Одиссей покидает Итаку - Звягинцев Василий Дмитриевич - Страница 4
- Предыдущая
- 4/124
- Следующая
– Это ты, Наташа? – спросил он, а сам продолжал смотреть на нее не отрываясь.
Да, конечно, это она. Но совсем другая. Прежде всего – возраст. Ей должно быть сейчас тридцать два, а выглядит – лет на двадцать пять от силы, даже, наверное, меньше. Откуда она могла здесь взяться, что означает ее появление, в чем смысл такого варианта, каких событий можно ждать дальше?
В том стремительном просчете ситуаций как раз и сказывался отработанный долгими годами службы профессионализм, привычка в нужный момент отсекать всякие эмоции, умение из многих возможных поступков выбирать единственно верный.
Это она, но такой Наташа сегодня быть не может. Дело не только в возрасте. Есть и еще кое-что… Пожалуй… Невероятно, конечно, представить, но тем не менее… Это не она, а материализованное его о ней представление.
Много лет он все не мог успокоиться, вспоминал ее каждый день, считал сначала месяцы, потом годы разлуки, постепенно забывая ее подлинный облик, потому что единственную фотографию он сжег после письма, в котором Наташа писала, что не умеет любить на расстоянии и не хочет бесконечно ждать. Пусть он думает и сам все решает…
А что, интересно, мог решать лейтенант Тихоокеанского флота по первому году службы?
Позже он услышал, что она вышла за какого-то внешторговца с перспективами, вроде бы уехала с ним в Каир или в Аден… А потом он и сам отправился на Ближний Восток, тралить от мин Суэцкий канал после войны семьдесят третьего года, и был почти что рядом с ней, да только что толку от этого «рядом»?
Точно: именно так она могла бы и выглядеть – без учета реального возраста и со всеми идеализирующими поправками, что вносило его непослушное воле и рассудку воображение.
И значит, все происходящее – всего лишь еще один фокус.
Но Наташа смотрела на него растерянно и испуганно.
– Я не понимаю, что со мной случилось? Где это мы? Во сне? Это нам снится?
Воронцов усмехнулся.
– Снится? Причем обоим сразу одно и то же? Не думаю… Я, по крайней мере, наверняка не сплю. Про тебя пока не знаю…
И тут же, не удержавшись, спросил:
– Ну и как же ты жила потом, когда мы больше не встретились?
Ему стало грустно – но не так, как раньше, когда в основном были тоска и боль. Сейчас его охватила мягкая, сентиментальная печаль.
– Я потом еще раз выбрался в Москву, звонил, домой к тебе заезжал, а вечером улетел… К первому месту службы не опаздывают…
– Почему? – спросила она, и тут наконец по ее лицу он увидел, что она вспомнила. И все, что было тогда, и многое другое. Выражение очень отчетливо изменилось. И лица, и особенно глаз. Будто за несколько секунд она разом прожила все непрожитые годы.
– Вот оно, значит, как… – выговорила Наташа. Глубоко вздохнула, прикрыв длинными ресницами глаза. – Ты прости меня, Дим, если можешь. Я виновата. Но мне потом тоже стало плохо. И тебе хоть есть кого винить, а мне…
Еще помолчала и постаралась улыбнуться как можно небрежнее:
– Ну а как ты? Сейчас-то у тебя все в порядке? Где ты теперь, кто? Еще не адмирал, как собирался?
Воронцов тоже с удовольствием бы расслабился и дал волю светлым воспоминаниям. Однако обстановка не располагала.
– В основном не жалуюсь, нормально. Но разве ты и вправду ничего обо мне не знаешь? По-моему, должна бы…
Наташа посерьезнела. Словно прислушиваясь к голосу, который звучал только для нее. Даже голову слегка наклонила вбок.
– Да, ты прав, как всегда. Только… Это ведь совсем другое… Я не могу объяснить. Не понимаю, как оно получается, и не знаю, поверишь ли ты мне. Меня вызвали сюда, чтобы я говорила с тобой от имени чужого разума. Неземного. Я – это я. Самая настоящая, но моментами – словно просто переводчик. Мне сообщают то, чего сама я знать никак не могу. Если от меня требуют – я не в состоянии молчать или сказать иначе… Самое удивительное – отчего-то я почти спокойна, хоть и понимаю, что должно быть очень страшно, я ужасная трусиха, ты помнишь… Так, наверное, бывает у шизофреников. Почему это случилось именно со мной? С нами обоими?
