В объятиях смерти - Корнуэлл Патрисия - Страница 32
- Предыдущая
- 32/74
- Следующая
В средней школе я училась на высший балл, играла в теннис, летом и во время каникул много читала, тогда как моя семья продолжала сражаться, подобно раненым ветеранам Конфедерации, в мире, давно уже завоеванном Севером. Я мало интересовалась свиданиями, и у меня было не много друзей. Школу я закончила лучше всех в классе и уехала в Корнелльский университет, получив высшую стипендию. Затем — медицинский факультет в университете Джонса Хопкинса, юридический факультет в Джорджтауне, после чего я вновь вернулась в Хопкинс в качестве патологоанатома. У меня были всего лишь смутные ощущения, к чему я себя готовлю. Карьера, которую я выбрала, навсегда обрекла меня возвращаться к месту смерти моего отца. Мне предстояло тысячи раз раскладывать смерть на составляющие и снова собирать все обратно, изучать ее законы и доводить их до сведения суда, мне предстояло понять в ней все до винтика, но это не вернуло к жизни моего отца, и маленькая девочка внутри меня так никогда и не перестала горевать.
В очаге переливались последние тлеющие угольки, я урывками дремала.
Через несколько часов детали моей тюрьмы начали материализоваться в холодной голубизне рассвета. Я неуклюже поднялась с пола — при этом спину и ноги прострелило болью — и подошла к окну. Бледное яйцо солнца парило над синевато-белой рекой, стволы деревьев чернели на фоне белого снега. Камин остыл, и два вопроса стучали в моем воспаленном мозгу. Умерла бы мисс Харпер, если бы меня не было здесь? Насколько она была заинтересована в том, чтобы умереть в то время, как я находилась в ее доме. Зачем она спустилась в библиотеку? Я представляла себе, как она пробирается вниз по лестнице, разжигает камин и устраивается на диване. Когда она всматривалась в пламя, ее сердце просто остановилось. Или же в свой последний час она смотрела на портрет?
Я включила все лампы. Придвинув стул поближе к очагу, я залезла на него и сняла громоздкую картину со стены. Вблизи портрет не казался таким раздражающим, общее впечатление рассыпалось на слабые оттенки цвета и едва уловимые мазки густой масляной краски. С полотна поднялось облако пыли, когда я спустилась вниз и положила картину на пол. На ней не было ни подписи, ни даты, и портрет оказался не настолько старым, как я предполагала. Цвета сознательно были смешаны так, чтобы казаться старыми, и, кроме того, полностью отсутствовали следы растрескивания краски.
Перевернув портрет, я изучила коричневую бумагу с оборотной стороны. Посредине ее выделялась золотая печать с названием вильямсбургской мастерской обрамления картин. Я записала его и снова залезла на стол, возвращая картину на место. Затем я села на корточки у камина и осторожно исследовала мусор карандашом, который достала из своей сумочки. Поверх обуглившегося полена лежал странный тонкий слой белого пепла, разлетавшийся, как паутина, при малейшем возмущении. Под ним обнаружился кусочек чего-то, похожего на расплавленный пластик.
— Не обижайся, док, — сказал Марино, задним ходом выезжая со стоянки, — но выглядишь ты ужасно.
— Спасибо большое, — пробормотала я.
— Я же уже сказал, не обижайся. Полагаю, тебе не удалось толком поспать.
Когда утром я не приехала вскрывать Кери Харпера, Марино, не теряя времени, позвонил в вильямсбургскую полицию, и вскоре в особняке, вместе с лязгом гусениц, выгрызавших дорогу в обильном снегу, появились двое глуповатых офицеров. После угнетающих вопросов, касающихся смерти мисс Харпер, ее тело было погружено в санитарную машину и отправлено в Ричмонд, а я оказалась в полицейском управлении в центре Вильямсбурга, где меня потчевали пончиками и кофе, пока не приехал Марино.
— Я бы ни за что не остался в этом доме на всю ночь, — продолжал Марино. — Будь даже на десять градусов холоднее, я бы лучше отморозил себе задницу, чем провел целую ночь с трупом.
— Ты знаешь, где Принцесс-стрит? — прервала я.
— Чего это ты вдруг? — Его зеркальные солнечные очки повернулись ко мне.
