Потаенный свет - Коннелли Майкл - Страница 26
- Предыдущая
- 26/53
- Следующая
– Браслеты слишком тугие, – пожаловался я. – Пальцы онемели.
– Вот и хорошо.
Мы подошли к какой-то комнате, которую тоже открыли пластиковой карточкой. Оттуда мы попали в коридор и по нему добрались до комнаты с секретным замком.
– Отвернись, – приказали мне.
– Не понял.
– Отвернись, говорю, от двери.
Код был набран, дверь отворилась, и меня повели по длинному полутемному коридору, по обе стороны которого располагались двери с небольшими квадратными окошками на высоте человеческого роста. Поначалу я решил, что это помещения для допросов. Но это были камеры. В некоторые я успевал мельком заглянуть. В одной заметил двух смуглых бородатых мужчин, вероятно, выходцев из Среднего Востока. В другой увидел низкорослого человека, стоящего у окна; его подбородок едва достигал подоконника. Волосы у него были светло-русые, но явно крашеные. Сантиметровая чернота у корней выдавала это. По фотографии в библиотечном компьютере я узнал Мусу Азиза.
Мы остановились у камеры № 29. Невидимая рука открыла дверь. Я услышал характерный щелчок: с меня снимали наручники, но ничего не почувствовал – ладони совершенно онемели. Чтобы восстановить кровообращение, я начал растирать белые, как мыльная пена, руки. Только на запястьях пролегла глубокая красная борозда. Я всегда считал, что надевать подозреваемому чересчур тугие наручники не следует. Так толкнуть задержанного, чтобы тот мордой пропахал заднее сиденье машины, тоже не обязательно. Делается это часто и всегда сходит с рук. Любители заниматься этим вырастают из балбесов, которые в школе издевались над маленькими.
В руках у меня покалывало. К голове приливала кровь. Темнело в глазах. В помраченном сознании слышался голос, зовущий к отмщению. Я с трудом подавил это чувство. Нужно знать, когда употребить силу. Фэбээровцы этого не знали.
Меня подтолкнули к камере. Я невольно напрягся. У меня не было ни малейшего желания входить внутрь. От резкого удара под левое колено нога у меня подогнулась. Сильный толчок в спину – и я влетел в камеру, вытянув вперед руки, чтобы не стукнуться о стену.
– Будь как дома, недоумок, – раздался голос.
Дверь захлопнулась. Я подошел к ней, заглянул в оконце и понял, что заключенные, которых я видел, смотрели на самих себя. С внутренней стороны оконце было зеркалом.
Я знал: тот, кто впихнул меня в камеру, снаружи наблюдает, чем я занимаюсь. Я кивнул, давая понять, что припомню ему это. А он, вероятно, ухмыляется.
В камере горел свет. Я отошел от двери и огляделся. На одной стене узкие откидные нары с тонким матрацем. На другой – раковина и унитаз. Больше ничего, если не считать железной коробки в верхнем углу с небольшим отверстием, в котором поблескивал объектив камеры. За заключенными велось постоянное наблюдение, даже когда тем приходилось пользоваться унитазом.
Сколько времени? Часов на руке не было. Их, вероятно, сняли вместе с наручниками. Запястья настолько онемели, что я не заметил хищения.
Прошел, видимо, час моего заключения. Я провел его, шагая взад-вперед по тесной камере и стараясь сдержать гнев. Подходя к углу, где была установлена камера, я показывал фигу. Каждый раз, без исключения. Потом я решил не изнурять себя и второй час провел, сидя на нарах и стараясь вести счет времени. Иногда поднимал кверху палец. Порой даже не глядя на железную коробку.
Для разнообразия начал вспоминать допросы, которые я проводил. На ум пришел случай, когда мы задержали одного отвратительного типа, подозреваемого в сбыте наркотиков. Рожа – страшнее атомной бомбы. Перед допросом привели его в камеру, а сами ненадолго отлучились, чтобы потрепать ему нервы. Едва мы ушли, он снял штаны, загнул ноги за шею и попытался повеситься на консоли с электрической лампочкой. Хорошо, кто-то зашел в камеру и вынул его из петли. Он заявил, что скорее покончит с собой, чем проведет под замком еще час. А пробыл-то он в камере всего минут двадцать, не более.
