Меч мертвых - Семенова Мария Васильевна - Страница 63
- Предыдущая
- 63/95
- Следующая
– Сонными порезали, значит? – неожиданно спросил Искра, останавливаясь возле светца.
– Истинно… – кивнул ладожанин. – Дозорные только и сопротивлялись, да батюшка твой… ну, двое-трое ещё… а остальных…
– В шатрах, что ли?
– Шатры они только начали ставить, – нахмурился Смеян. – Я заглядывал, никого не нашёл. У костров все, иные в огонь и попадали… Рога в руках, пир пировали…
– Сонных, значит? – обернувшись, повторил Искра. – С рогами в руках?
– Ну… – замялся Смеян. Несообразность, проскользнувшая мимо сознания, затуманенного горем и страхом, только теперь сделалась для него очевидна.
– Пир пировали… – Искра снова заходил между печью и Божьим углом. – Там ведь кмети были один другого пригожей! Это сколько им пива надо было испить, чтобы до шатров не дойти и пальцем не пошевельнуть, когда убивать стали… У них с собой на корабле четверть столько не было! Даже если они там не пивом – зелёным вином заморским угощались… и то…
Смеян устыдился отрывочности собственных воспоминаний и решил подправить рассказ:
– Да их, видать, врасплох, стрелами… Почти в каждом стрелы торчали… – Кивнул на стол, где на чистом полотенце покоилось длинное оперенное древко, и в который раз повторил: – Эту вот из Радонежича мёртвого вынул, не одолели его, знать, один на один…
Искра остановился против Смеяна. Глаза у парня были пристальные.
– Отмывал ты её?
Смеян даже поперхнулся:
– Что ты, Твердятич… Принёс, как была…
– А видел ты стрелу, живое тело поровшую и вон вынутую? – тихо спросил Искра. – Видел?
Смеян озадаченно кивнул.
– Мне тоже доводилось, – продолжал Звездочёт. – Заметил небось, на ногу припадаю? Из стегна зимой доставали… – Он проковылял к божнице, вынул из-за резных ликов и показал Смеяну стрелу, посланницу финского лука: – Гляди! Харальд сберёг… Сквозь рудой пропиталась, отмывай её, не отмывай… А твоя? – Искра с видимым усилием подавил содрогание, поднял принесённую Смеяном и поскрёб её ногтем у оперения, потом возле жала: – И древко не вощёное… В горле сидела, говоришь?
Смеян молча кивнул. Он тоже знал, сколько крови бывает при таких ранах.
– Ты ещё сказывал, изрубили батюшку сильно… – не щадя себя, проговорил Искра. Его глаза сухо блестели в свете лучины. – И стрела глубоко в землю вошла, правильно я тебя понял? В лежачего, значит… Добивали, а может, и в мёртвого… верности для… Только кто ж стрелами-то, да ещё бронебойными?..
– Других… тоже, – подал голос Смеян. – Многих…
– А ты только и твердишь: зарезали да зарезали. – Искра криво усмехнулся. – Стало быть, всё верно запомнил, только сам себе объяснить не сумел… Ты ведь ещё стрелы привёз? Небось отдал уже людям?
– Да, – кивнул Смеян. И решился предположить: – Те тоже такие… Как будто… в мёртвых уже…
– И стрелы оставили, – наклонил голову Искра. – Хотя ратным людям не грех бы их и собрать, пригодятся небось. Да ещё и… траву эту…
Видение пожухлых крапивных стеблей, чьею-то глумливой рукой всунутых его отцу в мёртвые окровавленные уста, так и стояло у Твердятича перед умственным взором, и сердце билось глухо и тяжело и не успокаивалось ни в какую. Уста, что так ласково целовали его, когда он был маленьким и болел… Щекотали его усами и бородой, в которой тогда совсем не было седины…
Искра поборол дурноту и спросил:
– Так узнал, говоришь, батюшка боярина Щетину?
