Зверочеловекоморок - Конвицкий Тадеуш - Страница 29

• Предыдущая
• 29/49
• Следующая

Она несла керосиновую лампу с белым абажуром, свободной рукой заслоняя ее от холодных сквозняков.

— Эвуня, ты больна, — странно, как заводная, говорила она. — Опять стала ходить по ночам? Ложись, деточка, утром вызовем врача. Не бойся, ты теперь всегда будешь нашей любимой Эвуней. Дай руку, детка.

Эва попятилась, ища мои пальцы. Себастьян неуклюже поднимался с пола; видно было, что он хочет заслонить нас своей костлявой грудью.

— Кто к нам пришел? — спросила мать Терпа, поднимая лампу над головой, украшенной белыми стручками папильоток. — Телеграмму от мужа принесли? Неужели наконец прислал весточку?

— О господи! Бежим! — крикнула Эва. — Я знаю ход.

И бросилась в сени, откуда вела вниз неказистая лестница, пахнущая плесенью и потрохами земли. Мы скатились по этой лестнице, кружа по спирали, спотыкаясь на каждом шагу, и влетели в какую-то дверь. Себастьян, бежавший последним, захлопнул ее, задвинул обросший ржавчиной засов и громко, чуть не вывернувшись наизнанку, чихнул.

За дверью была кромешная тьма. Я не видел ни Себастьяна, ни Эвуни. Только слышал их прерывистое дыхание и догадался, что теперь Себастьян смог спокойно высунуть язык, похожий на солдатский ремень.

Рядом со мной что-то протяжно и ритмично заскрежетало. Я увидел красную, похожую на червячка точку; вокруг этого червячка появилась и стала расползаться розовая дымка, вырывая из черноты белую Эвину руку. Пальцы размеренно сгибались и разгибались: казалось, Эва старательно выжимает воду из какого-то темного предмета. Становилось светлее, и в конце концов в углу возле двери сверкнули изумленные глаза Себастьяна

— Мы спасены, — сказала Эва. — А теперь я б чего-нибудь поела. Хорошо бы сладкое и кислое разом.

А мы глядели на ее руку, в которой что-то похрустывало, распространяя вокруг себя хоть и слабый, но спасительный свет. Эва догадалась, что мы удивлены.

— Это фонарик с динамо. Нужно все время нажимать на рычажок, тогда он будет гореть. Новейшее изобретение, мне его папа привез из последнего путешествия. Хотите посмотреть?

— Я знаю. У нас дома среди старого барахла валяется такой. Кто-то, не помню кто, подарил отцу перед войной. Где мы?

— В старом подвале. Я покажу вам выход. Когда-то я тут играла в войну. Ненавижу девчачьи игры. У вас ничего нет поесть?

Я похлопал себя по карманам.

— Нет.

— Жаль. Ну не беда, до города потерплю.

— До города еще далеко, — мрачно сказал Себастьян.

— Неважно, ведь мы уже спасены. Волшебный камень со мной, и в последний момент я успела прихватить фонарик. Это хороший знак, да?

Мы молчали, оглядывая шероховатые стены, как будто обсыпанные солью или серебром: мелкие кристаллики нежно переливались.

— Похвалите меня, какой я молодец.

— Ты молодец, — сказал я, а Эва прижалась ко мне, точно насмотрелась ковбойских фильмов, в которых герои обнимаются под звуки душещипательной музыки.

— Вы меня любите? — таинственным шепотом спросила она.

Себастьян кашлянул, хотел переступить с одной пары лап на другую, но только покачнулся, страдальчески на меня глядя.

— Любим, — ответил я.

— Ну тогда в путь. В городе угостимся мороженым, да?

— Да.

— Я вас тоже люблю. Ужасно, безумно, чертовски.

И начала как ненормальная жужжать своим динамо. Только тут мы увидели проход, ведущий в соседнее помещение. Там стояли какие-то заплесневелые чаны, пузатые бочки, крышки которых были придавлены булыжниками, каменные кадушки, обросшие пылью и паутиной. Эва приподняла крышку одной из бочек.

— Ой, соленые огурцы.

Вытащила из-под ломких стеблей укропа большой огурец и принялась аппетитно его уплетать, брызгая на нас рассолом.

— Пошли. Нечего время терять, — сказал Себастьян и стряхнул со спины мутные капли. — Он знает, что мы в подвале.

— Теперь он нам уже ничего не сделает, — сказала Эва, с наслаждением уписывая огурец. — Мы выйдем далеко от дома, даже далеко за парком.