Воронцов рад был бы знать ответ. Впрочем, половину ответа он, кажется, знал: почему это случилось с ней. Одновременно нашлось решение и для других мучивших его загадок. Дмитрий испытал то приятное ощущение, что бывает, когда на экзамене твоя штурманская прокладка один в один совпадает с истинным курсом.
Остается узнать, отчего неземному разуму так нестерпимо захотелось пообщаться именно с ним, что он не остановился перед затратами и даже предусмотрел, через кого с Воронцовым лучше всего договариваться.
Он поднял руку и сдернул из-за уха плоскую фишку.
И ничего не произошло. А Дмитрий думал, что все сразу исчезнет, он окажется опять на даче и уже там побеседует. Но не с Наташей, а с Антоном. Если только тот не окажется просто подсадной уткой. Предателем, польстившимся на миллионерскую дачу. И все равно нашлось бы о чем побеседовать…
– Зачем ты это сделал? – спросила Наташа.
– Видишь ли, – начал он напряженным и вздрагивающим от сдерживаемой злости голосом, – я отчего-то не люблю, когда черт знает кто лезет мне в душу, ковыряется в моих воспоминаниях и чувствах. Можешь им это передать. И пошли они все…
– Ты не прав, Дим. – И в голосе ее, и в выражении глаз он вновь уловил отблески прежней нежности. – Мыслей твоих никто не читает. Датчик всего лишь позволял использовать глубинные слои долговременной памяти, чтобы создать наиболее отвечающую твоим вкусам и наклонностям обстановку. И еще – чтобы контролировать психическое и физическое состояние по биотокам. А мысли читать они не умеют. В противном случае все это, – она обвела рукой вокруг, – просто не нужно было бы. Но если ты против – пожалуйста. Правда, теперь им не так удобно будет поддерживать контакт…
– Меня их удобство не занимает, – успокаиваясь, ответил Воронцов. – Мне важнее, чтобы я сам решал, что сказать, что нет и как именно… Так можно надеяться, что больше никаких сверхчувственных восприятий? А то знаем мы всякие детекторы лжи и полиграфы Киллера…
– Безусловно. Их этика, хоть и отличается от нашей, исключает поступки, нарушающие свободу воли разумных существ…
– Смотри ты, как благородно… Ну хорошо, верю. Продолжай… – Не прекращая говорить, Воронцов встал. Обошел стол, приблизился к Наташе, будто невзначай протянул руку и ощутил пальцами преграду. Он невольно вздрогнул, подсознательно до последнего мига надеясь, что Наташа все-таки живая, а не фантом на экране. Стало так обидно, словно он вновь потерял ее.
– Где ты на самом деле? – спросил он, словно между прочим.
– Как «где»? – удивилась Наташа. – Здесь, в этой комнате.
– Можешь сейчас выйти в ту дверь?
– Могу, конечно… – Она повернулась и, легко ступая по ковру, явно рисуясь своей походкой, пошла и скрылась за ней. В проеме полузадернутых штор мелькнула решетка балкона или веранды.
Через несколько секунд Наташа вернулась.
– Дождь, – словно бы виновато сказала она и протянула на ладони мокрый кленовый лист.
«Хитро», – подумал Воронцов и сказал:
– Ну, бог с ним, с дождем. Что там у тебя дальше по программе первого контакта?
Удивительно, но его по-прежнему совершенно не волновало значение происходящего. Только непосредственный смысл Наташиных слов имел значение…
И Наташа, явно довольная, что он так легко и правильно все воспринял, стала рассказывать ему про Великую Галактическую конфедерацию, включающую добрую сотню звезд в соседнем спиральном рукаве, то есть, по земным меркам, невообразимо далеко. И про весьма влиятельную секту, а может быть, сословие или касту «форзейлей», как их назвала Наташа, видящих цель и смысл своего существования в том, чтобы на протяжении десятков тысяч лет разыскивать и собирать во Вселенной высочайшие достижения в области мысли и духа, каким бы разумам они ни принадлежали.
Это было явно рекламное вступление. Воронцов слушал и думал, причем не только о том, что пришельцы-археологи пытались внушить ему устами женщины, которую он когда-то любил… Вот-вот, именно когда-то! И, однако, они считают, что как раз с ней он будет наиболее уступчив. Неужели галактические мудрецы понимают в его душе больше, чем он сам? Посмотрим, посмотрим…
- Предыдущая
- 4/124
- Следующая
