Вскрытие показало... - Корнуэлл Патрисия - Страница 9
- Предыдущая
- 9/73
- Следующая
У меня уже выработался условный рефлекс, как у собаки Павлова. Я мгновенно схватила трубку. Мне казалось, что сейчас я услышу голос Марино, что этот кошмар будет повторяться до скончания века, что прошедшая суббота станет Днем сурка.
– Алло!
А в ответ – тишина.
– Алло!
В трубке играла приглушенная, точно из-под земли сочащаяся музыка – такая обычно служит фоном для фильмов ужасов. Интересно, что это за ужастик показывают с утра пораньше?
Послышались короткие гудки.
– Кофе будешь?
– Буду.
Когда бы я ни пришла в лабораторию Нейлза Вандера, он вместо приветствия спрашивал: "Кофе будешь?" Я всегда была рада травануться кофеином или никотином, а лучше и тем и другим.
Ни за что не куплю машину без надежной системы безопасности, ни за что не включу зажигание, не пристегнувшись. По всему дому у меня противопожарная сигнализация плюс дорогущая сигнализация от взлома. Ненавижу летать на самолете.
А вот кофеин, никотин и холестерин – мои лучшие друзья, и мне наплевать, что они – чума двадцатого века. Периодически я посещаю конференции судмедэкспертов – уж казалось бы, кто лучше представителей нашей профессии знает, что именно губит людей! Однако семьдесят процентов медиков не занимаются йогой, не делают зарядку, ненавидят пешие прогулки, не упускают возможности посидеть лишнюю минутку, предпочитают лифт и обходят горы стороной. Треть медиков курит, подавляющее большинство не прочь пропустить стаканчик и все едят так, словно завтра наступит конец света.
Мы оправдываем свои дурные привычки стрессом, депрессией, дефицитом положительных эмоций. Как говорит моя подруга, помощник начальника полиции в Чикаго: "Жить вообще вредно – от этого умирают". Золотые слова!
Вандер пошел к кофе-машине. Сто лет он варит мне кофе, а все не может запомнить, что я пью черный.
Мой бывший муж тоже не мог запомнить, что я люблю и чего не люблю. Мы прожили шесть лет, а он так и не усвоил, что кофе я предпочитаю черный, бифштекс – среднепрожаренный, а не с кровью и не с коричневой коркой. Я уже не говорю об одежде. У меня сорок шестой размер и хорошая фигура, мне идет практически любой фасон, но я не выношу всякие рюшки, блестки, перья и тому подобное. Тони же постоянно покупал мне фривольные неглиже сорок четвертого размера. Вот с собственной мамашей проколов у него не возникало. Свекровь любила все ярко-зеленое, носила одежду пятидесятого размера, обожала оборки, ненавидела пуловеры, предпочитала молнии, страдала аллергией на шерсть, не желала заморачиваться с химчисткой и глажкой, органически не переносила фиолетовых и пурпурных вещей, считала белый и бежевый цвета непрактичными, ни за что не надела бы ничего в горизонтальную полоску или с узором пейсли, под страхом смерти не стала бы носить вареную замшу, свято верила, что ей не идет плиссировка, и была неравнодушна к карманам – чем больше, тем лучше. И Тони демонстрировал феноменальную память на все эти подробности.
Вандер, по своему обыкновению, насыпал по две полные ложки сухих сливок и сахара в обе чашки.
Никогда не видела Вандера опрятным – вечно он был растрепан, жидкие седые волосы дыбом, халат будто с чужого плеча заляпан чернилами, которые используют для снятия отпечатков пальцев, карманы на груди оттопырены из-за целой коллекции шариковых ручек и фломастеров. Вандер был высокий, руки и ноги имел длинные и тощие, живот непропорционально объемный. Голова его формой напоминала лампочку, в блекло-голубых глазах постоянно отражалась напряженная работа мысли.
Как-то зимой, еще когда я работала здесь первый год, Вандер заехал ко мне в офис вечером, специально чтобы сообщить, что на улице идет снег. На нем был длиннющий красный шарф, на голове кожаный летный шлем – не иначе как из каталога товаров Банановой республики. В таком шлеме Вандер отлично смотрелся бы в кабине истребителя. Мы прозвали Вандера Летучим Голландцем – он вечно торопился, носился по коридорам со скоростью звука, путаясь в слишком длинных полах халата.
