Истоки. Книга вторая - Коновалов Григорий Иванович - Страница 10
- Предыдущая
- 10/93
- Следующая
Хотелось нырнуть по-перепелиному в рожь, припасть к земле щекой в беспамятном сне. Он терся лбом о корявую кору клена, хранившую дневное тепло в своих складках… Под руками жесткий ствол начал почему-то обмякать, и вот уже Александр со страхом и неумелостью не знавшего женщин обнимал податливые девичьи плечи…
– Силен наш сержант, а клена не поборет, – услыхал он голос Абзала Галимова.
Рывком разорвал путы сна, проведя руками по раскрасневшемуся лицу. Все десять бойцов были тут же, докуривая, затягивались цигарками из ковша своих рук.
А за ржаной нивой, у опушки леса, ходили немцы. Они уже поужинали, попиликали на своих гармошках, укладывались спать. Их боевая страда кончилась с закатом, ночью не было нужды воевать. Вокруг пехоты – веером остывающие танки, бронетранспортеры, машины. Германская армия жила жизнью удачливого войска, которое властно начать и закончить бой в любое время.
«Живут, сволочи, по-своему на нашей земле», – думал Александр. А земля пьянила пряно-клейким запахом разнотравья. Глянул на кулигу засеянного звездами неба. «Сейчас внесем поправку в вашу жизнь».
За перелесками на севере загрохотали залпы пушек, огненными росплесками обжигали заночевавшие низко над землей тучи. Задвигались машины, захрустели сучья под колесами орудий, машин, повозок. Обходя позиции батальона, они шли на юго-восток к реке. Начался прорыв.
…Лунь стоял на фланге своего батальона у окопов. Он видел, как бойцы повставали в траншеях, глядя на запад в сполохах огня. Что ждет его и батальон завтра, когда немцы двинутся на позиции? И там Оксана? Никому он не говорил, что всего в десяти километрах отсюда живет с бабушкой его дочь. Жену схоронил зимой, за два месяца до мобилизации запасников.
…Немецкие ракеты облили синим мертвенным светом травы, рожь.
VIII
Ликвидацию русских дивизий, о разгроме и пленении которых уже несколько раз доносили командованию и которые все-таки действовали как боевые части, проявляя раздражающую находчивость, упорство и бесстрашие, Флюге приказал осуществить мотомехдивизии генерала Шульца. Шульц и уставшие солдаты и офицеры его дивизии были озлоблены и уязвлены в своем самолюбии: дивизии, прославившейся в 1940 году во Франции, предстояла почти полицейская акция. Тем сильнее хотелось покончить с русскими и, приведя себя в порядок, снова влиться в первые ряды наступающей на Москву армии.
Ночной налет русских еще больше озлобил фашистских солдат и офицеров. Несколько красноармейцев, захваченных в плен, расстреляли, раненых перевязали, посадили в грузовые машины вперемежку со своими автоматчиками. На восходе солнца немецкий головной отряд двинулся к реке на позиции, занимаемые батальоном Луня. Впереди шли машины с русскими пленными.
Антон Лупь с Холодовым обходили траншеи.
– Ежели, ребята, мы отступим, наша дивизия не переправится, – говорил Лунь, заглядывая в лица красноармейцев широко расставленными глазами. – Вот оно самое и есть задача, – и Лунь улыбался, обветренная потрескавшаяся губа приподнималась над неожиданно белыми зубами.
– Постоим – упремся пятками в землю. Все бы не беда, вот отощали без курева, Антон Михеич, – отозвался любивший поговорить Ясаков.
– А травку приспособьте! – подсказал Лунь. – Запашистая, одним словом, травка в наших лугах.
– Не всякая травка годится, с иной бесятся. У нас на гражданке Евдокимыч, маляр, насосался какой-то цветочной пыли, песни на непонятном языке пел, а уж комнату так размалевал! Члены приемочной комиссии выскакивали из нее вот с какими глазами.
– Да ты что, Ясаков, глупее кошки, что ли? – говорил отечески-снисходительно пожилой белобровый боец Никита Ларин. – Кошка зверь мясоедный, да и то находит травку, когда спонадобится.
– Бутылочки, ребята, берегите, – предупредил Лунь, отходя, но вдруг остановился. – В отрочестве чего мы только не покуривали тайком – подсолнух шел, даже конский сухой помет… Бывало, родители за голову хватались: спалят двор.
