Бессмертный диптих - Копылова Полина - Страница 6
- Предыдущая
- 6/7
- Следующая
Утро уже готово было вызреть в полдень, когда в устье одной из улиц показалось шествие. На этот раз Вальпу сопровождали музыканты, и прибыл он в носилках – однако по-прежнему с малой свитой, доверчиво к своему народу, своему городу и нам. Кнехты, слитно лязгнув железом, разомкнули строй. Вальпа приподнял брови, снова избегнув «общезначимого».
– Уж не эликсир ли бессмертия вы продаете, если ваш товар требует такой охраны? – опередил он шутливым вопросом наши приветствия.
– Нет, о Вальпа, – моими устами ответствовал Альдерхт, – скорее, наоборот. Мы продаем саму смерть. Лучшие образцы ждут в шатре. А действие их, если пожелаете, покажут мои воины.
В шатре Вальпа долго водил гибкой ладонью по гравировкам пищальных раструбов, косо прислоненных к свежесбитым козлам.
– Каково же оно в действии, если вам понадобилась площадь?
Альдерхт натужно склонился, уперев бороду в кромку латного воротника.
– Извольте, государь.
Едва мы вышли, кнехты без приказа взяли наизготовку. Легкая дрожь прошла по толпе, люди отхлынули от шатра.
– Не стоит ли… – начал было Вальпа…
Командор истово рубанул рукой.
– За королеву!
Казалось, от места, где мы стояли, разом ударила добрая сотня молний. Ноздри ожгло кислятиной. Не люди – бледные тени метнулись прочь, спотыкаясь, падая, голося.
Ударило снова – теперь трескуче, вразнобой.
Последних вымело с площади, на белых плитах осталась редкая россыпь потерянных сандалий, тамбуринов и флейт, ожерелий, обрывков одежды, опрокинутые носилки.
Широкий кинжал Альдерхта уже давно лег на горло оцепеневшего Вальпы. И как со стороны я услышал свой голос, неузнаваемо железный:
– Не шевелись, Вальпа, иначе умрешь. Ты – заложник королевы Одель.
Не только Длинную площадь – ужас обезлюдил все окрестные кварталы до самого моря. Никто не помешал нам достичь пристани, где под присмотром кнехтов уже ждали загодя нанятые местные лодки. Лодочники было затряслись, увидев Альдерхта, который одной рукой прижал к себе Вальпу, точно наложницу, а другой – держал у его горла клинок, но я прикрикнул на них, и они с мертвенно остервенелыми лицами вспенили веслами прибрежную зыбь. Для них – и для всего Тласко – наступал конец времен.
Какое-то время я, Альдерхт и старшины кнехтов, еще недавно изображавшие посланников, горячо и бестолково спорили, как содержать заложника: Альдерхт предложил по обычаю привязать его к мачте, дабы все видели, что он жив; я настаивал на достойном заключении в одной из кают; старшины хотели для надежности и умаления духа запереть его в трюм. Спорщиков напугал и потому примирил вид пленника: Вальпу не держали ноги, он сидел на полу, обхватив себя за плечи, и немо смотрел перед собой, едва ли до конца сознавая, что с ним случилось и где он. Поэтому ему устроили ложе из двух лавок и навалили на них всю мягкую рухлядь, какая нашлась. Я сел у него в ногах, и нас оставили вдвоем. Мне нужно было добиться от него письма, в котором излагались бы условия выкупа: дополна нагрузить наши четыре корабля звонким золотом.
Письма не понадобилось. Вскоре к нам подошла длинная высоконосая ладья, полная смятенного раззолоченного придворного люда, и я, встав меж двух мортир, заряженных, не в пример пищалям на площади, боем, прокричал им условия: четыре корабля золота – и живой Вальпа; или голова Вальпы на пике.
А Вальпа и не смог бы ничего написать. Его оцепенение усугублялось. Время от времени он шевелил губами, но не мог издать ни звука; а когда я попытался напоить его укрепляющим отваром – покорно сделал несколько глотков, но тут же его вырвало мне на руки.
Наши корабли оказались куда объемистей, чем думалось. Сперва кнехты согласились весь обратный путь ночевать на палубе – лишь бы вместилось побольше. А на третий день я уже со страхом следил за неиссякающим потоком груженных золотом лодок – потому что силы нашего заложника таяли на глазах, как будто самый воздух был ему ядовит, и ни я, ни уж подавно кто иной ничего не могли с этим поделать.
