Девять королев - Андерсон Карен - Страница 9
- Предыдущая
- 9/95
- Следующая
– А где твой управляющий, Арториус? – вспомнил вдруг Грациллоний. – Он что, умер?
– Арториус? Нет, почему? Жив.
– Я рад. Он ведь тоже из легионеров. Помню я его басни о легионерском житье-бытье. Из-за него я и начал задумываться, не пойти ли мне в армию, – Грациллоний усмехнулся. – При случае передай ему, что я ничуть не сержусь, хотя он, конечно, старый плут. Нет, старый сказочник.
– Совсем старый. Почти слепой. Я отпустил его. Он теперь на покое у своего сына.
– И кого ты взял?
– Никого, – пожал плечами Марк. – Толковый человек нужен, а толкового не так-то просто найти, и ему надо платить. Я сам себе управляющий. Да и вилла у меня не такая уж большая. Обхожусь.
Они подошли к конюшне. Собака у ворот вскочила и залилась таким пронзительным лаем, что Марку пришлось на нее прикрикнуть. Рыча и оглядываясь, собака побежала внутрь за поддержкой. В воротах показался белый как лунь старик. Он постоял, подслеповато щурясь на свет, потом заохал и, подволакивая ногу, заторопился навстречу Грациллонию.
– Разорви меня черти, если это не наш молодой хозяин, – закричал он на наречии белгов. – Слыхали, слыхали, что будешь в наших краях. Видать, боги тебя берегут – совсем не изменился. Давай, давай парень, заходи!
Улыбаясь, Грациллоний сжал его руку, заскорузлую, всю в старческих шишках. Словно подсохший корень дерева – сосны или бука – была эта рука, и в памяти Грациллония всплыла картинка из детства: Гвинмэйл тенью скользит меж деревьев, с луком наготове; вот он замер, потянулся к колчану за спиной; миг – и короткая стрела в тетиве, а лук нацелен. И почти одновременно со струнным вскриком тетивы и шелестом стрелы – чуть слышный глухой шлепок вдалеке. Грациллоний, мальчишка, стремглав кидается на этот звук, но Бриндла всегда обгоняет, вот она уже мчится обратно, чуть отведя голову, чтобы не мешало острие, пробившее зверьку горло, и недовольно ворчит, когда Грациллоний отнимает у нее белку и укладывает в холщовый подсумок.
И вот Гвинмэйл перед ним. Всего три года прошло после их последней встречи, а как он сдал: одряхлел, ссутулился, едва достает Грациллонию до плеча, потерял последние зубы. Хороший охотник был Гвинмэйл, но никому, видно, не поспеть за первым среди охотников – за временем. Ты только начинаешь приглядываться, а его лук уже нацелен. И стрела летит. И бьет без промаха.
– Так ты теперь на конюшне?
– Как видишь, сынок, как видишь. Не угнаться мне за оленем, да и с браконьером не сладить. Вот отец твой – добрая душа – не дал старику помереть с голоду. Я теперь у него в конюхах. В главных. Да оно и нетрудно это, быть главным, когда ты один и есть. Я мальчишку, подручного моего, не считаю.
Грациллоний с удовольствием вслушивался в звуки родного наречия, простого и бесхитростного. С отцом они говорили на латыни.
– И в лесу мне уж делать нечего, – к нему подошла собака, и он ласково потрепал ее за длинное ухо. – Проданы наши леса… Хорош песик, а? Бриндлу-то нашу помнишь? Ее щенок, из последних. Жаль только его, тоскует он без леса. На оленя бы хоть раз… Кровь у него охотничья.
Он мягким шлепком отогнал собаку и потянул Грациллония за руку:
– Проходи, проходи, молодой хозяин. Посмотри, кого мы с отцом тебе покажем. Джуна ожеребилась тем летом. Да каким красавцем! Коли уж он нас обманет и в клячу вырастет, то тогда, получается, я больших хвастунов сроду не видел, а я-то за жизнь повидал всякого!
В полумраке конюшни остро пахло лошадьми, подпревающим сеном и навозом. У Грациллония слегка закружилась голова. Он остановился поприветствовать трудягу-мерина и кобылу Джуну. Джуну он погладил по теплому шелковистому носу, и она узнала давнего приятеля и даже всхрапнула от удовольствия. Перед стойлом жеребца Грациллоний замер в восхищении. Увидев незнакомца, жеребец отпрянул от кормушки и насторожился; под лоснящейся шкурой его играла каждая жилка, подрагивал каждый мускул. Он был как огонь. Нет, как ураган во плоти и с кровью в тонких сиреневых венах. Прекрасный жеребец.