А вдогонку басил возбужденно Ясаков:
– То-то и горе, Михеич, родителей тут нет с нами, некому похвалить и ругнуть.
Крупнов приотстал на несколько шагов, услыхав, как солдат Абзал Галимов сказал своему другу Варсонофию Соколову:
– Атай наш Михеич, отец!
– Живы будем, песню про него сочиним, – отрывисто отозвался Соколов. – Ты начнешь, я подмогну.
– По траншеям ходит он… Помогай.
Соколов закатил глаза.
– Ходит он – политрук наш Лунь Антон. А?
Эти два бойца всегда пробуждали у Александра чувство уверенности. Еще раз оглянувшись на их видневшиеся из траншеи головы в касках и не гася улыбку, догнал майора и политрука.
Крупнову просто приятно было побыть с Лунем. Чем-то домашним веяло от него. Поначалу он не принимал его всерьез за неясность речи, за чрезмерную мягкость. Многие из нахрапистых командиров подсмеивались над несобранностью сельского почтаря, над поверхностными знаниями, считая его недалеким. Что-то тревожное чувствовал Александр в судьбе Луня, жалел его снисходительно, как всех до времени изношенных жизнью. Теперь он находил в нем скрытое за упрощенными поучениями и отрешенностью от личных интересов такое доброжелательство к людям, какое невозможно заменить ни блестящей памятью и образованностью, ни высоким званием и отличной выправкой.
Не отрывая бинокля от глаз, Холодов сухо спросил Луня, кто защищает перешеек между озерцом и огородами.
– Я, товарищ майор, положил туда в оборону отделение с гранатами и бутылками, – ответил за Луня Крупнов.
– Делай, Саша, делай, – подхватил Лунь и, посмурев, обратился к Холодову: – Товарищ майор, сержант у меня, это самое, прямо стратег.
Расставшись с Лунем и Холодовым, Александр еще раз обошел позиции роты.
Эта обычная луговина между огородами на возвышенности и озерцом с желтыми кувшинками и нежно-белыми, с огненным сердечком потопушками приобретала все более значительный и тревожный смысл для него. Что-то невыразимое отличало эту луговину и от леска справа, где стояли полковые пушки, и от продолговатого холма с кустарником, за которым затаилась грузовая машина с установкой счетверенных зенитных пулеметов.
Вспомнил Александр последний бой: комроты полз на коленях, и руки, перебитые в предплечьях, волочились, как вывихнутые крылья птицы. Он сел на пятки, казалось, невероятным усилием пытался удержать глаза на месте, но глаза закатились под лоб, и он упал на подвернутую руку.
Холодов закурил. Давила духота. Туча, кренясь, шевеля сизым подкрылком, проплыла над рожью за сосновый бор, и в освеженном мимолетным дождем воздухе заиграло солнце на мокрой с цветами траве, на сникших колосьях ржи, затопленной снизу утренним паром.
Перед позициями батальона Холодов увидал тупорылые немецкие грузовики на простегнутой в хлебах дороге. В траншеях задвигались бойцы в потемневших от дождя гимнастерках. Блестели мокрые каски, штыки.
Машины выкатились с ржаного поля на луговину. В кузовах вперемежку с немцами сидели безоружные русские.
– Что же это, батюшки? – сокрушенно вздохнул Лунь.
За машинами с пленными красноармейцами показалась танковая колонна. Танки двигались спокойно, с открытыми люками. Из башен, высунувшись, глядели командиры танков. Даже водители открыли люки, покуривали. По сторонам, сутулясь, ехали мотоциклисты; покачивались на ухабах легковые открытые машины с офицерами. Такое чванливое презрение к его красноармейцам, к нему, Холодову, выражалось в этой демонстрации грубой силы! Он сознавал нравственное превосходство своих людей над врагом, но невозможность сейчас же сломить и растоптать противника мучила Холодова, оскорбляя до жгучих тайных слез. От себя ждал Холодов многого. Вчера он получил полк, завтра – дивизию. Где-то он остановит врага. Может быть, сейчас все и случится… Холодов не думал, убьют ли его. Еще не изобретено оружие, которое убивало бы человека больше одного раза. Он-то, по крайней мере, теперь проще и значительнее воспринимает войну, чем думал о ней в мирное время. Даже в мыслях не хотел Холодов пятнать себя перед лицом грозного события, на встречу с которым шел он с горячим нетерпением молодости. Вся жизнь его казалась ему теперь подготовкой к тому событию.
- Предыдущая
- 10/93
- Следующая