросит… в конце… Правда ведь, док?
Левадовски улыбнулся и пометил несколько строчек в своем рабочем блокноте — там, где он обычно отмечал успехи, — аккуратной галочкой.
Его любимый пациент все еще страдал явными искажениями логики, как, например, это его странное упоминание о том, что женщина может попросить прощения в конце. В конце чего? Левадовски этого не знал, но весь его опыт говорил: начни расспрашивать, навязывая непосильную для едва ступившего на путь душевного оздоровления и равновесия пациента дискуссию, и он снова закроется, как потревоженная устрица, возможно, недели на две, а то и на три.
«А так… — доктор Левадовски глянул на целый столбик аккуратных галочек, — а так, медленное, но верное исцеление налицо».
Это было непросто — выросшему в трущобах, да еще без отца Салли патологически не везло на женщин. Первая же, которой он, пусть и не без труда, рискнул предложить свое общество, в сильно нетрезвом виде порезала мальчишку горлышком от пивной бутылки, да так, что врачам пришлось наложить восемнадцать швов.
Вторая — видно, по неосторожности — ударила Салли ногтем в глаз, отчего бедный парень, и без того не избалованный женским вниманием, сделал неожиданный и научно небесспорный, но житейски оправданный вывод, что все бабы — продажны и хотят в обмен на доступ к телу только одного — денег и комфорта. А когда не получают ни того, ни другого, буквально звереют.
Конечно же, дело было не в женской продажности и даже не в распущенности. Сейчас, когда женским телом торгуют едва ли не на каждом углу, это проблема почти всеобщая. Главная беда Салли была в том, что никогда не отличавшийся ни умом, ни красотой, да еще и выросший в трущобах он и подруг себе выбирал соответствующих… Само собой, раньше или позже назревал конфликт между его моральными и эстетическими требованиями к женщинам и тем, что они могли и хотели дать ему реально.
Левадовски вздохнул. Пожалуй, только теперь, спустя много часов терпеливой работы квалифицированного терапевта, до Салли стало доходить, что женщину следует искать среди более-менее приличных слоев общества.
— Вот и все, док, — закончил рассказ пациент, и Левадовски удовлетворенно кивнул.
— Расскажите мне об этой женщине, Салли…
Пациент мечтательно улыбнулся.
— Она превосходная шлюха… в смысле, я хотел сказать, женщина, док. Как раз то, что надо.
Левадовски мысленно чертыхнулся. Несмотря на все его усилия, Салли так и не привык автоматически использовать социально приемлемые термины и постоянно срывался, именуя женщин шлюхами и тварями, невзирая ни на возраст, ни на социальное положение.
— Она красива?
— Очень, — сказал пациент.
— Умна?
Салли на секунду задумался.
— Наверное… хитрющая, это точно!
— Опрятна?
— О, да! Чистенькая шлюха. Пока я кресло тряпкой не протер, в машину не садилась.
Левадовски хмыкнул. Салли определенно многому научился, и это его, как врача, безусловно радовало.
— Так вы назначили ей свидание? — поинтересовался он.
— Пока нет, — печально вздохнул Салли. — Она всегда так быстро уходит…
— Но она знает о ваших чувствах к ней? Вы дали ей это понять?
Салли задумался.
— Думаю, да, док. И знаете, что еще… я теперь, как вы и учили, стараюсь смотреть на все, — Салли на секунду задумался и все-таки вспомнил это слово. — Ах да! С оптимизмом!
Левадовски галочкой пометил в рабочем блокноте еще один пункт и решил, что пора закругляться.
— Поясните, Салли. Что вы имеете в виду под «оптимизмом»?
Салли, не открывая глаз, хитровато улыбнулся.
— Господь мне все равно поможет. Господь ведь меня и от неправедного суда спас, и женщину эту дал, а главное, к вам привел.
Левадовски удовлетворенно крякнул и не без труда выпроводил изрядно подзадержавшегося на кушетке пациента за дверь. А потом к терапевту пришла вечно опаздывающая миссис Майлз, и он добрых два часа разбирал с ней, в чем кроется проблема ее отношения к ведению домашнего хозяйства. А потом был короткий перерыв на обед, и вот тогда, словно снег на голову, на него обрушилась эта Нэнси Дженкинс.
— Давайте попробуем еще раз, мистер Левадовски, — с трудом выдавила она. — А то мне что-то неспокойно.
Левадовски выдержал долгую, на полминуты, паузу и только тогда сменил гнев на милость.
— Хорошо, миссис Дженкинс. Только давайте без этих ваших фокусов.
Нэнси сосредоточенно прикусила губу и кивнула.
Она прилегла на кушетку и еще до того, как доктор собрался с духом, чтобы начать сеанс психотерапии, произнесла то, что ее мучало больше всего:
— Я боюсь себя, мистер Левадовски.
— А что случилось? — нахмурился терапевт.
— Недавно я стреляла в человека.
Левадовски замер. В таком ему еще не признавались.
«В полицию позвонить?»
— Убить не убила, — со вздохом продолжила Нэнси, — только ранила… но мне страшно.
Левадовски шумно глотнул.
— И… чего вы боитесь?
— Мне хочется выстрелить еще раз. А я знаю, что это грех.
Левадовски тряхнул головой и возбужденно зашагал по кабинету.
— Я так и знал…
— Что? — приподнялась на кушетке Нэнси. — Что вы знали?
— Пистолет, — резко остановился он. — Вы никогда не задумывались о том, что пистолет имеет фаллическую форму?
— Чего? — широко открыла глаза и растерянно моргнула Нэнси.
— Закройте глаза и слушайте, — властно распорядился терапевт и с воодушевлением продолжил: — Вы, а точнее, ваше детское начало, Нэнси, пытается присвоить себе типично мужские функции.
— А-а-а…
— Молчите! Я еще не кончил.
Нэнси послушно сомкнула губы и превратилась в слух.
— Так вот. В то время, как ваше взрослое начало, точно знающее о своей нормальной женской судьбе, боится и отговаривает вас от необдуманных действий, ваше детское начало до сих пор отчаянно завидует отцу и братьям, — голос терапевта все возвышался и возвышался, поднимаясь до самых патетических нот, — завидует их мужской силе, их власти и отваге, самой их фаллической природе…
- Предыдущая
- 12/70
- Следующая
