Дело о марсианской тигрице - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 1

• 1/10
• Следующая

Зима никак не хотела заканчиваться. Всю вторую половину марта Питер прижимало морозом. Днем температура поднималась иногда до нуля, но ночью прихватывало крепко. Хотелось тепла, но его все не было. Когда я объявил нашему высококвалифицированному юристу Лукошкиной, что мы летим на Урал проводить занятия с местными журналюгами, она всплеснула руками и заявила:

— Господи! Здесь замерзаем, а ты еще на Урал удумал. Там же, наверное, самая настоящая зима… бр-р.

— Не бойся, Аня, я тебя согрею, — ответил я.

— Размечтался, — юридически корректно ответила Лукошкина.

В пятницу, тридцатого марта, мы вылетели в Екатеринбург. Летели вчетвером:

Повзло, Соболин, Аня и я. Участие Соболина в семинаре не планировалось, но дня за три Володя сам ко мне подошел, помялся и говорит:

— Возьми, шеф, меня на Урал.

— С чего бы это вдруг? — спросил я.

Володя опять помялся немного, откинул рукой волосы своей «артистической» прически и ответил:

— Встряхнуться надо. Совсем я что-то закис, старуха загрызла и это… творческий кризис у меня.

— Творческий?

— Творческий, — подтвердил Соболин. — Глубокий.

Творческий, да еще и глубокий — это, конечно, аргумент. Я решил проявить мужскую солидарность и дать Володе возможность встряхнуться. И взял. Знал бы, во что это выльется — ни за что!

Короче, мы прилетели в Екатеринбург, а там нас уже встречал местный организатор семинара Евгений Танненбаум. Он приехал на шикарном микроавтобусе «мазда», и мы покатили в районный городок N-ск. Ехать до N-ска предстояло около восьмидесяти километров, а потом еще двадцать до базы отдыха райкома ВЛКСМ. ВЛКСМ, конечно, давно уже нет, но база осталась. Кстати, ее и прихватизировали бывшие комсомольские вожаки. Теперь там оттягиваются новые русские: бандюганы и коммерсанты… то есть те же самые «комсомольцы». Это нам Танненбаум по дороге рассказал.

Евгений Кириллович («для друзей — просто Женя») был главным редактором «Вестника N-ска». Он производил впечатление жизнерадостного оптимиста, был лыс, как бильярдный шар, и говорил без умолку… В комфортабельном автобусе, по хорошей дороге, с музыкой и несмолкающим Женей Танненбаумом до N-ска доехали быстро. Смеркалось, синел снег, испятнанный заячьими следами, молчаливые стояли деревья. Красиво — безумно.

Весной девяносто шестого я уже проезжал по этому шоссе, но тогда красоты не замечал.

Мы миновали N-ск — маленький, уютно лежащий в сугробах городок, дальше поехали по укатанной грунтовке. Сумерки загустели, снег в свете фар искрился, вдоль дороги стояли мощные ели… Трепал языком Женя. Мне хотелось дать ему «в башню», так, чтобы его «заклинило». Но не всегда наши желания совпадают с нашими возможностями.

— Моя фамилия, — сказал Танненбаум, — в переводе с немецкого означает ель.

— Ельцин, значит? спросил Соболин.

— О! Борис Николаевич! Великий реформатор! Великий. Я перед ним преклоняюсь, — ответил Женя и продекламировал:

— О Tannenbaum! О Tannenbaum! Wie grun sind deine Blatter.

Сам же и перевел:

— О ель! Как зелены твои листья… то есть, конечно, иголки. Прекрасное, могучее дерево. Я, знаете ли, испытываю с ним некое родство. Чувствую его дремучую языческую лохматость.

— У вас не только родство, — сказала, разглядывая лысую танненбаумановскую голову, Аня, — у вас и внешнее сходство несомненное.

— Могучее дерево, могучее, — согласился Женя. — Устремленное ввысь.

Я подмигнул Лукошкиной и показал ей большой палец.

— Да, — продолжал Женя, — устремленное ввысь, как… э-э…

— Фаллос, — сказал я.

Жизнерадостно заржали Повзло и Соболин. «Фи!» — скривилась Лукошкина.

— Как фа?… — изумленно спросил Танненбаум. — Странно… я хотел сказать: как ракета.

— И я тоже. Фаллос. Так штатники называют свою новую ракету-носитель. На Венеру полетит. Фаллос — он всегда на Венеру.

— А-а, — уважительно произнес Женя, — я не знал… Фаллос.

Бывшая комсомольская база отдыха находилась на большой поляне посреди соснового леса. Посредине стояло двухэтажное строение в форме буквы "Т", поодаль были разбросаны отдельные домики, стилизованные под швейцарские шале. Светились окна, на стоянке сбились в стаю несколько автомобилей разной национальности и цены: от моей любимой отечественной «Нивы» до навороченной «тойоты-лэндкрузер».

— Уже собирается народ, — сказал, кивнув на машины, Танненбаум. — Коллеги-журналисты… акулы, так сказать, пера.

Мы тут, конечно, не столица… провинция.

Но есть очень острые перья. Очень острые.

Как… э-э…

Я уже собрался подсказать Танненбауму, на что похожи острые журналистские перья, но Лукошкина сделала мне страшную морду.

— …как шпаги, — закончил свою мысль Женя. Он — определенно — любил глубокие, небанальные метафоры. Острые, как… фаллос.

Нас с почетом разместили в шале. Однако наши коттеджи только снаружи были загранично-буржуазными. А вот внутри они отражали ностальгию нынешних хозяев по своей комсомольской молодости.

В прихожей меня встретил плакат: «Привет участникам комсомольско-молодежного слета!» В гостиной количество ностальгической атрибутики было вообще безмерным — на стенах висели шелковые и бархатные вымпелы: «Ударник X пятилетки», «Победитель соцсоревнования», «Лучшая комсомольско-молодежная бригада». На телевизоре «Панасоник» стоял небольшой бюст поэта Маяковского, а на журнальном столике лежали номера журнала «Молодой коммунист». На прикроватной тумбе в спальне — томик речей Леонида Ильича Брежнева. Даже с трогательной закладкой… Да, с юморком бывшие комсомольцы оказались.

Но в целом номер был весьма комфортабельный, в холодильнике даже напитки нашлись. В ассортименте от «Столичной» до «Мартеля».

Я только успел осмотреться, разложить вещи и выкурить сигарету, как пришел Танненбаум и объявил, что пора на ужин.

И что все местные коллеги горят от нетерпения, ожидая встречи со мной… Вот ведь дурак этот Женя, а слова сказал хорошие. Правильные сказал слова. Ну, насчет встречи со мной.

Я подмигнул бронзовому Маяковскому и, накинув на плечи куртку, пошел за Танненбаумом. На улице было чертовски хорошо… И подумалось, что лучше бы не ходить ни на какой ужин, а пойти к Лукошкиной в ее шале, выпить чуть-чуть «Мартеля» и…

— Вот мы и пришли, — сказал Женя Танненбаум.

— Ну, вы попали, — сказал Женя Танненбаум… Нет, это он потом сказал. А тогда он сказал:

— Вот мы и пришли.

В зале на стенах светились бра в виде канделябров, а на столах колыхались огоньки живых свечей. Акулы пера стояли парами, тройками или стайками. Когда мы вошли, к нам обернулись. Танненбаум громко и торжественно объявил:

• 1/10
• Следующая