Птица войны - Кондратов Эдуард Михайлович - Страница 27
- Предыдущая
- 27/65
- Следующая
Впрочем, для Окленда пьяные скандалы были нормой жизни. Народ здесь обитал беспокойный и разношерстный. И если по вечерам дебоширами становились даже чиновники королевы, то многого ли можно было требовать от сброда, который с утра до глубокой ночи бражничал за столиками «Веселого китобоя»? Мистер Марчисон, любезно предоставивший Гривсам комнатку в таверне, сразу же предупредил их о возможности инцидентов с подвыпившими посетителями и посоветовал в случае чего обращаться за помощью к Чайлду-Засоне. Человек, которого звали так, представлял собой огромную, почти бесформенную груду мяса, обладавшую тем не менее достаточным проворством и силой, чтобы схватить за шиворот и выбросить за дверь, как котенка, дюжего гарпунера. Выражение сонного безразличия ко всему на свете, казалось, застыло на его луноподобном лице раз и навсегда, и за все три дня пребывания в таверне Генри так и не удалось уловить проблеск мысли в заплывших глазках телохранителя мистера Марчисона.
«Веселый китобой» не пользовался в Окленде доброй славой. Солидные горожане редко появлялись в нем, предпочитая коротать вечера в более спокойном «Фрегате» или совсем уж респектабельном «Герое Ватерлоо». Но мистера Марчисона не очень огорчало отсутствие почтенной публики. Он знал, что бесшабашные китобои и привычные к постоянному риску спекулянты оружием оставят в его кабаке больше звонких гиней, нежели экономные чиновники или знающие цену каждому шиллингу землевладельцы. Двери «Веселого китобоя» были гостеприимно открыты для любого авантюриста, лишь бы у него звенело в кармане. Оттого по вечерам здесь собиралось общество, которое сделало бы честь и знаменитой Ньюгетской тюрьме.
Прислушиваясь к пьяной болтовне посетителей таверны и наблюдая их оргии, Генри невольно сравнивал своих соотечественников с теми, кого они презрительно называли «грязными туземцами» и «дикарями». Сравнение было слишком невыгодным, и он еще больше утвердился в своем намерении поселиться на время среди маори. Решение это он принял, когда прощался с Парирау, хотя подобные мысли приходили ему и раньше. Еще в Манчестере, задумываясь над своим миссионерским будущим, он осознавал, насколько благородным делом могло бы стать открытие дикарям истины, которая зиждется на человеколюбии и добре. Сейчас, познакомившись с маори ближе, он утверждался в мысли, что свирепые туземцы чисты и наивны, как дети, и что варварские нравы — не вина их, а беда. Идея перевернуть их внутренний мир все сильнее нравилась Генри. Да и честолюбие нашептывало, что среди них он недолго будет в тени.
Но в последний день пребывания Гривсов в столице губернаторства произошло событие, которое чуть было на корню не погубило замыслы Генри. Разгуливая по Окленду и размышляя на излюбленную свою тему, Генри сам того не заметил, как миновал городскую черту и вышел к устью бурливой Ваитематы. Очутившись на берегу чрезвычайно широкой в этих местах реки, вторгшей свои мутные, почти опаловые воды в зеленоватую гладь бухты, Гривс-младший невольно отвлекся от возвышенных материй и, словно прозрев, принялся с восхищением рассматривать великолепную панораму, открывшуюся перед ним. Городишко с его убогими домиками и сиротливыми башнями военных фортов казался безобразным карликом, взятым в окружение войском остроголовых, плечистых великанов. Десятки потухших вулканов, выглядывающих из воды, и других, уходящих головами к тучам, разглядывали жалкий человеческий муравейник, и Генри чудилось, что это сама страна Аотеароа глядит на горстку пришельцев, дерзнувших посягнуть на ее свободу и покой.
Да, это была внушительная картина. И хотя Генри, блуждая по Окленду, и раньше обращал внимание на срезанные вулканические конусы, торчавшие за городом всюду, куда ни взгляни, сейчас они предстали перед ним в ином свете. И даже примелькавшийся в эти дни овальный массив вулкана Рангитото казался отсюда недобрым чудовищем, улегшимся в море, чтобы отрезать чужакам пути к бегству.
Прогулка по окрестностям Окленда тягостно подействовала на Генри. И ничтожным казался он сам себе, когда в сумерках брел по городу, направляясь к «Веселому китобою». И все вокруг — дома, заборы, почтовые фургоны — воспринималось иначе, чем всегда, приземленней и мизерней.
