Татуированная кожа - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 24

• Предыдущая
• 24/85
• Следующая

– Кончай, чудила, под трибунал пойдешь!

Вольф расслабился и откинулся на вытоптанную траву.

Чувак, оскалившись, смотрел на них сверху:

– Ладно, с-салабон. Живи пока.

Его тоже такая развязка вполне устраивала.

Во время перекура к Вольфу подошел Серегин, протянул пачку «Мальборо».

– Закуривай. Я смотрю – ты пацан отчаянный. Только ума надо побольше, да хитрости. Никогда не при буром. Ну разве что в крайнем случае, когда деваться некуда. Давай, закуривай! Ты никогда не просишь, как эти шакалы...

Действительно, Серегин никогда не откликался на подобные просьбы, а уж тем более не угощал никого по своей инициативе. Это подчеркивало его самостоятельность и независимость. Тем приятнее сейчас было Вольфу.

Но он покачал головой

– Я же не курю, зачем добро портить.

– Ну смотри! Как хочешь...

Когда москвич чиркал спичкой, Вольф обратил внимание на его кисти – точнее, припухшие мозолистые костяшки у основания указательных и средних пальцев.

– И не жаль такие «бабки» в дым переводить?

Серегин пожал плечами.

– Какие там особенные «бабки»! В Москве брал по госцене[11] – рубль пачка. Мне ее на три дня хватает. Это все равно, что каждый день пачку «Лайки» скуривать.

– А что это у тебя за мозоли?

– А это... Ерунда! Ты боксер, да? Помахаемся как-нибудь?

– Давай. Только когда Чувак перестанет нас долбить.

Вольф заметил, что Серегин ушел от ответа.

Когда карантин подходил к концу и молодые готовились принимать присягу, их неожиданно собрали в классе политучебы и взяли подписку о неразглашении всех сведений, которые станут им известны в ходе службы.

Потом майор-особист встал, оперся кулаками на стол, покрытый красным сукном, и внушительно, с расстановкой начал инструктаж:

– Вам доверена честь служить в Отдельной бригаде специального назначения Главного разведывательного управления Министерства обороны СССР. О самом факте ее существования никому не известно. Упоминание о ней в письме, по телефону, в разговоре с посторонними карается пятью годами тюрьмы...

Вольф подписал стандартный бланк, а отодвигая его назад, поймал испытующий взгляд особиста.

– Ну, сынок, оправдаешь доверие?

Володя не понял подтекста вопроса. Он не знал, что его судьбу пристрастно обсуждали на мандатной комиссии в первый же день его прибытия в часть.

– Еще немца нам не хватало! – возмутился замполит бригады подполковник Селедцов, который по должности обязан был проявлять бдительность, причем, в отличие от особиста, проявлять открыто. – А если нам придется забрасывать его в тыл врага? А врагом будет Западная Германия? Кто даст гарантию, что голос крови не возьмет верх над присягой?

– Он такой же советский человек, как и все призывники, – возражал замнач боевой подготовки майор Шаров, который и привез Вольфа сюда. – В кремлевскую роту его не взяли, это понятно – у них специально в приказе оговорены требования к национальности. И в погранвойсках тоже. Но у нас-то таких требований нет!

– А партийная совесть? – наседал Селедцов. – Она вам разве ничего не подсказывает? В особорежимные части и без приказа никогда не берут инородцев!

Теоретически у Шарова было два пути – признать, что он допустил серьезную идеологическую ошибку, проявил близорукость и недальновидность, за что положен как минимум партийный выговор и отсрочка в представлении к очередному званию, либо настаивать на том, что решение было единственно правильным. Практически приемлемым, естественно, являлся только второй путь.

– Партийная совесть и коммунистический принцип пролетарского интернационализма подсказывают мне, что недопустима дискриминация граждан по национальному признаку, товарищ подполковник, – твердо сказал он и посмотрел Селедцову прямо в глаза. – И извините, что термин «инородец» неприменим к советскому военнослужащему...