– Лабута сказал, – ответил Смеян. Добрый сбитень сделал-таки своё дело: у ладожанина совсем слиплись глаза, а голова то падала на грудь, то запрокидывалась. Смеян понимал: Искра ощупью доискивается чего-то важного и вот-вот постигнет сокрытое от менее склонных сопоставлять… Понимать-то он понимал, но помочь был не в силах. Слишком многое отдал, торопясь добраться сюда. Смеян только добавил: – Вроде бы узнал Радонежич Сувора и по имени окликнул его, и с тем Лабута сулился на роту пойти. Сам же он душегубов лесных признать не сумел, те свои лица личинами кожаными прикрывали…
Несколько мгновений Искра молча смотрел на него, качавшегося на лавке. Каждое слово ладожанина укладывалось в память Звездочёта зарубкой, зацепкой для восхождения к разгадке случившегося. Потом он шагнул к двери и резко распахнул её, мало не расшибив лбы двум невмерно любопытным чернавушкам, таившимся с той стороны. Девки, пискнув, шарахнулись, но молодой Твердятич гневаться не стал, лишь распорядился устало:
– Что глядите, дурёхи… Идите гостя укладывайте!
Чернавушки бросились со всех ног. Искра проводил их глазами, испытывая странное чувство. Никогда уже не быть ему в этом доме просто сыном, послушно исполняющим отцовскую волю. Теперь он сам был здесь всему хозяин и голова. Он и раньше распоряжался, пока боярин в отъезде бывал, и даже – когда из Ладоги уходили. И справлялся, как говорили, толково… но бегом исполнять его слово до сих пор не кидались. А ныне… Ныне как скажет он, так и будет. Всё – сам. И решать, и ответ держать, ни за чью спину не прячась…
…И самое первое решение Искры, наследника боярского, оказалось таково, что погибший Твердята наверняка разгневался на небесах. Густели сизые сумерки, когда Звездочёт потихоньку выскользнул со двора, сидя на одном коне и ведя заводным второго. Некому было смотреть, как он болезненно морщился, привставая и садясь на рыси: нынешний день был совсем непохож на обычные, люд новогородский частью напуганно сидел по домам, гадая, как же всё будет, частью топтался в детинце и около, ещё переживая только что дошумевшее вече. Потому Искра миновал недлинную улицу и покинул город, избегнув ненужного любопытства соседей: что да куда, да надолго ли, да отчего вдруг один.
Искра знал, что решило вече и с ним кончанские старцы и князь. Белому Соколу собрались всем миром показать из Ладоги путь. Новый Город воздвигал на вероломных варягов великую рать, и рать эта должна была разметать и смести ладожан, словно вихорь Стрибожий – листья осенние. Так тому и следовало, наверное, произойти. Только ведомо было Искре, как собирается великая рать, как она раскачивается и медлит, словно неторопливый прибой на море Нево, где он часто раньше бывал… Ужо раскачается – и тогда вправду держись, но пока этого дождёшься, погибель отцову станет уже не разгадать.
А в том, что было с этим не так-то всё просто, Искра не сомневался.
Кому понадобилось добивать раненых стрелами, если расправлялись с посольством – Смеян тела видел! – чуть ли не одними ножами? А уж мёртвых разить, после чего стрелы – приметные стрелы Суворовой заставы – несобранными покинуть, смотрите, мол, все добрые люди? Зачем лица было личинами покрывать, если такой знак тут же оставили?.. И… опять эти высохшие стебельки во рту у отца. Смеян не солгал, за такую ложь души в Исподний Мир отправляются. Ну и не в уме ли повредился воевода Щетина? Прятать лицо, чтобы немедля сообщить всякому, кто увидит: Сувор я, Сувор здесь побывал…
Даже если будет бой и победа, и Вадим Военежич опять в Ладоге сядет (как тому, по нерушимому мнению Искры, быть надлежало), – правда о гибели посольства не прояснится. Скорее, наоборот, затеряется. Вот почему он и поехал один, слова никому не сказав, кроме старой мамки-рабыни, кормившей его когда-то своим молоком. Один, потому что возьми с собою кого из челяди или из домашнего войска – ущерб, скажут, новогородской рати замыслил… А с него, Искры, толку, да с хромого к тому же…
Молодой Твердятич до того крепко задумался, что, в упор глядя, не заметил девушку, стоявшую на тропе. Спохватился, натянул повод, но нужды в том не было. Умный конь остановился сам.
– Поздорову тебе, славный боярский сын, – низко поклонилась Куделька. – Далёко путь держишь?
Вот ведь времечко выбрала, когда на дороге попасться!.. Раздосадованному Искре всего более хотелось прогнать её прочь – не лезь, мол, дура, под ноги! – но Твердятич удержался. Не сидел бы он здесь, в седле этом, если бы не старая ведьма да не девка-ведунья. Он ответил как мог вежливо:
– Далёко, красавица, и лучше было бы нам с тобою здесь не встречаться.
- Предыдущая
- 63/95
- Следующая
