Куриная слепота - Коляда Николай Владимирович - Страница 11

• Предыдущая
• 11/18
• Следующая

ЛАРИСА. Квартира? Какая квартира? Это мамин? Я не вижу. Я не понимаю вас? Мамин? (Плачет, гладит портфель, подползла с ним к окошечку, к лунному свету.) Чемоданчик. Портфельчик. Я вспомнила. Я всё-всё вспомнила. С этим, нет, с таким чемоданчиком ходил хромой дядя Гена, слесарь-сантехник, жил в нашем дворе, угрюмый, страшный, им пугали: “Спи, а то дядя Гена Булюляка придёт! ” Булюляка – его фамилия была? Не помню. А по воскресеньям столы во дворе накрывали, выпивали и пели песни. Это его чемоданчик? В нём были железки блестящие, он кран перекроет, отремонтирует, однажды мама высыпала в раковину старое просо и оно, как цемент, забило трубы, и дядя Гена ругался, говорил, что вы врёте, что это просо, говорил, что это – цемент. У него был ключ, разводной, колёсико покрутишь и какую хочешь гайку открутить можно, он говорил про себя, что он не слесарь, а наладчик, наладчик, наладчик. (Щёлкнула замками, вздрогнула.) Когда забивают гвозди в гроб, то такой же страшный звук в тишине. На Западе знают, что это ударяет по нервам, потому сделали винты, шурупы, всё закручивается, разводным ключом, как у дяди Гены-наладчика, а не гвоздями… Почему на похороны Толи не позвали дядю Гену наладчика – не знаю. (Молчит, улыбается.) Ты знаешь, что там лежит?

ТОЛЯ. Жулик, ко мне иди.

ЛАРИСА. Жулик чёрный. Его не видно. Много чёрного цвета. Знаешь, что там?

ТОЛЯ. Знаю, смотрел.

ЛАРИСА. Это чужое. Почему смотрел?

ТОЛЯ. Да ладно ты.

ЛАРИСА. Что значит – “ладно”? Вы что себе позволяете? Тише, ни слова. Боюсь открыть. Дура, думаю, что там сидит маленький негритёночек. Негритос, негритос, папу с мамочкой унёс. (Открыла чемодан. Достала салфетку, полотенце с петухом, коробку из-под чая.) Это мамино. Я вспомнила. Я всё-всё вспомнила. Эти сорок дней меня отрезвили. Всё, прекращаю. Я больше не буду. Я всё-всё помню. Я всё вспомнила, все свои корешки. Я завтра же буду, начну жить иначе. Буду помнить, что я чья-то дочь, что у меня мои родители!!! Вся Россия должна очнуться, взбодриться, не брякать мозгами!!! (Открыла коробку, вынула бумаги, чиркает спичками, читает, улыбается.) А это? Документы?

ТОЛЯ. Документы.

ЛАРИСА. Это чужие. У моих другая фамилия. И у меня не эта фамилия. У меня – Боровицкая. Я диплом, я в универе, это прекрасная фамилия, я знаю, я не могу, это не мои родители…

ТОЛЯ. Не твои, говорю ведь. Я и сказал, чтоб не таскала его за собой. Поедем, да? Поедем вместе, да? Сколькикомнатная у тебя там?

ЛАРИСА. Сколькикомнатная. Многокомнатная. Ловушка многокомнатная. Маленькая, прикольная ловушка. Вы мне “тыкаете”? (Встаёт.) Не повод для знакомства то, что мы с вами тут, в подвале вот это вот сделали… Да, да, в Москву на мотоцикле. Или трёх свиней впряжем в сани и поедем. У меня Алекс, у меня концерты, у меня жизнь. Я это всё ваше тут ненавижу и ненавидела всегда! А это не мои… (Толя стукнул кулаком по портфелю.) Но-но, мальчик, тихо. Тот Толя звал меня на “вы” и не позволял таких слов, какие вы говорите, и вы – не он. Мы с вами только увиделись, что вы злитесь? Я не виновата, что вы вот где, а я вон где. Может быть, что и под фальшивым “Адидасом” бьётся горячее сердце, но я – “Сен-Лоран” люблю, тихо, не возражать мне… Значит, я приехала, я сижу тут…

ТОЛЯ. Старая ты. Врёшь ты всё. Сука, сука, я же говорю – все бабы суки, обещала вот только что…