Майор Шаров служил в спецназе уже двенадцать лет, он отлично владел не только советским оружием, но и оружием вероятного противника. Сейчас он использовал весь обычный демагогический арсенал замполита против него самого. Причем довольно успешно.

– Э-э-э... Я вовсе не в этом смысле, – покраснев, Селедцов оглянулся на председателя мандатной комиссии полковника Чучканова.

Тот сурово молчал. Он являлся заместителем командира по боевой подготовке и очень хотел стать генералом, но его дальнейшая карьера напрямую зависела от результатов надвигающейся инспекторской проверки. Поэтому боеготовность бригады заботила Чучканова куда больше, чем национальная чистота ее рядов.

– В конце концов, пусть товарищ Семенов скажет, – не получив поддержки, умело перевел стрелку замполит.

Особист солидно откашлялся. Он уже передал в Москву шифровку о том, что в особорежимную часть привезли немца, но никаких распоряжений пока не получил. Может быть, и не получит вообще. Значит, следовало проявлять сдержанность и осторожность.

– Мы должны исходить из законов, приказов и распоряжений. А они не запрещают Вольфу служить, – обтекаемо сказал он.

Чучканов пошевелился, стул под массивным телом скрипнул, члены мандатной комиссии почтительно замолчали.

– Скажите, товарищ подполковник, сколько наших бойцов в совершенстве владеют иностранными языками? – спросил замкомбрига у замполита.

Селедцов задумался. Каждый боец спецназа ГРУ обязан был владеть двумя языками. Как минимум одним, но отлично. Спортсмены и отменные здоровяки почему-то имели по немецкому и английскому слабые тройки. А выпускники языковых спецшкол по какой-то жизненной несправедливости не соответствовали критериям здоровья.

– Мало, товарищ полковник, – наконец выдохнул он.

– Если проверяющие это обнаружат, то они зададут резонный вопрос: чем отличается наша часть от обычного парашютно-десантного полка?

Возражать Чучканову охотников почти не находилось. Поэтому замполит скорбно кивнул. Он отвечал за все, в том числе и за провал боевой подготовки. И Семенов кивнул с тем же выражением, хотя ему-то скорбеть было совершенно не о чем: лично к нему придраться в любом случае невозможно.

– Значит, решаем так: по всем критериям Вольф подходит для службы в нашей бригаде, – подвел итог Чучканов. – А разговоры о его национальности выходят за пределы официальных требований и объективно вредят общему делу. В конце концов, можем выписать ему дубликат военного билета на нормальную фамилию. Другие мнения есть?

Других мнений не было. И вот два месяца спустя, на «отлично» пройдя курс молодого бойца, рядовой Вольф дал подписку о неразглашении военной и государственной тайны. Но вопрос об оправдании доверия он расценил не как повышенное внимание к себе лично, а как входящую в обязанности майора Семенова необходимость проверять боевой дух и настроение каждого солдата.

– Конечно, оправдаю, товарищ майор! – бодро отрапортовал Вольф. – Разрешите идти?

– Иди, сынок, иди, – вроде бы добродушно улыбнулся особист.

После присяги обособленная жизнь закончилась – новоиспеченных разведчиков перевели в общие казармы. Пополнение резко выделялось из основной массы бойцов – бритыми головами, необмявшейся формой, внутренней зажатостью и несвободой.

Их распределили по подразделениям. Вольф, Серегин и Иванников попали во второй взвод первой роты. В первый день получили оружие – короткие автоматы малого калибра с глушителями, пистолеты – тоже с глушителями, боевые ножи, невиданные противогазы, в которых можно пить и есть жидкую пищу.

– Все оружие и снаряжение совершенно новое и секретное, – предупредил комвзвода лейтенант Деревянко. – Сами понимаете, что означает его утеря...

– Трибунал, разумеется, сынки... – копируя интонации майора Семенова, сказал Вольф. Взвод грохнул смехом.

Лейтенант тоже улыбнулся. Он производил впечатление добродушного и незлобивого человека. Но улыбка тут же исчезла. Молодой командир должен блюсти строгую дисциплину.

• Предыдущая
• 24/85
• Следующая