Биение его сердца стало неверным, дыхание – слабым. Его рвало почти всем, что он ел; при виде Альдерхта или старшин он закрывал глаза. Кое-как он выносил лишь меня, верно, предполагая во мне человека почти столь же подневольного, и порой, взглядывая на меня, пытался что-то сказать – но, увы, унижение полностью лишило его дара речи. И я чувствовал от этого подлое облегчение, потому что не сумел бы объяснить ему того, что подневолен судьбе и стал орудием ее возмездия за муки бессмертного.
Под вечер третьего дня, выйдя на палубу отдышаться после каменного безмолвия в каюте у Вальпы, я взглянул на город и увидел кое-что, весьма меня насторожившее: над одной из дальних пирамид вился дымок. Кто-то тронул меня за рукав – Альдерхт. Он тоже смотрел настороженно.
– Дым, – показал я.
– Дым? – он по-рысьи фыркнул, – о чем вы? Челны! Гляньте, совсем под берегом – низкие и очень быстрые. Полагаю, боевые.
– Дым над пирамидой, командор Альдерхт. Они начали свершать требы в честь старых богов. Это значит, что цена головы заложника очень скоро упадет. Я говорил вам…
– Теперь нам пожалуй что и не уйти. По крайности, не уйти без хорошей кровавой трепки. Эти их челны очень быстрые и поворотливые, почтенный Обарт. И их уже сейчас, поглядите, тьма тьмущая. С десяток мы разобьем из мортир, а сотня облепит нас – как мураши короеда.
Когда стемнело (уже над несколькими пирамидами плясали огневые сполохи), к нам подгребла унизанная факелами тяжелая плоскодонная посудина. Я тотчас узнал – храмовая лодка. Эта, наверное, пришла из северного или южного Предмостья – ведь в Тласко не осталось ни одной. И тех, кто в ней, я тоже узнал, не без содрогания, – по высоким венцам из драгоценных перьев и вызолоченных костей, по размалеванным лицам.
Удивительно, они не угрожали, но льстили. Вероятно, слухи о мощи нашего оружия разрослись невероятно. Они обещали досыпать наши корабли золотом, не отступая от прежнего условия. В обмен на живого Вальпу.
И правда, зачем ссориться с – по всему видать – могучей и коварной заморской владычицей, если ее приязнь можно купить золотом?
Я перелагал их льстиво змеящиеся посулы в твердую и ясную речь моей родины; я был на королевской службе; но мне было тошно, тем более тошно, чем лучше я понимал: Тласко, о котором мечтал бессмертный, Тласко, ради которого он страдал и едва не потерял себя – разрушен. Конец времен обернулся их замкнутым кольцом.
Боевые челны ходили в отдалении по черной воде, выводя круги.
Альдерхт принял условие. Для него имело значение только слово, данное королеве.
Вдвоем мы пошли взглянуть на заложника. Золотые диски на его смятой одежде бросали плоские отблески на смоленые балки потолка. Изжелта-бледное, смертно осунувшееся лицо казалось одновременно старческим и мальчишеским.
– Никак пожадничал я, – жутковатым шепотом сказал командор. – Не дождется он, пока мы четыре корабля-то заполним. – Он посмотрел на меня – как пикой к стене припер. – Делайте что-нибудь, почтенный. Хоть собственной кровью его поите, а на ноги поставьте.
– Командор, его может поставить на ноги только воля судьбы.
Оставшись один на палубе, я рассеянно, как за мотыльками, наблюдал за боевыми челнами тласканцев и думал о том, сколь часто поминаем мы «волю судьбы», разумея под ней лишь наше своеволие или бессилие, – вот как я сейчас.
Воля судьбы проявилась в том, что Вальпа начал служение Солнцу и увидит крушение его. Вот о чем будут помнить века. А уж как он умрет – не важно. И я, Обарт, который здесь – наемный толмач и лазутчик, при свершении его судьбы не более значим, чем тласканский жрец с обсидиановым ножом. Не явись мы – нашлась бы тысяча иных причин для возвращения прежней веры: неурожай, хворь, проигранная война. Но уж если, паче чаяния, служение Солнцу должно воссиять – на то воистину воля судь…
– Обарт! – позвали сзади.
Я обернулся и едва не закричал – закричал бы, но узкая сильная ладонь зажала мне рот, и меня увлекли в черную тень палубных надстроек.
- Предыдущая
- 6/7
- Следующая
