Последний поединок - Халемский Наум Абрамович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/61
• Следующая

Где-то он читал о путешествии знатного англичанина по Сахаре. Этот пройдоха англичанин, даже находясь в гиблых песках, ежедневно принимал ванну. Носильщики доставляли ему воду за сотни километров. Они умирали от жажды, но англичанин с удовольствием принимал ванну. Разве нельзя было устроиться с комфортом и в Киеве и весело проводить время? Пусть войска сражаются на передовой, а избранные пусть пожинают первые плоды победы…

Близко послышался голос, и Пауль испуганно вздрогнул. Кто это? Ах да — Томас. Штурмбаннфюрер забылся, увлеченный своими разнообразными планами.

— Что ты сказал, Томас? — спросил он. — Я слышал слово «спортсмены».

Изогнувшись над креслом, Томас доложил почтительно:

— Все в порядке, мой шеф. У вас теперь найдется любимое развлечение. Спорт…

— Наверное, велосипед? Он подо мной треснет.

— Футбол, мой шеф!

— Я перестал играть…

— В Киеве имеется команда!

«Придется отправить эту дубину Томаса на фронт, — подумал Пауль. — Футбольный матч меж виселицами! Если здесь случайно и осталось несколько футболистов — кто их разыщет, да и зачем?»

Голос Томаса доносился словно издалека:

— Я только сегодня узнал эту историю, мой шеф, а рассказать вам забыл. В Киев прибыла команда «Рух» — это украинские националисты. «Рух» вызвал команду хлебозавода. Народу собралось на стадионе полным-полно. И не подумаешь, что в Киеве столько народу…

— Ну и что же? — равнодушно спросил Пауль. — Эти лизоблюды из «Руха» знают, кого вызывать. Теперь они припишут себе победу.

— Никак нет, не припишут, мой шеф…

— Почему же?

— А потому, что «Рух» убрался с поля с разгромным счетом — 0:6.

Радомский медленно поднялся с кресла.

Ты это точно знаешь? Смотри, а если соврал…

— Да как же соврать, мой шеф, — испуганно забормотал Томас, пятясь к стене, — как же соврать, если мне сам лейтенант Гедике рассказывал. Он был на матче.

Радомский затрясся от смеха, обвислые щеки его побагровели, на лбу заблестел пот.

— Как же они оскандалились, лизоблюды? Вот уж, действительно, подонки: проиграть какому-то хлебозаводу!

— А на матче, говорят, — заметит Томас, — было много офицеров, даже генералы…

Пауль задумался:

— Даже генералы?

Томас продолжал что-то увлеченно бормотать, но Радомский больше не слушал. Он представил огромную чашу стадиона, заполненную тысячами людей. Странно, почему доктор Геббельс до сих пор не использовал для пропаганды стадионы? Где еще можно собрать такие толпы! Главное, что люди придут добровольно; их не нужно будет сгонять дубиной, как на различные сходки, объявляемые оккупационными властями. Все же молодец — Томас! То есть Томас, конечно, дурак-дураком, но идею подал очень ценную. Где еще как не на матче столь откровенно проявляются страсти толпы! Если, к примеру, против немецкой команды выступила бы украинская… Тут, пожалуй, не трудно будет изъять с трибун особенно ретивых патриотов. Но и само состязание может иметь огромное пропагандистское значение. Только неделю назад в Киев прибыла блестящая футбольная команда немецких летчиков «Люфтваффе». Она должна встретиться с командой венгров. Многие офицеры с нетерпением ждут этой встречи. Это понятно: офицерам, прибывшим с передовой, да и тем, кто вынужден нести тыловую службу, хочется зрелищ, гуляний, веселья. И другое: скажем, газеты сообщают: «В Киеве состоялся футбольный матч». Как эту заметку прочтут за линией фронта? Значит, в Киеве установилась нормальная жизнь: люди посещают футбольные состязания, болеют за своих любимцев, смирились с новым порядком, — как говорится, вошли в колею… Замечательно! Это, пожалуй, сильнее победных реляций и речей. А если еще дать широкую рекламу: «Преимущество арийского спорта!» Да, «Люфтваффе» продемонстрирует это преимущество в поединке против команды киевлян! О, это будет громкая победа! Как раструбят ее газеты! Что стоит «Люфтваффе» разгромить какой-то хлебозавод. Но, вообще говоря, согласится ли «Люфтваффе» играть? Не сочтет ли она такую встречу унизительной?

Вероятно, придется действовать ему, Паулю. Нужно уговорить немецких футболистов, объяснить им, что это не обычная встреча, что она имеет острый политический смысл. Важно показать, что на спортивном поле, как и в бою, никто не устоит перед немцами.

