Часовщик - Кортес Родриго - Страница 17

• Предыдущая
• 17/87
• Следующая

А потом председателю суда выдали жалованье, и Мади ощутил в горле горячий ком ярости и боли: все до единого мараведи были новенькие, только из-под станка.

— У вас совесть есть? — горько рассмеялся он в лицо принесшему жалованье городскому казначею.

— Я сам такими же получил, — хмуро отозвался казначей. — Нет в казне магистрата полноценной монеты. Вообще нет!

Судья ссыпал монеты в кошель и тупо уставился в пространство. Теперь ему не удалось бы заплатить даже за обучение Амира. В соседнем Гранадском эмирате, как и во всем цивилизованном мире, деньги считать умели.

— Знаешь, Исаак, ты, пожалуй, прав: это закончится жуткой войной, — признал он при очередном визите к старому еврею.

Исаак и сам был не рад своей правоте. Во-первых, в считанные дни старое полновесное мараведи почти полностью исчезло из оборота, и денег стало просто не хватать. Вот тогда — второй и куда как более мощной волной — пошла новая монета, определенно изготовленная из переплавленной старой. И сразу же поползли вверх цены.

Подняли цены мориски 15 — единственные, кто умел выращивать и объезжать действительно хороших лошадей. Глядя друг на друга, подняли цены ткачи и красильщики, медники и плотники, гончары и шорники и, само собой, самая сильная корпорация города — часовщики. И, что хуже всего, даже достигнув полуторного размера, цены и не думали останавливаться.

Исаак уже понимал почему. Поход, планируемый грандами против Бурбонов, требовал золота, которое у грандов появлялось лишь после сбора урожая, а до него было еще месяца два. Понятно, что гранды обратились за ссудами, и все золото Арагона потекло в кошели наемных солдат, а оттуда — за пределы страны. В такой-то момент сеньор Франсиско Сиснерос и затребовал военный заем.

— Верну той же монетой, которой брал, — гарантировал гранд. — Сам знаешь, мое слово крепче, чем у Юлия Цезаря.

Исаак на секунду ушел в себя. Отказать покровителю города было немыслимо. Но чтобы дать запрошенную сумму, Исаак должен был тронуть те вклады, что регулярно приносили ему на сохранение мастеровые. И даже этих денег не хватало, а значит, он должен был просить помощи у других менял.

В этом и была проблема. Кто-кто, а уж Исаак-то знал: военные займы сейчас берутся в каждом арагонском городе, а потому в ссудном обороте просто нет столько свободной монеты.

«Придется затребовать в Лангедоке и Беарне… Хорошо еще, если в Амстердам обращаться не придется…»

— Ну что, вы можете предоставить мне всю сумму? — напомнил о себе гранд.

Меняла с сомнением цокнул языком. Перевоз такого количества золота из-за границ Арагона требовал оплаты работы охранников, а значит, и процент за ссуду сеньору Франсиско изрядно подрастал.

— У вас уже есть долги, — счел своим долгом напомнить он. — Если урожай будет слабым, вам не расплатиться до следующей осени.

— Знаю, — помрачнел благородный сеньор. — Но я как депутат кортеса обязан и выступить с войском на Мадрид, и помочь деньгами ополчению Арагона, если так решит Верховный судья. Это вопрос чести.

«Может быть, гранадские евреи помогут? — стремительно соображал, как найти столько золотой монеты, Исаак. — Все-таки они поближе, чем Амстердам; не придется через всю Европу везти…»

— Я предоставлю вам заем под самый минимальный процент, благородный сеньор Франсиско, — наконец-то принял решение Исаак. — Но перевозку золота из Гранады в Арагон вам все-таки придется оплатить отдельно.

Бруно опасался заходить домой за ослом, а потому двинулся пешком. Кроме необходимости спасти Олафа было еще одно обстоятельство, из-за которого он так и не принял предложение доброго настоятеля. Бруно уже давно знал, что мировой механизм не исчерпывается его родным городом, а потому он был просто обязан увидеть Сарагосу.

