Осада, или Шахматы со смертью - Перес-Реверте Артуро - Страница 39

• Предыдущая
• 39/149
• Следующая

Дефоссё улыбнулся, обведя глазами артиллеристов:

— Надеюсь, что будет. Нынче вечером манолоустроили в Кадисе праздник. С нас причитается. Как, по-вашему, а?

Но на молодецкую фразу солдаты ответили лишь вялой, неопределенной гримасой. Задор разбился о воспаленные лица, о набрякшие веки усталых глаз. Ясно, что Лабиш и его норовистые канониры оставляют воодушевление офицерам. Им-то решительно безразлично, накроет граната цель или нет. Много ли народу перекрошит, мало или вообще никого. Они об одном мечтают — отстреляться на сегодня, пожевать чего-нибудь, уйти в блиндажик и завалиться спать.

Капитан вытащил из жилетного кармана часы, взглянул на циферблат:

— Через три минуты открыть огонь.

Бертольди, подойдя поближе, смотрит на собственные часы. Кивает, говорит «Слушаю!» и поворачивается к артиллеристам:

— Все по местам! Лабиш, пальник! Огонь по готовности.

Симон Дефоссё, щелкнув крышкой, прячет часы в карман и осторожно, стараясь не споткнуться в темноте да не сломать себе чего-нибудь, возвращается наверх. А там снова набрасывает на плечи шинель и приникает правым глазом к окуляру. Всматривается в ярко освещенный далекий дворец. Потом поднимает голову и ждет. Ах, как было бы славно, думает он, покуда ногти его выстукивают на медном корпусе трубы негромкую дробь, если бы «Фанфан» сегодня ночью сыграл как надо, взял верную ноту — самое нижнее «до», от которого британский посол вместе со своими гостями повылетают в окна, получив восемьдесят фунтов железа, свинца, пороха и уверений в совершенном почтении. От герцога Беллюнского, императора и от него самого, Симона Дефоссё, в части, его касающейся.

Пу-ум-ба.Грохот потряс всю шаткую деревянную вышку, оглушил капитана. Одним глазом — второй зажмурил, чтоб еще и не ослепнуть, — он видит, как стремительное летучее пламя орудийного выстрела озарило все кругом, вырвав из тьмы очертания редута, стены бараков, наблюдательный пункт и полоску черной воды в бухте. Это длилось лишь мгновение, а когда вновь стало темно, Дефоссё уже вдвинул в орбиту другого глаза окуляр подзорной трубы и нащупывал то место, которое хотел увидеть. Семь, восемь, девять, десять… — не шевеля губами, считает он. В круге линзы, чуть колеблясь из-за большого расстояния, горят огни здания, куда унеслась граната, и, нечеткие против света, вырисовываются очертания корабельных мачт неподалеку от берега… Семнадцать. Восемнадцать. Девятнадцать. Двадцать. Двадцать один.

Посреди окуляра вырастает черный султан: столб воды и пены взметнулся до середины мачт, на миг закрыл освещенный дом на суше. Недолет, разочарованно констатировал капитан с досадой обдернувшегося игрока. Бомба шла в правильном направлении, однако упала в море, пролетев никак не больше двух тысяч туазов — просто смехотворная дистанция, особенно после всех этих кропотливых расчетов и тяжких трудов. То ли ветер там, ближе к цели, переменился в последний момент — так, кстати, уже бывало, — то ли бомба вылетела чуть раньше, чем нужно, а пороховой заряд воспламенился не полностью. Или запальное отверстие опять ни к дьяволу. Прочие размышления Дефоссё решил отложить на время, потому что в бойницах форта Пунталеса вереницей замелькали вспышки — испанские артиллеристы отвечают на приветствие контрбатарейным огнем по Трокадеро. Так что он, поспешно и уже не боясь споткнуться, скатывается по лестнице, торопясь укрыться в ближайшем каземате — и как раз вовремя: первая испанская граната вспарывает небо над его головой и с грохотом взрывается туазах в пятидесяти правее, между Кабесуэлой и фортом Матагорда. Через полминуты, лежа вповалку с Бертольди, Лабишем и остальными в убежище, озаряемом маслянистым светом плошки, капитан ощущает, как от испанских залпов ходит ходуном земля и содрогается дощатый настил на стенах и потолке. Французские орудия, вступив в оживленную артиллерийскую дуэль, отвечают с другого берега бухты, из недальнего форта Луис.