И еще он подумал о важности предварительной психической подготовки. Да, реклама должна быть самой широкой.

«Немцы выходят на поле только ради победы!»

— Таким образом, — рассуждал штурмбаннфюрер вслух, шагая по обширному залу из угла в угол, — я вношу новый элемент в практику морального подавления противника. Мы, завоеватели, должны использовать каждую малейшую возможность, чтобы подавить в противнике дух протеста. Кино, театр, радию, пресса, спорт — все обязано пропагандировать нашу несокрушимую силу. Спорт! Он еще недостаточно учтен в нашем пропагандистском арсенале. Тем лучше. Пауль пошлет доктору Геббельсу афиши и сообщение о результате матча.

Отбросив подушку, он снова встал и кликнул Томаса. Тот прибежал в подштанниках.

— Принеси коньяк! — приказал Радомский.

Томас появился через минуту с подносом, на котором смутно поблескивала бутылка.

Пауль отбросил стопку и потребовал стакан. Он налил его до краев и кивнул Томасу:

— Пей.

— Извините, мой шеф… Это шутка? — растерянно прошептал денщик.

— Пей, дурень, сегодня ты это заслужил, — усмехнулся Пауль и, когда Томас выпил, в тот же стакан налил и себе.

В ноябре 1941 года над притихшим Киевом, над последним багрянцем его прибрежных высот, прокатился тяжелый рокочущий гром. С дальних просторов Заднепровья было видно, как над древней Лаврой, над золотыми ее куполами, взвихрилась косматая, черная туча, пронизанная огнем, — взвихрилась, застыла и ринулась на крутоярье каменным обвалом. Могучая громада Успенского собора всколыхнулась, поплыла, медленно рассеялась и исчезла.

Взрывом Успенского собора, этого изумительного памятника Киевской Руси, гитлеровцы начали осуществлять свой план «методического уничтожения следов славянской культуры».

Русевич был выпущен из концлагеря второго ноября, а утром третьего ноября его разбудил тяжкий гул взрыва. Несмотря на жестокий осадный режим, слухи по городу распространялись молниеносно. Вскоре к матери Татьяны пришла соседка, и обе старушки в слезах склонили колени перед маленькой темной иконкой.

Сидя в соседней комнатушке, Николай долго слушал их истовый шопот, вздохи и причитания, полные гнева и мольбы. Эти горячие, скорбные призывы к небу порождали у Николая чувство безысходности и тоски. Сознание одиночества и бессилья вдруг стало совершенно невыносимым, и он с удивлением подумал, что лишь недавно, лишь несколько часов назад, готов был кричать от счастья снова обретенной свободы. Свобода! Нет, он по-прежнему находился в плену. Весь город находился в плену — скрещенные кости, и череп, и черный коленчатый крест поднялись над руинами Киева бессмысленным призраком смерти. Отныне она таилась везде: в тишине переулков, в темных провалах выбитых окон, в стуке шагов патрулей, в запахе дыма и гари.

Сколько помнил себя Русевич, время всегда казалось ему слишком быстролетным — оглянешься, а день уже пролетел. Но, когда он ступил за ограду концлагеря, что-то случилось и со временем. Время словно остановилось. Он думал, что, стоит выйти за эту колючую ограду, вдохнуть всей грудью, сбросить груз унижений и тоски, и дни замелькают значительно быстрее.

Теперь он сознавал эту наивную ошибку. Тень огромной колючей ограды легла и на город, и на окрестные поля. Ходики на стене безучастно отстукивали минуты и часы, но Русевичу казалось, что в городе, замершем и глухом, даже само время притаилось.

Позже он зачастую вспоминал странное свое состояние тех дней, особенно ночей, когда все окружающее его: темное окно, стол, кровать, тусклый свет керосинки, дымок папиросы — все казалось ему нереальным.

Вслушиваясь в немую тишину ночи, он долго не мог уснуть. Вот, снова выстрел… Возможно, оборвалась еще чья-то жизнь. Алеша рассказывал, что ночные патрули расстреливали каждого прохожего, не предъявившего пропуск. После комендантского часа город словно вымирал. Временами чуткое эхо повторяло выстрелы и заливистые свистки. Иногда в затаенной тишине прорывался пронзительный крик, или глухо рокотал мотор мотоцикла, или сигналила сирена автомобиля. В городе непрерывно проводились облавы, шла напряженная, хищная, беспощадная охота на людей.

• Предыдущая
• 10/61
• Следующая