ЛАРИСА. Кто чего обещал? Я? Я хотела вас всех за доброту отблагодарить! А ты? Ты знал, да? И она знала? Ах ты, Ванька из Криворожья, помесь негра с мотоциклом, свинья! И я приехала?! Вот моя трагедия – трагедия доверчивости, как у Отелло! Я всем и вся доверяю! Боже мой, Боже мой! Я-то думаю, эти люди приютили моего папу, мою маму, а это совсем чужие! Чужие! Я же вижу: не похож на папу, не похож! Что ж я такая глупая? Завтра приедет Алекс, он зачем мучался, мучается сейчас в грязном вагоне? Конечно, это не он, не отец! Мои дома! Они дома, в маленьком бревенчатом домике в восьми часах езды от Москвы, но в другую сторону, а я – тут?! У них нет телефона, как позвонить?! Он знал и не сказал мне!!! Со мной он поедет! Пупок развяжется, милый!! Всё наоборот! Свет! Дайте свет! Почему так темно в этом театре?! (Разбрасывает листья, хохочет.) Пошли, разбудим этого дядечку, чтобы не нарушать ему нервную систему, он меня тоже принял за дочь, рассердился, не здоровался со мной, обиделся, разбудим его, извинимся перед ним! Хорошо, хоть я не поехала на могилку к чужой тёте! Я только и знаю, что езжу по могилам! Хватит! Моё платье всё в листьях, что мне за это Слава Зайцев скажет, шляпка от Сен-Лорана испачкалась! Дура пьяная, приехала, мощи святые собралась выкапывать, идиотка, дура! Впрочем, надо съездить к ней на могилку, надо быть великодушной, доброй ко всем, художники великодушны и добры к своему народу, до свидания, мой дорогой, я многое поняла благодаря этой поездке, я поехала, разбужу его, да, да, я с катушек поехала в этом доме! Будите его! Лариса Боровицкая будет с ним прощаться! Мне надо ехать! Алекс, всё впереди, будем жить, не хороните меня!!!!

Бежит из подвала, падает, поднимается, дёргает за ручку двери подъезда, кричит, колотит руками и ногами в дверь. Из подъезда в ночных рубашках выскочили сёстры-еврейки, Митя, Зорро и Наталья. Лариса кинулась в подъезд, бежит наверх, вбегает в квартиру, бросается к постели, тормошит отца.

Дядечка, дядечка!!!! (Молчит.) Он не шевелится. Дядечка не шевелится… Я говорила вам, что будет третья смерть, говорила, вы не верили, третья смерть, третья смерть, третья смерть!!!!!

Прибежали все, встали у постели отца. В подвале собака завыла. Толя вышел к рельсам, лёг между ними, забросал себя листьями. Во дворе кто-то хлопает ковёр.

Темнота

Занавес

Конец первого действия

ДЕНЬ

Прошло три дня. Там же. “О” мигает, кран ездит, колокол звонит, падают листья с тополя, пакеты из-под молока на деревьях раскачиваются, трамваи ходят, искры летят. Мотоцикла возле подъезда нет. Везде висит выстиранное бельё: в квартире Мити, в подвале, на крыше, на балконе. У дома между тополями верёвка натянута и на ней тоже простыни, пододеяльники, наволочки, накидушки, вышивки, выстрочки, выбивки, вязание. С белья на пол, на листья сушеные капает, стекает струйками вода. С балкона ручеек бежит.

За столом сидит Лариса, Наталья, Митя, еврейки-близняшки. Наталья к себе сумку прижимает. Лариса сидит, ногами в пол упершись, на стуле. У неё на голове завязано полотенце как тюрбан, на коленях лежит салфетка. В одной руке у неё банка из-под чая, в другой – букет желтоголовой пижмы.

ЛАРИСА. Я говорила вам, что будет третья смерть, говорила, вы не верили, третья смерть, третья смерть. Сколько тут в этой квартире умерло уже. Эта женщина со своим мужем, их сын, потом Митина мама, потом бабушка, потом папа Мити, потом моя мама, ну, та женщина, которая была вроде бы как моя мама, и вот теперь этот дядечка. Страшно. Я боюсь ехать и в Москву. Там всё напоминает о его смерти. Високосный год. Страшно. Мне одно спасение – работа, роли. А их нету. Три дня я хожу на конечную остановку, стою с цветами до темна, пока глаза ничего не видят, а его нет и нет. Телефон не отвечает в Москве. Ничего не понимаю. Но что делать – у меня нет денег, можно было бы концерт организовать, но я не умею, у меня нет организаторских способностей. Надо выкинуть эти цветы. Правда, я их на пустыре нарвала. Эти цветы как называются? Не куриная слепота?

НАТАЛЬЯ. Куриная слепота весной. А сейчас осень типа того что. Это пижма.

ЛАРИСА. Осень, помню. Везде листья. Красивые цветы. Пижма, фижма, рижма.

НАТАЛЬЯ. Желтенькие. Говнистого цвета. (Сёстрам.) Тихая какая, слышите? К вечеру так орать будет – кошмаревич. Пока про цветочки говорит. Вот ведь человек-то, ведь что делает водка: жёлтая вода в голову ударяет.

• Предыдущая
• 11/18
• Следующая