Краем глаза Дефоссё увидел, что сержант Лабиш, приподнявшись, цедит табачную жижу, целясь меж подошв своих сильно ношенных штиблет. И, подмигивая сидящему рядом, ворчливо замечает:

— Немудрено… Всякий остервенится, если разбудить его в такую поздноту.

Белая королева униженно ретируется под защиту коня, но и его положение не из лучших — две черные пешки теснят его с самыми зловещими намерениями. Что за дурацкая игра! В иные дни Рохелио Тисон ненавидит шахматы: сегодня как раз такой. Король взаперти, рокировка невозможна, потеряны слон и две пешки — и он продолжает партию исключительно ради того, чтобы насолить Иполито Баррулю, который упоенно предвкушает близкую победу. Как водится. На левом фланге началась форменная мясорубка после глупейшей ошибки Тисона: безрассудный ход пешкой, соблазнительная брешь — и вот уже черная ладья тараном врезается в середину собственных рядов, двумя ходами разнося сицилианскую защиту, выстроенную с такими усилиями и не принесшую никакой пользы.

— Я спущу с вас шкуру, комиссар, — безжалостно смеется довольный Барруль.

Он действует по своему обыкновению: подобно пауку в центре сети, терпеливо дожидается ошибки партнера, а потом, обернувшись хищным зверем, принимается рвать его клыками, упиваясь текущей по морде кровью. Тисон, предвидя, что его ждет, отбивается вяло и надежд не питает. Шансов на то, что профессор вдруг зевнет, теперь уже почти нет. В эндшпиле он всегда особенно точен и жесток. Палач по душевной склонности.

— А вот не угодно ли вам это разгрызть?

Черная пешка только что замкнула окружение. Затравленно ржет белый конь, ища лазейки и спасения. Лицо Барруля, изборожденное морщинами оттого, что бессчетное число часов просидел он с нахмуренным лбом и сдвинутыми бровями за книгами, расплывается в улыбке злорадного безжалостного торжества. Как и всегда за шахматной доской, обычная, столь свойственная ему учтивость уступает место просто какой-то оголтелой вызывающей враждебности. Ну кровопийца, что тут еще скажешь. Тисон глядит на полотна, развешанные по стенам кофейни «Коррео», — нимфы, цветы, птицы. От них помощи ждать не приходится. Делать нечего: он берет пешку, соглашаясь на потерю коня, в следующий же миг с ликующим урчанием сожранного противником.

— Ну, на сем, пожалуй, остановимся, — говорит комиссар.

— Еще одну? — Барруль, кажется, разочарован: жажда крови утолена не до конца. — Реванш не хотите?

— С меня на сегодня хватит.

Собирают фигуры, прячут их в ящик. Головорез становится прежним Баррулем. Зверское выражение исчезает с его лица. Еще минута, и профессор будет самим собой — приятным и вежливым человеком.

— Побеждает не тот, кто сильней, а тот, кто внимательней, — говорит он комиссару в виде утешения. — Все дело в том, чтобы не зевать… Терпение и осторожность… Разве не так?

Тисон рассеянно кивает. Вытянув ноги под столом, прислонив к стене спинку стула, он рассматривает людей вокруг. Вторая половина дня. Низкое уже солнце золотит стеклянную крышу над патио. Говор, шуршание листаемых газет, в дыму от сигар и трубок снуют лакеи с кофейниками, кувшинчиками шоколада и стаканами холодной воды. Коммерсанты, депутаты кортесов, военные, эмигранты со средствами и без, «стрелки», высматривающие, к кому бы напроситься на обед, у кого бы взять взаймы, занимают мраморные столики, входят в бильярдную и читальню, вновь появляются оттуда. День кончается, и мужское общество Кадиса вкушает блаженную предвечернюю праздность. Сущий улей, где, впрочем, опытный взгляд комиссара легко и привычно находит трутней и прочих паразитов.

— Что там слышно насчет следов на песке?

Барруль, вытаскивая табакерку, чтобы взять понюшку, прослеживает взгляд Тисона. Теперь, когда ярость схватки между белыми и черными давно улеглась, на лице профессора проступает безмятежное благоволение.

— Вы что-то давно не упоминали об этом… — добавляет он.

Комиссар снова отрывисто кивает, не переставая рассматривать публику. Отвечает не сразу. Но вот наконец, поерошив бакенбарды, угрюмо произносит:

• Предыдущая
• 39/149
• Следующая