Артур и Джордж - Барнс Джулиан Патрик - Страница 4
- Предыдущая
- 4/28
- Следующая
– Сид Хеншо толкнул меня и взял его.
Мистер Восток выводит Сида Хеншо за волосы, бьет его, пока он не начинает вопить, возвращается с галстуком Джорджа и читает классу назидание, осуждающее воровство. После уроков Уолли Остер стоит на дороге Джорджа, а чуть он его обходит, Уолли говорит:
– Ты ненашенский.
Джордж вычеркивает Уолли из возможных друзей.
Он редко замечает отсутствие того, чего у него нет. Его семья не принадлежит к местному обществу, но Джордж понятия не имеет, чем это чревато, не говоря уж о том, в чем может заключаться причина их нежелания или неудачи стать своими. Сам он никогда не бывает в гостях у других мальчиков и не может судить, как все устроено в других домах. Его жизнь самодостаточна. У него нет денег, но он не испытывает нужды в них, а уж тем более когда узнаёт, что любовь к ним – корень всех зол. У него нет игрушек, но он не замечает этого. Ему не хватает ловкости и остроты зрения для участия в играх. Он даже никогда не прыгал по нарисованным квадратам «классиков», а летящий мячик вызывает у него дрожь. Ему довольно братски играть с Орасом, более бережно с Мод, еще бережнее – с курами.
Он сознает, что у большинства мальчиков есть друзья – как Давид и Ионафан в Библии, и он наблюдал, как Гарри Боум и Артур Арам устроились в уголке двора и показывали друг другу всякие вещи из своих карманов – с ним никогда такого не происходит. Ему требуется что-то сделать? Или им требуется что-то сделать? В любом случае, хотя он хочет получить одобрение мистера Востока, одобрение мальчиков, сидящих позади него, его не интересует.
Когда двоюродная бабушка Стоунхем приезжает выпить чаю в первое воскресенье каждого месяца, она с шумом возит чашкой по блюдцу и морщинистым ртом спрашивает про его друзей.
– Гарри Чарльзуорт, – всегда отвечает он. – Он сидит рядом со мной.
Когда он в третий раз дает ей тот же ответ, она с шумом ставит чашку на блюдце, хмурится и спрашивает:
– А кто еще?
– Все остальные просто фермерские мальчики, и от них пахнет.
По тому, как двоюродная бабушка Стоунхем глядит на отца, он понимает, что ответил неправильно. Перед ужином его зовут в кабинет. Его отец стоит у письменного стола, а за спиной у него на полках все столпы веры.
– Джордж, сколько тебе лет?
Разговоры с отцом часто начинаются так. Оба они уже знают ответ, но Джордж все равно должен ответить.
– Семь, отец.
– Это возраст, от которого уже можно ожидать некоторого ума и рассудительности. А потому, Джордж, разреши мне спросить тебя вот о чем. Ты полагаешь, что в глазах Бога ты значишь больше, чем мальчики, которые живут на фермах?
Джордж понимает, что верным ответом будет «нет», но ему не хочется дать его сразу. Ведь, наверное, мальчик, который живет в доме священника, чей отец священник и двоюродный дедушка тоже был священником, значит для Бога больше, чем мальчик, который никогда не ходит в церковь, и глуп, и к тому же злой – вроде Гарри Боума?
– Нет, – говорит он.
– А почему ты говоришь, что от них пахнет?
Каким должен быть верный ответ на этот вопрос – не совсем ясно. Джордж обдумывает положение вещей. Правильный ответ, учили его, это правдивый ответ.
– Потому что от них пахнет, отец.
Его отец вздыхает.
– Но если так, Джордж, то почему?
– Почему что, отец?
– Они пахнут.
– Потому что они не умываются.
– Нет, Джордж, если от них пахнет, то потому, что они бедны. Мы настолько благополучны, что можем позволить себе мыло и чистое белье, и иметь ванную комнату, и не жить в тесном соседстве со скотиной. Они смиренные на земле. И скажи мне, кого Бог любит больше – смиренных на земле или тех, кто исполнен грешной гордыни?
Вопрос полегче, хотя Джордж не особенно согласен с ответом.
– Смиренных на земле, отец.
– Блаженны кроткие, Джордж. Ты знаешь этот стих.