– Ты читала газеты? – спросил Вандер и подул на кофе.
– Их только ленивый не читал, – мрачно отозвалась я.
Воскресная газета оказалась под стать субботней. Заголовок, набранный самым крупным шрифтом, с трудом втискивался в узкие рамки полосы. На боковой врезке помещалась краткая биография Лори Петерсен, фотографию Эбби тоже выбрала впечатляющую. У Тернбулл хватило наглости и бестактности попытаться взять интервью у родных миссис Петерсен, для чего она не поленилась слетать в Филадельфию. Родственники убитой, по всей видимости, послали ее куда подальше, и тогда Эбби в статье назвала их "обезумевшими от горя".
– Хорошую они нам свинью подложили, – проговорил Вандер. – Хотел бы я знать, откуда просачивается информация – тогда я бы кое-кого подвесил вверх тормашками.
– В полицейской академии не учат держать язык за зубами – а то на что же копы станут жаловаться? – объяснила я.
– Не думаю, что это копы. А моя жена сама себя не помнит от страха. Живи мы в городе, она бы сегодня же устроила переезд.
Вандер уселся за свой стол. Об этом столе стоит рассказать отдельно. Там среди залежей распечаток, под толстым слоем фотографий и стикеров всегда можно найти бутылку пива или кусок кафельной плитки с засохшим следом окровавленной подошвы – это, оказывается, вещдоки, ранее аккуратно упакованные в герметичные пакеты. На столе также имеются – правда, в разных углах – с десяток коробочек с формалином, в каждой из которых находится обуглившийся отпечаток пальца, отрезанный точно на второй фаланге. В случае если труп успел разложиться или сильно обгорел, отпечатки пальцев для установления личности добыть непросто, и обычные методы тут не годятся. Венчает этот бардак флакон крема для рук на вазелиновой основе.
Вандер намазал руки и надел хлопчатобумажные перчатки. У него была чувствительная кожа, а ведь ему постоянно приходилось возиться с ацетоном и ксиленом и полоскаться в воде. Порой Вандер так увлекался выявлением скрытых отпечатков пальцев, что начинал работать с нингидрином, не надев перчаток, а потом целую неделю ходил с багровыми руками. Он закончил свои процедуры, и мы пошли на четвертый этаж.
Там у нас помешалась лаборантская с компьютерами. Количество последних, а также неземная стерильность помещения наводили на мысли о космическом корабле. Прибор, более всего напоминавший ряд умывальников и сушилок для рук, был не чем иным, как устройством для идентификации отпечатков пальцев, способным найти конкретные отпечатки в обширной базе данных, хранящейся на магнитных дисках. Эта штуковина сличала восемьсот отпечатков в секунду. Вандер не любил сидеть без дела, ожидая результатов. Обычно он задавал программу и оставлял компьютер работать на всю ночь – мой коллега утверждал, что так у него есть стимул встать рано утром и поехать на работу.
Основную по времени часть поисков Вандер закончил в субботу: он увеличил снимки найденных нами отпечатков в пять раз, каждый снимок снабдил листом кальки, отметил фломастером наиболее заметные характеристики и все это отсканировал. Затем Вандер вернул снимки в масштаб "один к одному". Он переместил снимки на схему и загрузил последнюю в компьютер. Теперь оставалось только кликнуть на иконку "печатать".
Вандер уселся в кресло с достоинством пианиста перед концертом. Мне даже показалось, что он грациозно откинул полы лаборантского фрака и возложил музыкальные пальцы в перчатках на клавиатуру. Его роялем были монитор, сканер и процессор для идентификации отпечатков пальцев. Сканер, помимо всего прочего, считывал образцы отпечатков, какие берут у подозреваемых. И вот процессор сразу выдал все характеристики.
Вандер распечатал длиннющий список подозреваемых и разделил его на десять частей, отметив фамилии тех личностей, с которыми уже имел дело.
Нас особенно интересовал идентификационный номер 88-01651 – именно он был присвоен отпечаткам пальцев, найденным на теле Лори Петерсен.
- Предыдущая
- 9/73
- Следующая
