Осторожно: TERRA! - Новиков Юрий Федорович - Страница 4

Немаловажным было и то обстоятельство, что в своих странствованиях люди способствовали быстрому распространению употребляемых ими в пищу растений. Растения и их семена переносились зачастую достаточно далеко от места начального произрастания. Это вызывало более или менее резкое изменение почвенно-климатических условий жизни растения, которое, с одной стороны, вело к ослаблению его наследственной стойкости, с другой — усиливало борьбу за существование. В новых условиях могли отсутствовать естественные враги данного вида, в связи с чем он получал условия для более бурного развития и появления новых сложных гибридов, обладающих новыми свойствами. Тысячелетний отбор той или иной расы гибридного происхождения в условиях жестокой борьбы за существование приводил вновь к появлению мелких сдвигов в составе потомства, к появлению местных типов и новых растений, близких к культурным.

Таким образом, древнейший растениевод о земледелии и понятия не имел. Зато ему удалось первым на Земле вырастить хлеб и испечь из него первый каравай.

Итак, теперь мы можем ответить на вопрос — кто же был первым растениеводом? Приходится признать, что к созданию культурных растений хлебороб почти никакого отношения не имеет. Наибольший успех в деле преобразования природы, оказывается, выпал на долю того самого далекого нашего предка, который, по мнению многих ученых, занимался присвоением готовых продуктов природы. Но что же это за «присваивающая экономика», которая дала такой результат, о котором современная наука может только мечтать? Как она могла превратить невзрачную травку, покрывающую наши луга и называемую по-латыни Aegilops с немощным колоском и невидными зернами, в культурное, сильно плодоносящее растение?

Собственно, такой экономики человеческое общество не знало, и «присваивающей» ее можно назвать условно, так как в течение всего своего существования оно в большей или меньшей степени присваивало продукт труда предшествующих поколений. Технология производства человеком средств к жизни всегда была процессом активным, ибо, как писал Маркс, «технология раскрывает активное отношение человека к природе, непосредственный процесс производства его жизни».

Мало того. Современная биологическая наука рассматривает связи «живого» (все равно — «разумно» оно или нет) со средой обитания как связи активные, как взаимодействие, в результате которого живое активно изменяет среду. Эволюция биологического вида и эволюция среды его обитания взаимообусловлены.

За миллиарды лет существования жизни на Земле она многократно преобразовала ландшафт и тысячекратно изменила свои формы. Динозавр непохож на лошадь так же, как несхожи геологические эпохи, их разделяющие. Однако и динозавры, и тысячи тысяч других видов животных — все они творцы современного ландшафта, современных фауны и флоры. Неважно, что они творили окружающий нас мир под влиянием одного лишь собственного аппетита. Поедая друг друга, они изменяли и мир, и самих себя. «Первоначальный человек» в этом отношении ничем от остальных животных не отличался, несмотря на значительно увеличенный объем мозга и пробуждение сознания.

Где находится граница сознательного преобразования Природы? Одни ученые проводят ее по времени возникновения земледелия, другие — по нашей эпохе, третьи склонны отодвигать ее в будущее. Скорее всего правы вторые или последние: мы только-только вступили на порог той эры, когда можно будет учитывать как ближайшие, так и более отдаленные последствия нашего воздействия на природу.

Если бы человек на любой, самой отдаленной ступени своей истории оставался в придуманном «золотом веке» Руссо, если бы природа для него оставалась универсальным магазином и он давал себе труд лишь нагнуться за упавшим с дерева плодом, он никогда бы не вышел из животного состояния и не заслужил почетной приставки sapiens (что значит «разумный») к латинскому названию рода своего Homo. Энгельс писал: «Существеннейшей и первой основой человеческого мышления является как раз изменение природы… и разум человека развивается пропорционально тому, как он научился изменять природу».

