Маньчжурский кандидат - Кондон Ричард Томас - Страница 4

— Мне двадцать четыре года. Я родился под знаком Рыб. Как-то раз одна очень хорошая журналистка, она работала в газете в Детройте, посоветовала мне во время интервью всегда спрашивать про знак Зодиака, потому что людям нравится читать об астрологии, хотя они и не признаются в этом.

— А я Телец, — сказала девушка.

— Мы бы хорошо поладили, — ответил Реймонд.

— Наверно, — ответила она, но глаза ее говорили о большем.

— Сержант, видите ли… — мягко начал мистер Мэвоул, — когда пришло известие, что Эдди убили, у его матери случился сердечный приступ. И я хотел попросить вас, не могли бы вы уделить нам немного времени, дорога займет всего полчаса. Мы живем в пригороде и…

О боже! Реймонд уже видел себя в роли ангела-утешителя у постели больной. Сердечный приступ, будь она неладна! Одно неудачное слово, и эта старая перечница отправится к праотцам. Но куда деваться? Он сам накликал себе «головную боль», когда, покинув Валгаллу, [5]позвонил этому маленькому потному человечку, который, ясное дело, своего не упустит.

— Мистер Мэвоул, — заговорил Реймонд медленно и мягко, — в Вашингтоне мне нужно быть только послезавтра. И я мог бы задержаться дня на полтора. Нелетная погода или еще что… За счет Белого дома, понимаете? Я даже мог бы добраться до Вашингтона ночным поездом, «Дух Сент-Луиса» называется, точно так же, как и самолет. Пожалуйста, даже в мыслях не держите, что я уеду отсюда, не повидавшись с миссис Мэвоул… матерью Эдди.

Он поднял голову и увидел, какими глазами смотрит на него девушка. Очень милая, просто очаровательная и совсем юная блондинка.

— Как вас зовут? — спросил Реймонд.

— Маделл, — ответила она.

— Как думаете, смогу я снять здесь номер на ночь?

— Конечно.

— Я обо всем позабочусь, сержант, — поспешил вмешаться в разговор мистер Мэвоул. — Точнее, газета все берет на себя. Я, конечно, с радостью пригласил бы вас к нам, но мы только что закончили ремонт. Запах жуткий, прямо глаза начинают слезиться.

Реймонд попросил счет, и они поехали к Мэвоулам. Маделл рвалась подождать его в машине, но он отправил ее в редакцию: пусть пока напишет статью, а потом вернется к Мэвоулам и заберет его. Девушка посмотрела на Реймонда, как бы до глубины души потрясенная его изобретательностью. Он погладил ее по щеке и направился к дому. Маделл положила руку на живот, сделала три-четыре глубоких вдоха, завела машину и поехала обратно в город.

Встреча с миссис Мэвоул протекала ужасно. Реймонд мысленно поклялся, что никогда в жизни не станет сдавать тест на проверку умственных способностей, потому что его наверняка упекут в сумасшедший дом. Любой кретин заранее догадался бы, что ничего хорошего из этого не выйдет. Все обливались слезами. «Интересное дело, — думал он, по просьбе миссис Мэвоул держа ее за пухлую руку и все время опасаясь, что в любой момент она может отдать богу душу. — Эти люди ничего не сделали, чтобы предотвратить войну, а теперь поражены тем, что их сына убили». Эдди был, в общем-то, хорошим парнем. Любил шутки и работу на публику, это безусловно. Но какого черта? В списке погибших на сегодняшний день значится двадцать тысяч американских солдат, плюс потери в войсках ООН, да еще шестьдесят или, может, восемьдесят тысяч покалечено. А эта жирная квашня, похоже, воображает, будто Эдди единственный, кто не вернулся домой.

«Интересно, оплакивала бы меня моя мать? Может ли она вообще испытывать хоть какие-то чувства? И есть ли на том или этом свете кто-то, способный ответить на мои вопросы?» Окажись Реймонд на месте Эдди, уж его милая матушка не растерялась бы. Она выписала бы его тело, зажарила на вертеле и накормила всех желающих — если бы это добавило ей голосов избирателей.