В таверне Генри застал знакомую картину. Почти все столики были заняты, у стойки зычно горланила компания моряков, а у входа, обнявшись, спали на полу двое грязных бродяг. Клубы табачного дыма, растекающиеся у потолка, звон посуды, взрывы хохота вперемежку с проклятиями — все это уже не казалось Генри необычным: за три дня он успел притерпеться к атмосфере безудержного разгула, царящей в «Веселом китобое». Узнав у буфетчика, что отец не вернулся, юноша по-свойски прошел на кухню, взял там кружку пива, миску тушеной баранины, хлеба и сыра и вернулся в зал. Отыскав в углу свободный столик, Генри принялся с усердием уничтожать свой нехитрый ужин. Он успел уже расправиться с мясом и принимался за сыр, когда к нему подсел рыжеволосый парень с открытым, очень привлекательным лицом, которое несколько портил ярко-розовый шрам на подбородке. Поставив на стол четыре глиняные кружки с имбирным пивом, он весело подмигнул Генри:
— Что, малыш, взял овечку на абордаж?
И, медленно запрокидывая голову, одним длинным глотком высосал чуть ли не пинту пива.
Гривс-младший ничуть не обиделся на «малыша». Почему-то он сразу проникся симпатией к этому здоровяку, и, когда тот лихо грохнул дном кружки по столу, Генри, в свою очередь, спросил, улыбнувшись:
— Пожар заливаем?
— Бесполезно, — засмеялся рыжеволосый, и стало видно, что у него не хватает двух передних зубов. — Целое море выпил, а все горит… — Он с удовольствием хлопнул себя по животу ладонью, на тыльной стороне которой был грубо вытатуирован трехмачтовый фрегат, и, поймав любопытный взгляд Генри, пояснил: — «Звезда Уэльса». Не слышал о таком? Жаль. Года три назад лучшего парусника не было во всей Англии. А прошлой весной в рыбье царство нырнул, бедняга. Вместе с командой — вот как! — Грустно покрутив головой, он отхлебнул из второй кружки и сощурился: — Меня зовут Джонни Рэнд. Только я уже не матрос. Ты мне нравишься, малыш, тебе одному и скажу по секрету. Я теперь… — Он сделал страшные глаза и прошептал: — Зо-ло-то-ис-ка-тель… -И расхохотался, чрезвычайно довольный шуткой.
Смех его был настолько заразительный, что, не выдержав, прыснул и Генри.
Джонни быстро осушил вторую кружку и продолжал, озорно поблескивая синими глазами:
— Нет, а правда — почему бы мне и не стать золотоискателем? Знаешь, есть такая Бухта Убийц на Южном острове? Не знаешь? Так знай: там, говорят, столько золота… Копнешь раз-другой — и богач. Не то что матросские гроши — только на пиво и хватает… А заведется у меня золотишко, тогда можно будет…
Как распорядился бы золотом Джонни Рэнд, Генри так и не узнал. Рассуждения разбитного матроса были прерваны ревом, раздавшимся за одним из столиков по соседству. Обернувшись, Генри и Рэнд увидели однорукого, заросшего щетиной верзилу, который бил себя култышкой в грудь и орал в лицо подвыпившему моряку с бакенбардами цвета перца с солью.
— Мне шкура дороже, дьявол тебя побери! — орал калека. — Ты сам поживи, сам!
Моряк что-то буркнул в ответ, отчего однорукий рассвирепел еще сильнее.
— Ты болван, Хоусли, сотню раз болван! — взвизгнул он. — Да они через год перережут всех нас, как паршивых кроликов. Клянусь бренди! Если бы ты знал этих обезьян, как их знаю я, ты бы…
Звон разбитой посуды, которую калека, ораторствуя, сбросил со стола, сбил его с мысли. Он тупо взглянул на пол, залитый пивом и бренди, затем опять поднял налитые кровью глаза на невозмутимого моряка и хотел было продолжать, но в этот момент могучая лапа Чайлда-Засони подняла его в воздух. Встряхнув крикуна так, что воротник засаленной куртки угрожающе затрещал, апатичный великан швырнул однорукого на стул и медленно поплыл к своему месту у двери. Зал взорвался раскатом пьяного хохота.
— Тошно смотреть на этих трусов, — поворачиваясь к Генри, с презрением сказал Джонни. — У таких при виде туземца животы слабеют. На войне помешались, болваны.
- Предыдущая
- 27/65
- Следующая