Я рассмеялся и вспомнил другой случай, не такой смешной. Привели для допроса свидетеля по делу о вооруженном ограблении. Было это в пятницу вечером. Будучи нелегальным эмигрантом, бедняга до смерти испугался, хотя от него требовалась лишь информация. Его ни в чем не подозревали, намеревались затем переправить обратно в Мексику. Выдворению из Штатов предшествуют обычно бесконечные телефонные звонки и заполнение всяческих бумаг. По ходу допроса следователя срочно вызвали на операцию в городе. Он велел мексиканцу ждать его, но не вернулся. Операция была долгой и сложной, и следователь забыл о свидетеле. В воскресенье утром другой сотрудник услышал шаги в помещении для допросов. Бедняга-свидетель не решился уйти, хотя дверь была не заперта. Даже по малой нужде не выходил – мочился в пустые пластиковые стаканчики из-под кофе, валявшиеся в мусорной корзине.
Воспоминание об этом случае повергло меня в уныние. Я лег на матрац, накрыл лицо пиджаком и притворился спящим, чтобы они не подумали, что я трушу. Но я не спал, и они это знали. Знакомая картина, не раз ее видел – только снаружи камеры.
Я попытался сосредоточиться и перебрал события дня: складываются ли они в общую картину? Чем я привлек внимание ФБР? Вряд ли бумагами Лоутона Кросса. Скорее всего я вызвал их подозрение тем, что интересуюсь публикациями о Мусе Азизе. Они, разумеется, допросили библиотекаршу или заглянули в компьютер, на котором я работал. Поправки к законодательству давали им право это делать.
Миновало, по моим представлениям, около четырех часов, когда дверь камеры почти бесшумно открылась и появился незнакомый человек. Я скинул пиджак с лица и спустил ноги с нар. В руках у мужчины были папка и стаканчик с кофе. За ним вошел агент, который следил за мной в библиотеке.
– Не вставайте, – произнес незнакомец.
Но я все-таки встал.
– Какого черта?..
– Я сказал, сидите на месте. Иначе отложим разговор до завтрашнего дня.
Я помедлил, разыгрывая возмущение, потом сел на матрац. Агент поставил стул и покинул камеру, закрыв за собой дверь. Незнакомец сел, поставил стаканчик с дымящимся кофе на пол. Приятный аромат наполнил камеру.
– Я спецагент ФБР Джон Пиплз.
– Очень приятно. Зачем меня сюда привезли?
– Затем, что вы не хотите слушать, что вам говорят.
Спецагент был приблизительно моего возраста, может, немного постарше. Волосы у него были чуть длиннее, чем положено по уставу. Наверное, слишком загружен работой, чтобы вовремя стричься.
Любое человеческое лицо обладает особым магнетизмом, имеет свою притягательную силу. У одних – нос особой формы, у других – раздвоенный подбородок, у третьих – шрам. У Пиплза это были глаза – глубоко посаженные, темные, беспокойные, с какой-то тайной.
– Вас просили не лезть не в свои дела, мистер Босх. И тем не менее вы здесь.
– Вы можете ответить на вопрос?
– Попытаюсь, если он не касается засекреченных предметов.
– Мои часы засекречены? Мне их подарили, когда я уходил с работы. Я хочу, чтобы мне их вернули.
– Не беспокойтесь о своих часах, мистер Босх.
Пиплз нагнулся, взял с пола стаканчик с кофе, отхлебнул и скривил физиономию: кофе был горячий.
– Мы безуспешно пытались вдолбить вам кое-что в голову. Речь идет о более серьезных вещах, чем ваше частное расследование и подаренные часы за сто долларов.
– Думаете, это все, что власти потратили на меня за мою долголетнюю службу?
– Вы только вредите себе пустыми разговорами, мистер Босх. И мешаете расследованию, затрагивающему жизненные интересы нашей страны.
– Все эти разговоры о государственной безопасности приберегите для других, спецагент Пиплз. Я не считаю, что расследование убийства частным лицом вредит государству.
Пиплз встал, подошел ко мне и, опершись руками о стену, выкрикнул:
– Иеронимус Босх! Неужели вы не понимаете, что прете против потока?!
Странно, но он произнес мое настоящее имя правильно. Меня рассмешила сцена, которую разыграл Пиплз. Он не понимал, что я четверть века провел в помещениях для допросов и видел всякое.
- Предыдущая
- 26/53
- Следующая