В следующем помещении стояли какие-то деревянные ящики, штативы, странные широкие лыжи, закругленные с обоих концов, валялись мотки веревок, заканчивающихся зажимами, почерневшие дырявые тропические шлемы, на полу лежали кипы старого брезента и большие стеклянные пластины. Я поднял одну и увидел негатив южного пейзажа: белые пальмы на фоне черного неба, совершенно белые дикие звери в черной траве. На других пластинках были белые горы с черными верхушками и серые фигуры альпинистов, висящих на белых веревках. Одна фотопластинка была почти сплошь черной, только смутно угадывалась линия берега. Я сообразил, что это, вероятно, вечные льды и побережье какого-то северного моря. Все предметы в этой заброшенной фотолаборатории были заляпаны какими-то выветрившимися химикалиями.

Эва, не переставая жужжать своим динамо, терпеливо ждала, пока я кончу разглядывать эти необычные реликвии, от которых веяло печалью или, скорее, смутной бессмысленной надеждой.

— Какие ты знаешь созвездия, Эва? — шепотом спросил я.

— Ох, не помню. Я люблю смотреть на звезды, но зачем знать, как они называются?

— А луна? Нравится тебе лунный свет? — тихо спросил я со странной тревогой.

— Нет! Нет! — почти крикнула Эва. — Ненавижу луну.

— А какой у вашей луны цикл?

— Что это значит?

— Сколько проходит дней от новолуния до конца последней четверти? — с непонятным упорством продолжал я расспросы.

— Сколько дней? Не знаю. Месяц, наверно.

— Не знаешь? Ты, дочь астронома?

— Ох, да я буду балериной. Обожаю танцевать, как моя мама.

Себастьян бесшумно приблизился и всунул между нами свою тяжелую башку.

— В чем дело, старик? — обеспокоенно спросил он. — Чего ты к ней пристал?

— Не волнуйся. Все о'кей. Просто предчувствия одолевают.

— Тоже мне, нашел время, — сердито буркнул Себастьян.

Мы пошли вниз по наклонному коридору. Пахло тут как в настоящем подземелье: промозглой сыростью, плесенью и старыми кирпичами. Мы долго спускались, держась за осклизлые стены, пока путь нам не преградил резвый ручеек; возможно, это была просто сточная канава. В ноздри ударило чем-то кислым. В мерцающем свете фонарика я заметил, что быстрое течение несет грязную, вроде бы мыльную пену. Эва бросила в воду огрызок огурца.

— Скоро начнутся подземелья замка, — сказала она, перескакивая канаву.

— Какого замка?

— Ну этого, где во время последней войны был госпиталь.

— А когда была последняя война?

— Это что, экзамен? Сам должен знать.

Мы миновали зал со сводчатым потолком. На стенах висели какие-то железяки, почти полностью изъеденные ржавчиной. Себастьян остановился, поджидая меня.

— Что так шумит, старик? — хрипло спросил он.

— Где?

— За нами. Слышишь?

Я на секунду задержал дыхание. Действительно, что-то шумело — мерно, как водопад.

— Может, дождь пошел. Мы ведь не видели звезд.

— Гляди. — Себастьян поднял свою костлявую лапу. К седоватой шерсти прилипло несколько размокших зерен. — Понял?

— С пивоварни? — спросил я.

— Я в этом не разбираюсь, старик. Но вода эта — точно не подземный ручей.

Мы пошли дальше. Себастьян то и дело оглядывался, потому что шум нисколько не отдалялся. Через несколько минут он снова остановился.

— Знаешь что, старик, сбегаю-ка я проверю.

— Не стоит. Может, выход недалеко.

Но он уже повернул назад и тяжелой рысью побежал в темноту.

— Покажи мне волшебный камень, — попросил я Эву.

Она испуганно отдернула руку.

— Не могу.

— На секундочку. Я взгляну и отдам.

— Нельзя, — неуверенно сказала она. — Ну ладно, покажу, только не дотрагивайся.

И опустилась одним коленом на неровный кирпичный пол. Осторожно положила на сухое место продолговатый, как лодочка, темный камень, который, задрожав, завертелся на остром конце и замер, указывая другим концом вперед, в сумрачный туннель коридора. На поверхности камня я заметил небольшой выступ и неразборчивые знаки. Это могли быть примитивные солнечные часы, выдолбленные в окаменевшем куске железной руды.

• Предыдущая
• 29/49
• Следующая