На солнце снег сверкал белым огнем, и улицы быстро превращались в слякоть.
— Меня интересует Принцесс-стрит, 507, — ответила я тоном, не допускающим сомнений в том, что он отвезет меня туда.
Искомый дом стоял на краю исторического района, зажатый между коммерческими фирмами. На недавно очищенной стоянке парковалось не больше дюжины машин, и их крыши покрывал снег. С облегчением я увидела, что «Виллидж Фрэйм Шоппи и Галери» открыта.
Когда я вышла, Марино не задал ни одного вопроса. Возможно, он чувствовал, что в данный момент у меня не было настроения что-либо объяснять. В галерее находился только один покупатель — молодой человек в черном пальто, небрежно перебиравший эстампы на подставке, женщина с длинными светлыми волосами за прилавком считала на калькуляторе.
— Могу я быть вам чем-то полезной? — Блондинка вежливо повернулась ко мне.
— Это зависит от того, сколько времени вы здесь работаете, — ответил я.
Прохладный взгляд, которым она с сомнением окинула меня, дал понять, что выгляжу я черт знает как, — мятое пальто, волосы в ужасном беспорядке, к тому же, пытаясь в смущении пригладить торчащие пряди, я обнаружила, что умудрилась потерять сережку. Я представилась и, чтобы сразу расставить все точки над i, предъявила свой медный значок медицинского эксперта.
— Я работаю здесь два года, — сказала она.
— Я интересуюсь картиной, которую ваша мастерская обрамляла, скорее всего, до вашего прихода сюда, — портрет, который, возможно, сдавал Кери Харпер.
— О Боже! Я слышала об этом по радио сегодня утром, о том, что случилось с ним. О Боже, как ужасно, — бормотала она. — Вам нужно поговорить с мистером Хилджменом, — она нырнула в заднее помещение, чтобы позвать его.
Мистер Хилджмен, джентльмен важного вида в твидовом костюме, заявил уверенным тоном:
— Кери Харпер не был в этой мастерской много лет, и, насколько мне известно, никто здесь не знает его как следует.
— Мистер Хилджмен, — сказала я, — над каминной полкой в библиотеке Кери Харпера висит портрет светловолосой девочки. Он был обрамлен в вашей мастерской, возможно, много лет назад. Вы его помните?
Даже слабая искорка узнавания не промелькнула в его серых глазах, всматривающихся в меня поверх очков для чтения.
— Хорошая имитация под старину, — объяснила я. -Но довольно необычная трактовка личности. Девочке девять, десять, максимум двенадцать лет, но она одета, скорее, как молодая женщина, в белое, и сидит на маленькой скамеечке, держа в руках серебряную щетку для волос.
Я ругала себя за то, что не сделала «Поляроидом» фотографию этого портрета. Мой фотоаппарат остался в медицинской сумке, и такая идея просто не пришла мне в голову — я была слишком не в себе.
— Знаете, — сказал мистер Хилджмен, и его глаза ожили, — кажется, я вспоминаю то, о чем вы говорите. Очень хорошенькая девочка, но необычная. Да. Наводящая на размышления, как я припоминаю.
Я не подгоняла его.
— Это было, должно быть, лет пятнадцать назад, по крайней мере... Погодите-ка... — Он коснулся указательным пальцем своих губ. — Нет, — он покачал головой, — это был не я.
— Это были не вы? В каком смысле не вы? — спросила я.
— Это не я обрамлял портрет. Его, должно быть, обрамляла Клара, она работала здесь в то время. Наверное — да, я уверен, — Клара обрамляла ту картину. Довольно дорогая работа, и, на самом деле, портрет того не стоил, если хотите знать, он был не настолько хорош. Действительно, — добавил он, нахмурившись, — это была одна из наименее удачных ее работ...
— Ее? — прервала я. — Вы имеете в виду Клару?
— Я говорю о Стерлинг Харпер. — Он задумчиво смотрел на меня. — Она художница. — Он помолчал. — Когда-то, уже давно, она много писала. Как я понимаю, у них в доме была студия. Я, конечно, никогда там не был. Но обычно она приносила много своих работ, большинство из них были натюрмортами и пейзажами. Картина, которой вы интересуетесь, это единственный портрет, который я припоминаю.
- Предыдущая
- 32/74
- Следующая
