Ведется розыск - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 12
- Предыдущая
- 12/27
- Следующая
— Это ты, Виталий Васильевич, психоанализом занялся, — улыбнулся Фролов. — А нам сейчас надо думать, как на Лешу выйти. Как я понимаю, в этом плане ваши возможности исчерпаны? — Он вновь стал серьезным и перевел взгляд с Есина на Виноградова, а потом опять посмотрел на Есина, ожидая ответа от него.
— Похоже на то, — мрачно ответил Есин. — Никаких зацепок у нас нет. Вот нашли одного, да не того…
— Поторопились мы Ожогину задерживать. Надо было подождать, пока она пойдет на почту, отправит своему приятелю перевод. Заполнила бланк — и никаких проблем: и фамилия, и имя, и отчество известны.
— Мы не торопились, — возразил, я. — Обстоятельства торопили. Ожогину надо было брать с поличным, как только она ботинки выбросила.
— Тоже верно, — согласился Фролов. — Ну а что сейчас делать? Конкретные предложения есть?
— Есть одна мыслишка, — проговорил Зайцев, и все выжидающе повернулись к нему. — Леша, как видно из письма, ранее судим. Возраст его мы ориентировочно знаем — где-то до двадцати пяти лет. Сколько у нас ранее судимых с таким именем и в этом возрасте?
— Много может быть. — Лицо Есина выражало сильное сомнение в результативности предлагаемого следователем пути.
— Не так уж и много, наверное, — продолжал Зайцев. — Можно будет отсеять тех, кто не подходит по приметам, носит другой размер обуви. Можно будет, наконец, провести почерковедческую экспертизу и установить, кем из проверяемых написано письмо Ожогиной.
— Правильно, — заключил Фролов. — Это путь перспективный. Надо ограничить круг проверяемых, чтобы было кого отрабатывать.
— А где гарантии того, что убийца обязательно попадет в этот круг? — подал голос Виноградов. — Может, он судим давно, в другом городе, под другой фамилией, да мало ли что еще!
— Как говаривал один литературный герой, полную гарантию может дать только страховой полис, — назидательно проговорил Есин, похлопывая его по плечу. — У тебя что, есть другие предложения?
Других предложений не оказалось, и мы наметили круг вопросов, которым будет заниматься каждый из нас.
Отобрали судимых в прошлом Леонидов и Алексеев в возрасте до двадцати пяти лет, сузили круг, отбросив выехавших из города, снова попавших в тюрьму и явно не подходивших по росту и внешнему виду.
Затем пришлось искать в хозяйственных частях следственного изолятора и колоний сведения о размере одежды и обуви проверяемых, и следующим этапом был отбор тех, кто носил сорок первый размер. Это была самая громоздкая, кропотливая и нудная часть работы.
Наконец у нас осталось пять человек, подходивших, казалось, во всех отношениях.
Поскольку Дымина на предъявленных фотокарточках не смогла опознать никого из них, пришлось раздобывать исполненные каждым письменные тексты, которые Зайцев вместе с фотокопией письма направил на экспертизу. С почерковедами договорились, чтобы исследование выполнили вне всяких сроков, и вскоре мы получили ответ, который наконец поставил точку над i.
Автором письма оказался Ляпиков Алексей Федотович, 24 лет, тунеядец, в прошлом судимый за грабеж. Стало понятным, почему мы никак не могли его нащупать: жил он в другом конце города, в нашем районе бывал относительно редко, к тому же, кроме Совы, ни с кем знакомств не поддерживал, и знать его, естественно, никто не мог.
Мы с Багровым и Виноградовым съездили к нему домой и выяснили, что он уехал куда-то две недели назад. Матери Ляпикова предъявили на опознание несколько пар ботинок, и она без колебаний указала на те, которые изъяли у Ожогиной: «Вот эти Лешины. Английские. Он их на толчке за 60 рублей купил».
Несколько приятелей Ляпикова тоже опознали эти ботинки и прояснили одну любопытную деталь: Ляпиков был маленького роста и, болезненно переживая этот недостаток, всячески старался скрыть его. Ботинки на толстой подошве придавали ему уверенность, поэтому он очень любил их и носил, даже когда они не соответствовали погоде.
Теперь стало понятно, почему он, проявив незаурядную предусмотрительность в заметании следов, не попытался сразу же избавиться и от ботинок: просто-напросто пожалел…
Виноградов этому немало удивился.
