Куриная слепота - Коляда Николай Владимирович - Страница 1

• 1/18
• Следующая

Действующие лица:

Лариса – 45 лет

Дмитрий – 45 лет

Наталья, его соседка – 45 лет

Зорро, её муж – 45 лет

Анатолий, их сын – 18 лет

Отец

Две сестры-еврейки

Мужчина с помойным ведром

Негр

Санитар

Небольшой город в восьми часах езды от Москвы. Наши дни.

ВЕЧЕР

Середина сентября. Двухкомнатная “хрущёвка” Дмитрия Школьникова, или “Мити-Школьника”, как зовут его все.

В комнатах почти ничего нет: в маленькой комнате – шкаф и куча жёлтых осенних листьев на полу. В большой: диван, на нём матрас, прикрытый серой тряпкой, рядом с диваном на тумбочке чёрно-белый телевизор. Тут же стоит старая, пятидесятых годов, “горка” с книгами на полках вместо посуды. На потолке дешёвенькая трех рожковая, с одной работающей лампочкой, люстра. Под люстрой – полированный стол. Три разномастных стула по стенам стоят. Ножки у стульев разъезжаются и, если сесть, то стул совсем может развалиться, надо ногами упираться. На той стене справа, что между двумя комнатами – большая трещина. Она стекает от потолка к полу – будто профиль чей-то нарисован.

В большой комнате балкон. Кухня тоже голая: шкафчик, стол, три табуретки. И здесь в углу листья лежат, прикрытые тряпкой. Вся квартира будто нежилое, сдаваемое в наём, помещение.

Самое интересное за окном, за стенами – как картина, декорация в окне нарисована: далеко-далеко церковь видна, ближе новостройка – кран движется, ещё ближе – дома шлакоблочные, зажавшие между собой трамвайную конечную остановку – “кольцо”, рельсы и навесик с киосочком у остановки. Трамвайные рельсы положены прямо у дома, почти у стен его, даже деревца нету у балкона, у окна, и каждые пять минут крыша трамвая и штанга, прикасающаяся к проводам, с грохотом катит мимо, искры сыпятся, так что кажется, что сейчас в квартире начнётся пожар или что трамвай въедет прямо в комнату.

На окнах первых этажей решётки в виде солнца, в виде символики московской олимпиады, ещё решётки с бутонами и цветами, зайцами и медведями. У всех подъездов лежат большие шины от автомобилей, в которых догорают последние осенние цветы – ноготки и астры.

За трамвайными путями, в доме напротив – молочный магазин. И днём и ночью горит в надписи “Молоко” вторая “о”, мигает, жужжит странно. Правда, днём не слышно, а ночью, когда тихо становится, совсем невмоготу от этого надоедливого потрескивания. У магазина стоят огромные старые тополя, штук пять, листья с них осыпались на асфальт. Листья лежат со всех сторон дома – кучами, дворники их не убирают: будто кто дом поджечь собрался, всё приготовил и только спичкой чиркнуть осталось.

Слева кран: хочет разбить окна и заехать в квартиру всем тем, что поднимает-опускает.

За стенкой справа воет собака. Сверху громко кричит телевизор.

В квартире у стола (стоит, не садится) ЛАРИСА. Она в чёрной шляпке, в чёрном пальто, чёрных очках, с саквояжем, в сиреневой вуали, на ногах туфли – “шпильки”. Лариса плачет, маленьким платочком слёзы вытирает. На стульях у стены с трещиной сидят НАТАЛЬЯ и МИТЯ. Ноги широко расставили, уперлись в пол, чтобы не упасть. ОТЕЦ сидит на диване, низко опустив голову. У двери в коридор стоят две СЕСТРЫ-ЕВРЕЙКИ, старухи-близняшки. Руки одинаково на животе сложили, в одинаковых платочках, в одинаковых зеленого цвета пальто. У обоих чёрные усы. За окном кран грохочет, колокол в церкви звенит, трамваи проезжают.

НАТАЛЬЯ (Негромко.) Дура, съела этот пирог зачем-то, он у меня колом типа того что в горле стоит. (Кашляет.)

ЛАРИСА. Какой разврат, какое распутство.

НАТАЛЬЯ. Ни вздохнуть, ни выдохнуть от этого пирога. И под “мостами” кусок пирога застрял, “мосты” менять надо.

ЛАРИСА. Какое распутство, какой разврат.

НАТАЛЬЯ (Громче.) Я говорю: зачем я, дура, этот пирог съела, он у меня колом в горле стоит, говорю. (Сёстрам.) А ты мне, Сара, типа того что: “Ешь да ешь”. Вот и застрял. Говорила тебе – не надо, а ты – нет. “Мосты” менять надо.

