Меч мертвых - Семенова Мария Васильевна - Страница 73
- Предыдущая
- 73/95
- Следующая
– Тогда мне показалось, они ведали про мёртвый корабль ещё раньше, чем я у них появился. И ждали, пока его к ним приведут. Только те люди, что лодью вели, от сокровищ им малую толику посулили. А тут, Болдырь молвил, напоследок всё заберём…
– Напоследок? – немедля перебил Искра.
– Да… Уходить они с Сокольих Мхов думали. Стало им там почему-то опасно…
– А ещё бы!.. – сдавленно зарычала Крапива. – Куда ни шло, богатого купца пощипать! А вот за то, что батюшку и отроков его погубили, государь Рюрик их…
Её голос сорвался.
– И моего батюшку со товарищи… – хмуро добавил Звездочёт. – Горд князь наш Вадим и непотребство безнаказанным не оставит!
– Дурачьё вы, – сказал Страхиня. – Щенки.
Крапива и Искра разом повернулись к нему. Видно было, как у обоих перед глазами рассеивалось видение двух дружин, совокупно искореняющих Болдырево гнездо.
– Вы что, – продолжал жестокий варяг, – в самом деле считаете, это Болдырь проказил?
Трое юнцов, считавшие себя воинами, ошеломлённо молчали.
– А кому ещё?.. – спросил Искра воинственно, но полной уверенности в голосе не было.
– Видел я дозорного, умершего к сосне пригвождённым, – сказал Страхиня. – Двумя сулицами, и я в этом кое-что смыслю. Многие, кроме обученных воинов, сулицы с двух рук умеют метать?.. А на Суворовичей засаду изобрести и стрельцов так расставить, чтобы ни один от стрел не ушёл?..
У костра сделалось тихо. Десятка два чьих-то гридней, тайно шастающих по болотам, – это не обычный разбой. Это значит, что кто-то надумал вконец рассорить двоих великих князей. Да ещё втравить в их свару Рагнара Лодброка, ведь селундский конунг навряд ли оставит смерть сына неотомщённой…
Искра нахохлился и долго молчал, не зная ответа. Что касается Харальда, он о чём-либо думать даже и не пытался: болело под повязкой сломанное ребро, голову стягивал обруч… И только Крапива легко отрешилась от новой загадки, таимой, как выяснилось, страшными Сокольими Мхами.
– Болдырь, не Болдырь, а лодью ждали у них! – упрямо сказала она. – Чем впусте гадать, его и расспросим!
Страхиня не стал вслух обзывать её дурой, но взгляд тому соответствовал. И как, мол, лихую ватагу воевать собралась? Двое хромоногих да третий увечный, да мы с тобой. Силища!
Крапива всё поняла; к скулам жарко прилила кровь, но упрямая решимость нисколько не поколебалась. Может, и дура, но вот сказала – и выполню! Одна пойду! Болдыря на узкой тропке подкараулю!..
– Можно и не Болдыря, – сказал вдруг ижор, и все повернулись к нему. До сих пор Тойветту не посягал давать поучения воинам, предпочитая говорить лишь про то, чему судьба довела быть видоком. Однако обстоятельный разум ижора пребывал не в праздности и наконец родил толковую мысль. – У разбойного кунингаса есть женщина, – продолжал Тойветту. – Она живёт не там, где все его люди. Я знаю, как выйти туда.
Крапива нахмурилась:
– Глупая баба может ничего не знать о корабле…
– Может и не знать, – кивнул Искра. – Но если у нас будет женщина Болдыря, разговор с ним самим пойдёт по-другому… Ты молодец, Тойветту. Это хорошо, что мы тебя встретили.
Ижор, ободренный похвалой, неожиданно вспомнил нечто достаточно важное. Вот ведь что получается, когда тебя то и дело перебивают и дёргают, не давая обо всём рассказать, как положено у людей! От начала и до конца, ничего не упуская из виду! Куда ж такое годится, – эти странные люди даже не вызнали у него, как была устроена его добрая лодка и кто сделал её, не спросили, какой породы было дерево, на чьей ветке он сидел над протокой!.. Мудрено ли, что он, бедный парень, чуть не сбился с тропы собственного рассказа, чуть не упустил слово, точно драгоценную рыбку из сети!..
– Там, на корабле Калмы, один человек был живой, – сказал Тойветту. – Тот, что лежал на самом носу. Когда я слезал с дерева, я видел, как он шевельнулся. Но я, глупый, решил – это мёртвые заметили меня и готовят погоню!