– Сама Эпона сочла бы за честь проехаться на нем, – с гордостью произнес Гвинмэйл. Все императорские рескрипты были ему нипочем – он оставался верен древним богам белгов.
– От кого он? – спросил Грациллоний.
– От производителя с племенной фермы Коммиуса, – ответил Марк.
– Неужели? Сенатора Коммиуса? Он, должно быть, содрал с тебя немало солидов.
– Это верно, но и я внакладе не останусь. Знаешь, сын, что я задумал? Я огорожу землю, которая у нас еще осталась, вырублю кустарник и устрою пастбище. Знающих людей в помощь всегда можно будет найти: тех же отставных кавалеристов из восточных провинций или их сыновей. Буду разводить коней. Чистокровных скакунов.
– И кто их у тебя купит?
– Армия. В Константинополе – я знаю из верных рук – в армии уже вводят азиатские седла. За такой кавалерией – будущее. Только катафрактарии смогут отогнать варваров от границ Империи. Раздавить их. До Британии это дойдет не скоро, но, по слухам, легионы в Галлии будут усилены именно кавалерией. Тут и пригодятся мои лошадки! К тому же, – Марк мрачно усмехнулся, – без быстрых коней и богачам не обойтись – вдруг набег варваров или мятеж? – Он замолчал, глядя в пустоту.
– Жеребца я оставлю на племя, – сказал он наконец и мягко тронул Грациллония за руку, – но лучший из его потомства будет твоим.
– Благодарю, отец. Только не знаю, когда… В общем, мы все обсудим.
Выйдя из конюшни, отец и сын направились к Римскому тракту. Войны в этих краях давно не было, колею не разбили тяжелыми повозками, и они не торопясь прогуливались по ровной дороге. К этому времени на поле появились пахари. Всего двое. Но Грациллония удивило не это. Он заметил, чем они пашут: допотопными деревянными сохами. Тяглом служили коровы. Грациллоний остановился.
– А где наши плуги?
– Проданы, как и многое другое, – ответил Марк. Грациллоний вспомнил удобные колесные плуги с острыми резцами, с железным отвалом, и гладких крутобоких быков, и исчезнувшую семейную мебель, и проданный лес…
– Но почему, отец, почему? – выкрикнул он с горечью.
– Земли у нас теперь не так много. Хорошие плуги нам теперь ни к чему.
– Ты продал… не только лес, но и… Ты продал землю?
– Ничего другого не оставалось. Налог на воду вырос в два раза. Тассиован разорился, Лаурентин принял яд, а Геннеллий сбежал и, говорят, скрывается в Лондинии, среди отребья.
– И кто купил наши земли?
– Коммиус. Кто же еще…
Ярость захлестнула Грациллония горячей волной. Коммиус… Этот проходимец, этот похабник. Льстец и лизоблюд. Кровосос. Коммиус, который купил – и это ни для кого не секрет – сенаторское звание, чтобы увильнуть от обязанностей декуриона; Коммиус, имеющий наглость утверждать, что он способствует улучшению нравов, воспитывая в народе любовь к высокому искусству, когда в его театре – и это тоже всем известно – ставятся самые похабные представления, повышающие, между прочим, доходы публичного дома, ему же и принадлежащего.
– Так уж устроен этот свет, – вздохнул Марк. – Негодяи всегда были и, как это ни печально, всегда будут. Уж не одну сотню лет предрекают гибель Риму, гибель от разврата и мздоимства. Но Рим стоял и стоять будет. В прошлом году, кстати, я задал Коммиусу хорошенькую трепку. – Марк ухмыльнулся, и в морщинистом лице его мелькнуло что-то волчье. – Он потребовал закрытия Митреума. В соответствии с рескриптом императора. Я собрал своих друзей, и мы заявили, что в первую очередь будет закрыт его театр. И нам придется вызвать из Рима комиссию, которая решит, что же представляют в его театре: сцены из мифов и легенд наших предков или искусно замаскированные языческие обряды. А заодно пусть императорская комиссия поинтересуется его торговыми и еще кое-какими делишками, несовместимыми по закону со званием сенатора. Его, бедного, чуть удар не хватил. Он вскочил, забегал, весь пунцовый, лысина в поту, пролепетал что-то бессвязное и притих. Жаль, что ты не видел. О Митреуме не было сказано ни слова. Все-таки иногда бог вознаграждает ревнителей своих веселой минутой!
- Предыдущая
- 9/95
- Следующая