Ночь была темной, дорога — пустынной, и подмастерье снова начал думать о себе и сидящем на Небесах своем как бы Отце. Господь, создавший весь этот механизм, год от года вызывал у него все меньше уважения. Уже то, что он спалил Содом и Гоморру, говорило о полном отсутствии у Бога такого важного для любого часовщика качества души, как терпение.

Нет, часовщик имел право переплавить любую из своих шестеренок. Однако, если верить истории о потопе, то во всем мире у Господа оказался лишь один удачный узел — Ной да его семья. Все остальное на поверку оказалось никуда не годным.

Господа оправдывало только то, что, судя по Библии, этот мир был первым его механизмом, — отсюда столько понятных ошибок. Но вместо того чтобы шаг за шагом довести мир до идеала, Господь, похоже, просто опустил руки. Ибо несовершенство мира, его откровенная недоделанность сквозили во всем.

Амир не собирался сидеть на отцовской шее, и когда стало ясно, что доучиться не придется, он первым делом заглянул к единственному городскому врачу.

— Возьми к себе, Феофил.

— Нет, Амир, — покачал головой грек, — не возьму.

— Почему? — озадаченно поднял брови Амир.

— Тебе же платить надо, — прямо ответил врач, — а значит, мне придется гонорар поднимать.

Амир поднял брови еще выше.

— Ну так подними.

— Не могу, — отрезал Феофил. — Мне и так монастырь на пятки наступает. Если я гонорары подниму, вся клиентура к монахам перейдет.

Амир досадливо цокнул языком. Раздувшийся в последнее время, как на дрожжах, монастырь и впрямь сбивал цены, причем всем подряд. Вчерашние мастеровые и подмастерья, крестьяне и выкупленные рабы, волею судеб оказавшиеся в монастыре, работали за похлебку. А потому святые отцы брались за все: лудить и штопать, лечить и отмаливать, пахать и ковать. В результате все больше крестьян и мастеров разорялись, брали ссуды и в конце концов оказывались либо в безнадежной долговой кабале у сеньора Сиснероса, либо в монастыре.

— И что же мне делать? — задумчиво хмыкнул Амир.

— К своим иди, — деловито посоветовал грек. — Никто, кроме своих, тебя сейчас не примет.

Амир вздохнул. Деревенская родня отца наверняка взяла бы его в дело, но сутками — в холод и жару — находиться возле табуна… Вроде как не для того он три курса Гранадского университета закончил.

— Я тебе как есть говорю, — жестко подвел итог разговору грек. — В наше время к своим жаться надо. Иначе пропадешь.

Когда первые несколько передовых отрядов потянулись на Мадрид, в гостиницу к Томазо приехал брат Гаспар.

— Я уже думал, ты так и застрял в провинции! — первым делом сграбастал его в объятия друг.

— Что ты, брат, — улыбнулся Томазо, — когда это я застревал?

Они заглянули друг другу в глаза, и Томазо до боли отчетливо вспомнил, как они вдвоем — спина к спине, последние из всего набора и совсем еще сопляки — противостояли двум десяткам плотных, опытных, обозленных сопротивлением монахов.

— Тогда слушай главную новость, — выпустил его из объятий Гаспар и пригласил присаживаться за уставленный кушаньями стол. — Королева-мать снова не хочет обсуждать свадьбу сына.

— Что?!! — вскочил Томазо. — Папа же с ней обо всем договорился!

Гаспар лишь развел руками, и Томазо сорвался с места и кругами заходил по комнате. Женитьба правящего в Арагоне юного Бурбона на Изабелле Кастильской была единственной возможностью создать на Пиренейском полуострове хоть сколько-нибудь сильную католическую страну. Однако — сама еще не старуха — королева-мать вовсе не мечтала о зрелой энергичной конкурентке из Кастилии. Исполнять роль регентши при малолетнем сыне было куда как приятнее, чем наблюдать за властью со стороны.

— Как это случилось?

— Королева-мать рассорилась с Изабеллой, как только приехала в Мадрид, — снова развел руками Гаспар.

Томазо задумался. Он видел, что королеве-матери не устоять перед объединенными в один кулак силами Австрийца. Да, юному Бурбону мог помочь его дедушка Людовик, но станет ли французский монарх ссориться с Габсбургами из-за маленького Арагонского престола?

• Предыдущая
• 17/87
• Следующая