Дело о картине Пикассо - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 6
- Предыдущая
- 6/57
- Следующая
— Завтра вечером.
— Ладно, до понедельника. Только знаешь, Света… Ты какая-то странная стала. Не родная. Отодвигаешься как-то…
Ты как будто… придвигаешься, — вспыхнула я.
Мы вышли на Фонтанку. Над водой ползли туманы от лесных пожаров в области, пахло гарью. Мы шли вдвоем, но чувствовалось, что каждой из нас было одиноко и тоскливо. Как будто мы шли в разных направлениях.
Оставалось всего метров двадцать до Ломоносовского моста, когда сзади мы услышали хриплое прерывистое дыхание, и остановились. В двух шагах от нас стоял запыхавшийся бармен Слава. В руках он держал крошечное блюдце из-под чашки от кофе.
— Вот…— смущенно протянул он мне фарфоровый кружок. — Вы вчера унесли в сумочке из бара чашку. Я подумал — не комплект. Возьмите и блюдечко…— и Слава, ссутулив плечи, поплелся назад к «Антракту».
— Ты начала воровать из баров чашки? — мертвым голосом спросила Василиса.
— Вася, я не была вчера в «Антракте»!
Василиска смерила меня презрительным взглядом и бросилась наперерез машинам.
— Я думаю, что у мамы моей была именно ты. Только почему-то врешь.
Тормознув «девятку», она быстро села в машину, гулко хлопнув дверцей.
Этот звук прозвучал над гнилой водой как выстрел. Кажется, его называют контрольным.
За семь дней ДО ЭТОГО…
Выставка-презентация Музиных шарфиков проходила в ее выставочном зале и начиналась поздно — в половине одиннадцатого. Предполагалось, что торжество будет идти всю ночь, и гости разъедутся лишь к утру.
Да, в понятии «бомонд» моя приятельница разбиралась отменно. Светским хроникерам было чем заполнять свои неряшливые пухлые блокноты. Важной персоной из приглашенных явно считался вице-консул по культуре консульства Франции в Петербурге (его Муза обхаживала больше всех). Депутаты разных мастей шумной стаей крутились возле ломящихся столов. Среди гостей были замечены потертый временем рок-музыкант, страшно популярный и не сходивший со страниц музыкальных журналов лет пятнадцать назад; страшно популярные нынче актеры из телесериала «Менты» (некоторые из них оказались знакомы Беркутову, и они радушно обменялись похлопываниями по плечам); модный художник, издающий модный питерский журнал; было много длинноногих девиц — то ли манекенщиц, то ли моделей (мы обменялись с ними лучезарно-фальшивыми улыбками); и еще куча других — известных и не очень — людей…
У нас с Андреем было мало времени до «Красной стрелы», поэтому, обойдя столы стороной, я сразу направилась к экспонатам выставки.
Да, Музе было чем гордиться. Невесомые шифоновые палантины всех цветов радуги и их производных оттенков висели на изящных кронштейнах, были художественно присборены на худощавых пластиковых манекенах, подвешены к специальным легким петлям, кое-где спускающимся с потолка. К тому же по залу кружили «живые манекены»: несколько Музиных девиц на себе демонстрировали изящество и красоту этих изысканных аксессуаров одежды.
Но главным в этих палантинах была все-таки вышивка. Золотошвейки «Афродиты» добились невиданного эффекта: машинная гладь с обеих сторон ткани выглядела абсолютно одинаковой. Уж каким там особым натяжением нитей катушки и шпульки это достигалось, я не знаю, только перспективы вышивки отлетных деталей одежды (воротнички, манжеты, шарфики) подобным методом были невиданными. Молодец, Муза Веселовская, что и говорить!
Запрокинув голову, я невольно залюбовалась одним из палантинов, тихо раскачивающимся в такт шагов скользящих мимо людей. Он был дымчатого цвета — с дымчатыми же букетами цветов. Однако вышивка не сливалась с основным фоном шелкового полотна, а была яркой, выпуклой. Все цветы были вышиты одной и той же серой шелковой нитью, при этом складываюсь полное впечатление, что незабудки в букете были голубее, ромашки — белее, а маки и вовсе полыхали всеми возможными производными от красного. Как-то Муза пыталась мне объяснить, что этот эффект достигается разными наклонами и длиной стежков (мол, учились этому у самих владимирских мастериц, вышивающих белым — по белому), и все же я была не готова к подобному. Аи да Муза!
