Стальная: наследие авантюристки (Гордость черного дракона) (Часть 2) (СИ) - Волкова Альвина Николаевна - Страница 8
- Предыдущая
- 8/38
- Следующая
— Чем же она это заслужила? — озадаченно всплеснул руками Эрдо.
— Тебе не понять.
— Так объясни мне!
— Объяснить? — Ласснир покосился на шагающего с ним в ногу гвирта, — Я тебе уже тысячу раз объяснял.
— Объяснял он, — фыркнул Эрдо, и посмотрел на товарища с нажимом, — Лассаиндиар, говорю тебе, как друг: копи силы, снимай ошейник подчинения, возвращай свое доброе имя… И избавься от этой человечки.
— Старина, я никак не пойму, чем она тебе так не нравится?
— Всем… Но главное, она возомнила, что может тобой управлять. Она приказала тебе!
Дракон небрежно выудил из своей растрепанной шевелюры листок и покрутил его в руке.
— Ну, приказала, — пожал плечами Ласснир, — дальше что?
— Ну, приказала?!! — взвился Эрдо, — Лассаиндиар, что с тобой случилось? Я не узнаю тебя!
— Эрдо, успокойся.
— Как я могу успокоиться?! Когда ты говоришь такое!! Да чтоб ее тролль замуж взял…
На краю сознания мелькнула беспокойная тень. Словно крыльями бабочки чужая пронизывающая, выворачивающая наизнанку боль коснулась его сердца и исчезла. Что это? Дракон поднял руку, прерывая поток брани гвирта. Браслеты резко сдавили запястья и тут же обвисли.
— Милостивая Хранительница Небес, только не это, — сердце дракона сжалось в недобром предчувствии, — Ни'ийна.
Огромная идеально круглая пещера с гладкими, словно отполированными стенами, свисающими с потолка гроздями сосулек, каждая из которых, упав, могла бы убить стадо слонов, не меньше. Освещенная, мерцающим блеском лазурного озера в центре, холодная и непреступная, так как единственный вход, и по совместительству выход, находился высоко под потолком, где-то между резкими выступами горной породы. И тишина. Изредка, скопившись на кончиках смертоносных конусов, влага в виде искрящихся капель падала в озеро, издавая изумительный звук, ассоциирующийся с перезвоном хрустальных колокольчиков.
— Деточки, мои деточки, — грустный голос, прекрасный и чарующий, — Он убил вас. Всех вас… Мои деточки… Мои бедные деточки.
Голос незнакомки манил, и мое сознание, до этого блуждающее во тьме, вернулось к жестокой реальности. Опять болит голова. Да, сколько ж можно! Даже глаза открывать не хочется. Ох, моя головушка. Ласковое поглаживание по волосам и боль, словно заворожённая флейтой змея, утихомирилась.
— Спасибо, — поблагодарила я.
— Бедная девочка, — продолжая неспешно гладить по голове, заговорила неизвестная, — Бедная маленькая девочка. Тебе больно?
— Голова болит, — призналась я и приоткрыла один глаз.
Моя многострадальная черепушка покоилась на коленях самой красивой женщины, которую я когда-либо видела. Ее благородный облик не портили даже слезы, которые катились у нее по щекам, оставляя влажные следы на белоснежной коже. Распущенные волосы, цвета расплавленного серебра, падали мне на плечи, и на ощупь были как шелк. Красивое лицо с правильными чертами, прямым носом, алыми, резко очерченными пухлыми губами, и глазами серыми, как небо в грозу, склонилось надо мной и сверкающая, точно бриллиант, слеза с ее длинных изогнутых ресниц упала мне на лицо.
— Почему ты плачешь? — смотреть на ее горе было не просто больно, мне выворачивало душу.
— Он убил их. Всех моих деточек.
— Кто он?
— Он. И его сородичи.
Весьма невразумительный ответ, но выспрашивать, как-то не очень хочется. Она прижала мою голову к своей пышной груди и мысли испарились. Было так хорошо и уютно, словно не незнакомка обнимает меня, а мама.
— Ничего моя девочка, — перебирая мои короткостриженые волосы, шептала незнакомка, — Моя хорошая девочка… Я с тобой.
— Расскажи, — попросила я.