Услышав такие слова, все посмотрели на Крапиву. Пока велись речи о корабле и о раненом то ли старике, то ли не старике, спасшем Харальду жизнь, у каждого мелькала одна и та же мысль, оставшаяся, впрочем, невысказанной: а не был ли тот неведомый воин пропавшим боярином Сувором Несмеянычем, Крапивиным возлюбленным батюшкой?.. Что, если он был до сих пор жив и помощи чаял?..
– Я же сразу сказала, что чувствую за Харальдом ещё человека, – шепнула Искре Куделька. – Я и теперь его чувствую. Только слабо совсем…
Тут Крапива не выдержала. Вскочила на ноги и вслепую бросилась в лес. Позже она, хоть убей, не могла вспомнить те полсотни шагов, которые пробежала. Память начиналась под матёрой осиной: Крапива обнимала её ствол и прижималась лицом, колотясь в судорожном плаче и до скрипа сжимая зубы, чтобы не завыть на весь лес. Откуда-то возник Искра (и как поспел, хроменький?..), обнял за плечи, делясь теплом, начал гладить по голове, уговаривая:
– Куда ж ты, милая, впотьмах собралась? Этак батюшку не сыщешь и сама пропадёшь… Ты ляг, силы наберись, а поутру дальше пойдём…
Крапива уцепилась за его руку и не выпускала её, пока возвращались к костру.
Глава восьмая
Вся ватага Болдырева знала, конечно, что у вожака была баба, к коей никому другому подхода не дозволялось. Живи она среди всех, в островном становище, дело неминуемо кончилось бы бедой. Разбойники, несытые до женской красы, очень скоро возревновали бы и велели своему предводителю выбирать: то ли бабой владеть, то ли ими. Раздор начался бы, погибельный и для ватаги, и для самого вожака. А так – хоть и есть у Болдыря радость, которой все прочие лишены, а никому глаза не мозолит. Не видят люди, как он руку женскую жмёт, и не обидно им. Мудрый человек Болдырь, что говорить.
…Путь к одинокой избушке показался пятерым походникам бесконечным. Даже ижор не всегда мог найти знакомые тропы. В иных местах мешало наводнение, залившее и переменившее исконные берега, в иных – работа новых течений смыла веками копившийся торф, образовав глубокие ямины там, где прежде всегда можно было пройти. Приходилось на каждом шагу измерять жижу шестом, отыскивая опору ногам. И зачастую для того лишь, чтобы обнаружить – забрались в тупик, надобно возвращаться.
Отдыхом желанным представали участки пути, когда они выбирались на более-менее обширные островки и пересекали их посуху. И ноги не надо всё время из грязи выдирать, и сердце не холодеет: а ну оступлюсь, засосёт…
Шли так: первым – Тойветту, за ним Искра Твердятич, потом Крапива, потом Харальд, за Харальдом – Куделька и, наконец, одноглазый. Тойветту в болотах чувствовал себя дома, несмотря на потоп. Его-то здешние трясины ни погубить, ни напугать не могли. И, кажется, даже как следует утомить. Под вечер первого дня пути ижор казался почти таким же свежим, как утром; по крайней мере, зримой лёгкости и гибкости в движениях не потерял.
Искра тащился за ним стиснув зубы. Ему казалось, рана на стегне вот-вот откроется; вначале он отвергал искушение прижать больное место ладонью, ведь сзади шагала Крапива, и он всё время чувствовал спиной её взгляд. Срамиться перед Суворовной ему совсем не хотелось. Когда миновало полдня, он оставил глупое стеснение и вцепился горстью в штанину, помогая увечной ноге поднимать на себе пуд грязи, делая очередной шаг.
Крапива действительно смотрела на него сзади. Ей было тяжело идти, но Искре наверняка приходилось туже. Она расспросила ижора, как покалечился новогородец, и ижор рассказал. В ранах Крапива кое-что понимала: было похоже, разбойничья стрела подрезала ему сухожилие, а такая хромота если и проходит, то очень нескоро. Крапиве было стыдно, что она, здоровенная девка, привыкшая трудить себя наравне с парнями, совсем почти выдохлась, а молодой Твердятич всё идёт и идёт, не жалуясь и не прося ижора о передышке. Иногда ей хотелось, чтобы он оступился и она подхватила его, тем самым как бы выигрывая то давнее состязание, где его замещал Харальд. А в следующий миг хотелось оступиться самой. И чтобы Искра обернулся и поднял её на ноги, и утешил ободряющим словом, и…
- Предыдущая
- 73/95
- Следующая