— Дело происходило ночью, — начал свой рассказ Реймонд. Мистер Мэвоул сидел по другую сторону кровати, глядя в пол лихорадочно блестящими, обведенными темными кругами глазами и закусив нижнюю губу. Он молитвенно сложил руки, словно это должно было помочь ему не разрыдаться снова и тем самым не дать повода для слез жене. — Понимаете, капитан Марко приказал пустить понизу несколько сигнальных ракет, чтобы понять, где прячется враг. Они-то знали, где мы. И Эдди…

Реймонд смолк, всего на мгновенье, чтобы не расплакаться при мысли о том, как мучительно больно, больно, больно лгать в такую минуту, но ведь эта женщина сама продала своего мальчика призывной комиссии, и поэтому сейчас он отплатит ей за это, утаив истину. Никто и никогда не рассказывает родным и близким о грязных смертях, нелепых, унизительных смертях, а именно таким и было большинство смертей на войне. Клоун в уродливой маске грязной смерти, ожидающий своего выхода, лениво покуривающий сигарету за кулисами цирка, набитого другими клоунами, — вот что такое смерть на войне. Ах, нет! Что вы такое говорите? Нет, нет, нет, нет, нет, нет. Только военные мелодии под электрогитару да незатейливые песенки, льющиеся из дешевого музыкального автомата, — вот откуда можно узнать правду о Великой Истории Нашего Народа.

Реймонд не знал точно, как погиб Эдди, но мог ясно представить себе его смерть. Возможно, парню в задницу вошло шестнадцать дюймов штыка. Истошно завопив, он до такой степени напугал своего противника, что тот, в судорожной попытке вытащить штык, проворачивал на нем Эдди до тех пор, пока острие штыка не вышло наружу под ребрами. Тогда враг надавил ногой на затылок Эдди, сломав ему при этом нос и скулу, и вытащил штык, жалобно причитая по-китайски и больше всего на свете желая оказаться сейчас как можно дальше отсюда, где-нибудь в тихом, укромном месте. Все знали, что потерять в бою голову, ногу или другую часть тела красиво нельзя; все, кроме родителей Эдди, замкнутых в узком мирке своих наивных представлений. У этой страдалицы сразу поутихли бы шумы в сердце, если бы ее родной город вдруг подвергся бомбежке и она увидела бы своего Эдди со снесенной половиной лица, а ей самой пришлось бы защищать уцелевших.

— В нашей части был один совсем молоденький паренек, миссис Мэвоул. Ему, наверно, и семнадцати еще не исполнилось. Шестнадцать, не больше. Эдди сразу же решил помогать парнишке, приглядывать за ним. Да, вот таким человеком был ваш сын. — Тут мистер Мэвоул негромко всхлипнул. — Так получилось, что этот парень, Бобби Лембек, отстал от остальных. Не то чтобы очень, но Эд вернулся, чтобы прикрыть его. Пуля настигла парня прежде, чем Эдди успел добраться до него, и он… ну, просто не смог оставить мальчишку умирать одного. Понимаете? Вот какой человек был Эд. Не смог. Когда он тащил парня обратно, враг заметил их, взял на прицел и накрыл минометным огнем. Оба погибли, не успев ничего почувствовать, миссис Мэвоул. Все произошло в одно мгновенье, миссис Мэвоул. Да, мэм. В одно мгновенье.

— Я рада, — сказала миссис Мэвоул и тут же, спохватившись, воскликнула: — Господи, что я говорю? Как я могу быть рада? Нет, нет. Конечно же, нет. Мы все уже давно мертвы. Он был таким веселым, таким юным, и вот теперь его нет! — Грузное тело миссис Мэвоул, поддерживаемое многочисленными подушками, затряслось от рыданий.

А чего еще, черт побери, он ожидал? Он приехал сюда по собственной воле. Чего еще он ожидал? Веселой, приятной компании? О боже, боже! Старая толстая перечница в необъятной кровати и ее вечно потный муженек, который не в состоянии совладать со своей болью.

«Как жить дальше, — мысленно восклицал Реймонд, — если люди вываливают свою боль в лицо первому встречному, словно прачки содержимое корзины с грязным бельем?» Ладно. Так или иначе, он даже сумел доставить этой жирной старухе своего рода извращенное удовольствие. Чего еще с него спрашивать?

— Эдди не должен был умирать, миссис Мэвоул, — всхлипнул Реймонд. — Как бы я хотел оказаться на его месте! Только не Эдди! — И он приник к ее большой материнской груди.

По не зависящим от него обстоятельствам Реймонд вырос человеком, замкнутым внутри удушающего панциря из страха и недоверия. Этот тяжелый, непробиваемый панцирь был выкован главным образом в кузнице его матери, отчеканен болтовней отчима и закален горькими слезами, пролитыми из-за вероломно преданного отца. Заодно Реймонд не доверял людям вообще — хотя бы потому, что никто не предостерег в свое время отца по поводу матери.