— Вот что скупость с человеком делает. Вроде бы все предусмотрел, а на мелочности своей попался.
— Да он вообще мелкий человечишко, — сказал Есин. — Знаешь, за что он первый раз сидел? Отобрал у двенадцатилетнего мальчишки пятьдесят копеек, расческу и авторучку, избил его. Да и сейчас — забил насмерть беспомощную старуху, и наверняка — из-за какой-нибудь ерунды. Впрочем, Коровина по натуре была на него похожа — те же поиски мелкой наживы, где выпросит, где спекульнет, где перепродаст…
Действительно, подумал я, наверное, есть определенная закономерность в том, что одинаковая жизненная ориентация этих людей сплела их судьбы в такой трагический узел. Они стоили один другого. И это дело может служить наглядной иллюстрацией того, сколь легко, при отсутствии нравственного стержня и аморфности убеждений, перешагнуть черту, отделяющую «безобидное» сшибание копеек от лишения жизни другого человека.
В Одессу летели втроем: я, Багров и Виноградов. Выписав командировки, мы спустились в дежурку, получили оружие, запаслись наручниками и, экипированные таким образом, отправились в аэропорт.
В Одессе было тепло, и Виноградов предложил искупаться в море, оказывается, он даже взял плавки для такого случая, но это занятие мы решили отложить на потом.
Мы зашли в управление доложиться и отметить командировки, и нам в помощь выделили веселого Пашу Цеппелина, который был настоящим одесситом в том понимании, как их обычно представляют. Вчетвером пришли на Главпочтамт и показали симпатичной девушке, сидящей в окошке «До востребования», фотографию Ляпикова.
Она его хорошо помнила, ибо Ляпиков вот уже неделю спрашивает каждый день денежный перевод и возмущается плохой работой почты. Сегодня он уже был и собирался зайти завтра. Мы проинструктировали и эту девушку, и начальника смены, потом просидели в зале до закрытия, но, увы, Алексей Федотович в этот день так и не появился.
Мы погуляли по городу, побывали на знаменитой Дерибасовской, выпили пива в не менее знаменитом пивбаре «Гамбринус», и уже поздней ночью неутомимый Виноградов таки потащил нас искупаться в море. Вода была не очень теплой, купание взбодрило, и мы, придя к себе в номер, долго не могли заснуть, переговаривались, делились впечатлениями, смеялись, вспоминая Пашины прибаутки и анекдоты.
Ляпикова взяли просто и буднично. Он появился около 12 часов, я заполнял телеграфный бланк напротив окошка «До востребования» и узнал его еще до того, как девушка подала условный сигнал, хотя в жизни он был не таким, как на фотографии. Невысокий, обрюзгший, с заметным брюшком, неожиданным для его возраста, Ляпиков старался держаться важно, как преуспевающий делец. Чтобы казаться выше, он неестественно отклонял назад корпус и запрокидывал голову с неряшливой прической и от всего этого выглядел как-то комично, почти карикатурно.
Когда он протянул в окошко паспорт, я подошел сзади, а Багров и Виноградов обступили его по сторонам, так что со стороны казалось, будто здесь собралась очередь жаждущих получить письмо или телеграмму. Ребята взяли Ляпикова за руки, а я тихо сказал ему на ухо:
— Пойдем с нами, Леша.
И традиционно предупредил:
— Только без глупостей.
Этого оказалось вполне достаточно. Ляпиков втянул голову в плечи и, сразу потеряв свой важный вид, молча пошел с нами в комнату начальника смены, молча, не задавая вопросов и не возмущаясь, позволил себя обыскать. Он явно не был героем и начал каяться еще в машине, плакал, ругал «проклятую пьянку», спрашивал, что теперь с ним будет.
В управлении он попросил ручку с бумагой и написал убористым почерком покаянное признание на восьми листах. Начиналось оно словами: «Я, Ляпиков Алексей Федотович, осознав всю тяжесть совершенного мной поступка и глубоко раскаиваясь в содеянном, хочу облегчить свою вину и чистосердечно сообщить следственным органам о совершенном мною…» Заканчивалось признание словами: «С учетом всего вышеизложенного прошу учесть мою молодость, неопытность, а также полное раскаяние и признание своей вины и смягчить мне меру наказания».
- Предыдущая
- 12/27
- Следующая