— Мои деточки, — ее тихий, полный боли и тоски, вздох заставил обнять ее и прижаться теснее, — Неразумные дети мои. Мне больно вспоминать… Время… Как давно это было… Небо принимало их в свои объятья, ветер поддерживал, даря крыльям легкость, солнце грело переливающиеся серебром шкуры, земля открывала для них свои недра, чтобы ни в чем они не нуждались. У них была Сила. Сила способная разрушать и создать. Гордые создания — мои дети. Сильные и прекрасные… Но такие глупые.
Женщина замолчала, а я слушала, как бешено, бьется ее сердце.
— Они возгордились, — едва слышно продолжила она, — Пожелали быть как боги… Творить… Их убили… Он убил их всех. Заманил в ловушку и убил. Всех, даже неуклюжих и беззащитных подростков.
— Зачем? — всхлипнула я, с недоумением, замечая, что ощущаю ее боль, как свою, — Неужели нельзя было по-другому?
— Так пожелали боги, — сереброволосая прижалась губами к моей макушке и боль, затаившаяся глубоко внутри, пропала, — Я знаю. Боги не терпят тех, кто идет против них. И они приказали ему… Я умоляла их не идти, умоляла на коленях. Но они не послушали меня… И он убил их. Моих деточек. Осталась только я… Я оплакиваю их каждый день. Каждый день прихожу сюда… Это озеро моих слез.
— Мне очень жаль.
Бедная женщина, она совсем одна, здесь в этой пещере. И все что она может — это оплакивать своих детей. Как же бесчеловечно жестоко с ней поступили. Мое сердце разрывается на части.
— Моя девочка, — женщина взяла мое лицо в руки и посмотрела в глаза, — Ты такая хрупкая. Такая ранимая. Твое сердце плачет вместе со мной.
— Да, — я смотрела в ее глаза, и мне казалось, что это может длиться вечность.
— Ничего, моя девочка, — она утерла слезы с моих щек красивыми длинными пальцами с серебряными ноготками, — Больше никто не причинит тебе боли… Он… Не обманет тебя.
— Кто он?
Но сереброволосая женщина не слушала, она смотрела куда-то вдаль, и улыбалась.
— Так и будет, — женщина улыбалась все радостней, — Больше никто… Моя девочка. Моя хорошая.
Ее красивое лицо, озаренное нежной улыбкой, завораживало, как и ее голос тихий, нежный, обволакивающий. Он притуплял голос разума, голос инстинктов, которые уже трубили во все духовые инструменты, предупреждая, об опасности. Но ее руки такие нежные, и, в тоже время, такие сильные.
— Не сопротивляйся, — предупредила она, когда ощутив в области груди разрастающийся комок, я попыталась вырваться, — Будет немножко больно.
— Что это? — вскрикнула я, увидев как возникшее на ее ладонях пламя, наползает на мое лицо.
— Не дергайся, моя хорошая, — кончиками пальцев поглаживая мои полезшие на лоб брови, — Пламя души не причинит тебя вреда. Расслабься и все пойдет быстрее.
— Мне страшно.
— Не бойся. Тебе нечего бояться.
Мысли путались, мельтешили, не давая сосредоточиться, и понять, что происходит. Я, конечно, сообразила, что должна бы уже сгореть. Пламя, окутавшее с ног до головы, только приятно покалывало кожу. Но страх штука не логичная, и я дергалась, пытаясь сбить пламя. Комок внутри прорывался наружу, он становился все больше и больше. Ему уже не хватало места. Я закричала. Сделала попытку вырваться из стальных объятий, но женщина держала крепко.
— Нет, моя хорошая. Нельзя. Еще рано.
— Больно, — кричала я, извиваясь.
Внутренности жжет, как будто я проглотила раскаленную головешку.
— Ты сопротивляешься, — утешающая прохлада ее ладоней на плечах — Так только больнее. Расслабься.
Какая же она сильная. Мне не вырваться, как ни стараюсь.
— Не могу. Отпусти.
— Не отпущу.
— Пожалуйста, — слезы катятся градом.
Кажется, меня выворачивает наизнанку. Я кричу, царапаю ногтями ее плечи, а она все равно держит. Держит так крепко, что легче вырвать конечности из суставов, чем освободиться из ее хватки. Боже, за что мне все это!
— Терпи, девочка, терпи. Уже скоро.
Что скоро? Не понимаю. Отпустите меня! Но это уже начало происходить. Огненный шквал, зародившийся в груди, обрушился на меня со всей своей необузданной дикой силой, сжигая мысли и чувства.
— Мама!! — в последний раз отчаянно завопила я, дернулась, и замерла, не в силах даже дышать.
- Предыдущая
- 8/38
- Следующая