– Да, отец.
Но что-то внутри Джорджа противится такому выводу. Он не считает, что Гарри Боум и Артур Аран – кроткие. И он не может поверить, что вечный план Бога, касающийся его творения, предусматривает, что Гарри Боум и Артур Арам унаследуют землю. Это как-то не сочетается с понятием Джорджа о справедливости. В конце-то концов, они же просто фермерские мальчики, которые плохо пахнут.
Артур
Стонихерст предложил снизить Артуру плату за обучение, если он согласен готовиться к принятию сана. Мам отклонила это предложение. Артур был честолюбив, вполне способен стать лидером и уже намечался в будущего капитана крикетной команды. Однако она не представляла себе кого-нибудь из своих детей духовным наставником. Артур, со своей стороны, знал, что никак не сможет обеспечить обещанные золотые очки, и бархатное платье, и место у камина, если даст обет бедности и послушания.
Иезуиты не были плохими ребятами. Они считали человеческую натуру изначально слабой, и их недоверие казалось Артуру вполне оправданным – достаточно было взглянуть на его собственного отца. Кроме того, они понимали, что греховность зарождается рано. Мальчикам не разрешалось оставаться вместе без присмотра; на прогулках их всегда сопровождали учителя, а каждую ночь дортуары обходила бесшумная тень. Постоянный надзор мог подрывать самоуважение и самостоятельность, зато царившие в других школах безнравственность и проявления животности тут были сведены к минимуму.
Артур в целом верил, что Бог существует, что мальчиков искушает грех и что отцы-иезуиты правы, наказывая их Толли. Но когда дело касалось конкретных догматов, он тайком спорил со своим другом Патриджем. Патридж произвел на него сильное впечатление, когда молниеносно перехватил мяч, посланный Артуром с обычной стремительностью, опустил мяч в карман с быстротой, за которой глаз был не способен уследить, а затем повернулся, делая вид, будто следит, как мяч улетает за границу поля. Патридж любил водить за нос, и не только на крикетном поле.
– А ты знаешь, что доктрина Непорочного Зачатия была включена в свод символов веры совсем недавно – в тысяча восемьсот пятьдесят четвертом году?
– Я бы сказал, поздновато, Патридж.
– Только вообрази! Церковь дискутировала этот догмат века и века, и все это время отрицать его не было ересью. И вдруг теперь это та еще ересь.
– Хммм…
– Так почему Рим после стольких веков после самого события вдруг решил свести к минимуму участие телесного отца в этом деле?
– Послушай, не зарывайся.
Но Патридж уже занялся доктриной папской непогрешимости, объявленной всего пять лет назад. Почему все Папы прошлых веков беспощадно объявлены способными ошибаться, а все Папы настоящего и будущего как раз наоборот? Действительно, почему, поддержал Артур. А потому, ответил Патридж, что это более вопрос политики Церкви, чем теологического прогресса. Суть сводится к присутствию влиятельных иезуитов в высоких сферах Ватикана.
– Ты послан искушать меня, – иногда говорил Артур.
– Как раз наоборот. Я здесь, дабы укреплять твою веру. Мыслить самостоятельно внутри Церкви – вот путь истинного послушания. Чуть только Церковь чувствует, что ей угрожает опасность, как она в ответ вводит более строгую дисциплину. Это действенно на краткий срок, но не на долгий. Ну, как Толли. Тебя побили сегодня, а потому ты ничего не нарушишь завтра. Но не нарушать до конца жизни из-за воспоминаний о Толли? Это же чушь, верно?
– Нет, если это подействует.
– Но через год-другой мы покинем школу. Толли перестанет существовать. Нам необходимо быть готовыми противиться греху и преступлениям с помощью рациональных аргументов, а не страха перед физической болью.
– Сомневаюсь, что рациональные аргументы подействуют на некоторых ребят.
– Ну, тогда безоговорочно Толли. И то же самое в широком мире. Разумеется, нужны и тюрьма, и каторга, и палач.
– Но что угрожает Церкви? Она мне кажется сильной.
– Наука. Распространение скептических учений. Утрата Папской области. Утрата политического влияния. Перспектива двадцатого века.
- Предыдущая
- 4/28
- Следующая