— Примерь! — Хозяйка бала решительно сдернула палантин с воздушной петли. — Только осторожно, — шепнула она мне на ухо, — это — мой лучший образец, единственный экземпляр…
Она виртуозно обмотала мое красное платье дымчатым шелком, осторожно завязав концы палантина на бедре, и отошла в сторону. Стоявшие рядом с нами гости ахнули.
— Муза, продай! — мне не хотелось расставаться с этим роскошеством.
— Я же тебе русским языком сказала: единственный экземпляр! Девчонки пытались повторить узор на другом палантине — жалкие копии получаются. Это как вдохновение: либо есть, либо нет. Так что это теперь — выставочный экземпляр. Раритет!
— И мне не продадите?
Народ вокруг нас расступился, и Муза расцвела от удовольствия маковым цветом: возле нас стоял сам губернатор. Он как всегда был высок, улыбчив, только, как показалось мне, слегка погрузнел за последнее время. Светские хроникеры тут же выставили диктофоны, защелкали камеры фотоаппаратов.
— И вам… Уж простите, — смущенно сказала Муза. — Любой другой даже подарить могу…
— Тогда я его у тебя украду! — встряла я в их разговор под дружный взрыв смеха окружающих.
Губернатор тоже улыбнулся:
— Берегите шедевры, Муза Гурьевна. Такие красивые молодые женщины уж если поставят перед собой цель — ни перед чем не остановятся.
И губернатор, одобрительно кивнув моему серо-красному изваянию и взяв под локоть хозяйку вечера, пошел здороваться с высокопоставленными гостями. А я, с сожалением сняв палантин и передав его одной из Музиных помощниц, направилась в кабинет Веселовской переодеваться: мы договорились, что я оставлю у нее до понедельника свое платье от Сони Рикель.
На выходе из ночного клуба, где меня поджидал Беркутов, в тени за колонной я заметила чернявого молодого человека. Мне показалось отдаленно знакомым его лицо. Но, заметив, что я всматриваюсь, юноша полностью отошел в тень.
За пять дней ДО ЭТОГО…
В понедельник из Москвы я вернулась одна: у Беркутова питерские съемки начинались только в четверг, и он остался в столице на несколько дней утрясать график своих театральных постановок, сказав на прощание, что даже не знает, как дожить ему до этого четверга.
С вокзала я заехала домой и в Агентстве оказалась только к обеду.
Горностаева быстро глянула на меня в коридоре и отвернулась. Как-то очень бледно выглядит Валя в последнее время, подумала я машинально.
А вот Соболин… Соболин посмотрел на меня так, словно у меня на лице была маска из клубники.
— Чего уставился? Соскучился?
Вовка встал от компьютера, обошел вокруг меня, разглядывая с невыразимым изумлением.
— Кол проглотил, я спрашиваю?
— Ты что… газет сегодняшних не читала? Ничего не знаешь?
— А что я должна знать? Я только что с поезда.
Вовка положил передо мной три номера понедельничных газет: «Смену», «Известия» и «КоммерсантЪ» — последние две были вывернуты питерскими страницами наружу. Три заметки были жирно обведены красным маркером. Я быстро пробежала глазами по заголовкам: «Гладь для дамы бубей», «"Афродита" лишилась своего раритета», «Незабудки исчезают в полночь».
— Что это? — Я почувствовала легкое беспокойство.
— Да ты хоть на снимки посмотри, — печально сказал Соболин.
Две из трех заметок сопровождались фотографиями. На обеих… была я. Только в одном случае я стояла фактически одна (другие гости были скрыты размытым фоном) — упакованная в серый палантин; на другом — я же, в том же палантине, но уже кокетливо поглядывающая на губернатора (задник этого снимка тоже был размыт).
— И что? — успокоилась я. — По-моему, я неплохо получилась.
— Подпись к снимку прочти хотя бы…— Вовка как будто даже устало вернулся к своему столу.
- Предыдущая
- 6/57
- Следующая
