Теперь пора приладить стремя,
Зане в апрельский черный день
[143]Тобою высеяно семя,
Как в вечный мрак — звезды кремень.
Ведь неохватность кругозора
В себе всеведенье таит;
Под своды божьего призора
Направься, словно ты — левит
[144].
Забудь о пенье служек Брэди
[145],
Об их ничтожной болтовне;
Затем, чтобы прийти к победе,
Передоверься бороне.
Земное кинь в земном же лоне:
Сейчас во мгле душа твоя,
Но там твои ступают кони,
Где зреет Книга Бытия.
На землях твоих, Монахан,
Зачахла любовь моя;
Смешливых ангелов счастья
Не терпят эти края!
В надежде найти Аполлона
И слов искрометных фиал
Бродил я в твоих равнинах,
А рядом плуг скрежетал.
И ты мне вещал, что плугом
Вычерчен жизни круг;
В полях моего надбровья
Твой затупился плуг.
Сказитель навозной кучи,
Воспел ты плебейский род;
Костюм мой пропах тобою,
А хлеб твой не лез мне в рот.
Что юность моя лицезрела?
Корыто! Корыто свиньи!
Монахан, любовь и нежность
Украли свиньи твои.
Знаю: любить — это счастье,
Но мне достанет ли сил
Снять с тебя злые чары
И вытравить желчь из чернил?!
Всегда ты со мной, Монахан;
Прислушайся, коль не лень,
С каким твержу упоеньем
Названья твоих деревень —
Драммерил, Муллахинса, Санко.
О, дай мне, Монахан, вновь
Ушедшую нежность и с нею
Во мне воскреси любовь!
Пели они, услаждая слух
Фулы
[146]звоном созвучий.
Покуда песен могучий дух
стремился в подзвездный купол небес,
искусство — феникс певучий —
текло, как воды, росло, как лес,
орлом взлетало наперерез
тучам над горной кручей.
Всходили к солнцу на горную высь,
но пели о людях долинных.
В их строфах бегучих навек слились
звук жизни живой и беззвучный крик
событий из хроник старинных.
И мудрость свою, и звонкий язык
искали, как ищут в скалах родник,
в веках неразрывно единых.
Искусство граничило с царством души,
сливалось с немотностыо божьей,
и песни сердец — лишь они хороши! —
горели огнем уходящего дня
и тлели, сгорев, в придорожье.
Так, времени душу в созвучьях храня,
учили они, что мертвит суетня,
что жить нужно чище и строже.
Их рифмы — богатство, ритмы — венец,
в котором горят каменья.
Их слово нас вводит в царский дворец,
где властвует мысль, отделяя слова
от мертвой породы сомненья.
Поэзия, Одина дар
[147], в них жива,
строка их как мед и полна волшебства —
пьешь вечно, и нет пресыщенья.
Зимою, в метели, ночь напролет
их правнуки, сидя у горна,
кто сети латает, кто парус шьет —
работают дружно под голос чтеца,
и движутся руки проворно.
И дети готовы сидеть без конца,
и чары стихов проникают в сердца,
и зреют поэзии зерна.
Вовеки да здравствуют те мастера,
кто кротко и вместе сурово
народ свой учил искусству пера!
О молодость, слушай родных лебедей,
поэтов края родного!
Нет и не будет среди людей
звания выше, достойней, знатней,
чем звание мастера слова.
Издал сборники стихов: «Песни странника» (1918), «Песни одинокого пахаря» (1921), «Святая церковь» (1924) и «Гуси» (1927).