ЛАРИСА. Какие мосты? Кому?

НАТАЛЬЯ. Да вон, Саре и Двойре, у них поминки. Вот с пирогами и ходят по дому. А “мосты” вот эти вот. (Залезла пальцем в рот, другой рукой оттянула щёку, показывает Ларисе, говорит с трудом:) Вы-ды-тэ?

ЛАРИСА. Разврат, распутство. Сара и Двойра. Распутство, разврат.

НАТАЛЬЯ. Я спокойна, другой раз. Я верю в переселение душ. Я была в окружении Петра Лещенко. (Без паузы.) Как? Вы не знаете Петра Лещенко? Ну вот, здрасьте, другой раз.

ЛАРИСА. Кого?

НАТАЛЬЯ (Быстро.) Лещенко. Петра. Я даже его не знала, недавно услышала первый раз и как давай плакать, как давай, как давай, ой, горе, так плакала сильно, как тогда, когда маму хоронила. И чего плачу? И каждый раз плачу, как его слышу. Я даже думала, что я – не я, а я – его душа, в общем-то. Но узнала: он умер в июне, а я родилась в апреле. Не сходится. Жалко. И мне пить нельзя категорически. Лещенко ведь был связан типа того что с ресторанами, а я была в его окружении и это значит – поняли, да? То есть, я могу спиться, если начну пить. То есть, нет – я типа того что выпила свою цистерну в прошлой жизни. Поняли?

ЛАРИСА. Нет.

НАТАЛЬЯ. Ну, просто я заметила, что мне нравится выпивать. Зараза, застрял пирог в глотке и всё. И под зубами что-то мешает, жмёт и жмёт. Мне вот Тольку – жалко. Мне сказали, что он, мол, появился в последний раз. На землю, то есть.

ЛАРИСА. Кто это – Толька? (Смотрит на трещину на стене.)

НАТАЛЬЯ. Толька – мой сын.

ЛАРИСА. То есть, его зовут Анатолий? Толей?

НАТАЛЬЯ. Ну, а я что сказала? Толька, да. А что такое?

ЛАРИСА. Так. Странно.

НАТАЛЬЯ. Это вот – Сара и Двойра. (Сёстры кивают головами.) Это вот Митька. Молчун наш. “Школьников” фамилия, но раз у него такая трагедь в школе ещё произошла, то и зовут “Митя Школьник”. Нет, он нормальный, у него почти все дома. Его дразнили: “Дмитрий-хитрый – насрал в штаны, а говорит, что заржавело!” (Долго хохочет.) Я его в детстве так дразнила. Это – папаша ваш. Я – Наталья. Алексеевна. Вот – вся картина. Всё окружение Лещенко, типа того что. Не к слову чего-то сказала, не то. А Толька, да, помрёт. Восемнадцать, а помрёт. И к ворожее ходить не надо. Он смерти ищет. Через люки открытые на улице другой раз перешагивает. Нет, чтобы отойти в сторону, обойти, нет, возьмёт и перешагнёт. (Заплакала.) Придёт домой другой раз, скажет – скучно мне. А чего скучно? Не знаю. (Хохочет.) Типа того что, мол, всегда скучно ему. Умрёт. Ну, пусть.

ЛАРИСА. Кто?

НАТАЛЬЯ. Да сын мой, сын. Толька. Это сёстры-еврейки Сара и Двойра. А это – Митя. А это – папаша ваш.

ЛАРИСА. Кто эти женщины?

НАТАЛЬЯ. Я ж говорю: сёстры-близняшки. Евреечки. Мама померла у них. Хорошие другой раз, добрые, молчат всё время и ходят ручка об ручку. Только вот пирог заставили съесть.

ЛАРИСА. Они тоже в этой квартире живут?

НАТАЛЬЯ. Как они тут жить будут? Они ведь еврейки. Близняшки. Старухи.

ЛАРИСА. У них усы.

НАТАЛЬЯ. Правда? Вроде, да, есть. Они евреечки. Интернационал у нас в доме тут. Сёстры-близняшки. Они патронажными сёстрами работают в больнице, ходят по городу, по квартирам, заставляют сифилитиков лечиться, ну, кто скрывается, не хочет, типа того что. Им адреса дают в больнице и они ходят. Так вот, за ручку по сифилитикам ходят. Они с прибабахом обе. Сейчас вот мама у них померла, так давай собираться в Израиль. Ждали, когда она помрёт. Сами уж старухи. Я им: кому вы там нужны в Израиле, дуры, типа того что. Там своих евреев-дураков полно. Там люди сифилисом не болеют, что вы там делать-то будете. Евреечки. Сара и Двойра. Подружки мне. Дуры-дурами. Евреечки.

• 1/18
• Следующая