Одним из крупнейших завоеваний человечества в первый и самый огромный по времени отрезок его истории было приручение животных и преобразование Природы растений. Это первый шаг на пути изменения природы и создания искусственной биосферы. Теперь предстояло изменить сам облик Земли…

«Достаток молодежь портит», «Пожили бы в наше время» — сентенции эти приелись еще детям наших пращуров, никогда (как и мы) не упускавших возможности патетически воскликнуть: «O tempora, o mores!» Впрочем, часто не без оснований…

Все мы помним сказку о принцессе, которая через гору пуховиков почувствовала горошину. Она была «настоящей принцессой». Культурное растение — тоже принцесса на горошине, оно тоже испорчено достатком. Дикому степному ковылю не нужно мягкое ложе взрыхленной земли, саксаул растет в пустыне, а иная сосна пускает корни чуть ли не в скалу. А вот кукурузное поле приходится не менее трех раз в сезон взрыхлить (прокультивировать), прополоть, невредно — полить, разве что не обогреть… Ну чем не избалованное дитя богатых родителей?

Однако что же наш предок, который, как мы помним, уверовав в свой агрономический гений и вскричав «Эврика!», кинулся копошиться в земле? Богатств у него — разве что борода, мода на которую придет «чуть позже». Суетиться вокруг каждого ростка без плуга, трактора, гербицидов — дело крайне тяжкое, пожалуй, невозможное. Конечно, глупым малым, как мы вскоре убедимся, он не был, однако и шибко грамотным его назвать было трудно, опыта было маловато, и в библиотеку он не ходил, книг читать не любил, поскольку их в продаже не было. До Соссюров, Либихов, Докучаевых с их теориями питания растений и всяческими премудростями было ох как далеко! Так что начинать приходилось совсем по-простому…

Вообще-то практика показывает, что почва в естественном состоянии, без применения к ней тех или иных способов изменения физических и механических свойств, пригодна для возделывания растений только в самых исключительных случаях. В свое время, однако, эти случаи могли быть не исключением, а правилом. Взгляните, например, на календарь земледельческих работ времени какого-нибудь Аменхотепа. На барельефе высечены сцены: посев (из лукошка). По полю зачем-то прогоняют стада скота, и сразу же — жатва. Странно, здесь нигде не видно пахаря, никто не ковыряет землю хотя бы примитивной мотыгой. Земледелие без земледелия?

А вот еще одно описание сельскохозяйственных работ — на этот раз значительно ближе к нам и по времени, и по месту — долина реки Сумбар в Туркмении.

«Для посева выбираются площадки не более одной-двух десятин у подошвы мергелистых склонов, имеющих небольшую водосборную площадь. Тектоника здешних предгорий дает мелкосопочный рельеф, причем пласты иногда поставлены почти „на голову“, так что с небольших кряжиков натекает сравнительно немного воды, ровно столько, сколько нужно для орошения посевных площадок у подошвы. В то же время крутизна склонов и мергелистый состав породы дают сильно иловатые ручейки, наносящие после весенних дождей легкий кольматажный слой, и притом слой рыхлый, пузыристый благодаря содержанию извести в сносимой породе… Известь делает почву настолько плодородной, улучшая ее физические свойства и усвояемость растениями необходимых элементов, что земледелец никогда не заботится о каком бы то ни было удобрении… Микрорельеф этих площадок настолько удобен для устройства на них поля, что земледельцу не требуется даже прибегать к какому-нибудь выравниванию или сооружениям для напуска воды. Ему даже не приходилось, по-видимому, заботиться первое время о какой бы то ни было предварительной обработке почвы. Наши наблюдения над современными приемами такого лиманного земледелия, практикуемыми на тех же лиманных площадках в Сумбарском и Кюрен-Дагском районах, позволяют сделать это последнее заключение. После того как вода сойдет с затопленных площадок, промоченное поле даже не вспахивается, а зерна пшеницы просто разбрасываются по еще влажной поверхности».