Лилипут - Колосов Игорь - Страница 17

• Предыдущая
• 17/162
• Следующая

Дэнни по-прежнему боялся открыть глаза, в тайной надежде (хотя абсолютно не веря), что ветер стихнет, дерево перестанет скрипеть, издавая стоны, и его воображение перескочит на что-нибудь более приятное, нежели выпачканный в крови человек. Но ничего подобного не происходило. Мужчина с ужасающей настырностью продолжал звать Дэнни. По имени. Будто этот звук уменьшал его боль, как наркотик. Хватит! Сейчас Дэнни встанет, конечно с открытыми глазами, может быть, даже включит свет, что уж точно разгонит эту чертовщину, забирающуюся на ночь глядя к нему в голову.

Но что это? Он уже почти не думал о раненом мужчине, но голос продолжал звучать у него в ушах: «Д-э-н-н-и, Д-э-н-н-и!» Упорно и настойчиво. И только в этот момент Дэнни Шилдс понял, что слышит голос на самом деле! Это не игра воображения и не стоны гнущегося дерева. Мальчик вытянулся под одеялом, словно натянутая вновь порвавшаяся струна гитары. Ноги его были так холодны, точно он засунул их в морозильную камеру; Дэнни весь превратился в слух.

«Дэнни, Дэнни!» Его действительно кто-то звал. От этой мысли у Дэнни все перевернулось внутри, он едва не закричал, но крик застрял где-то в горле, так и не вырвавшись наружу. У всего этого была еще одна дьявольская черта: голос вроде бы принадлежал человеку, находившемуся вне дома. ВНЕ! Но Дэнни готов был поклясться своей жизнью, что этот «кто-то» находится в ЕГО КОМНАТЕ! Дэнни был уверен в этом, как если бы знал наверняка. Это казалось в высшей степени необъяснимым. Он помнил абсолютно точно, что не засыпал, а значит, никто не мог войти в его комнату без того, чтобы Дэнни не расслышал. И все-таки кто-то находился в его комнате.

«Дэнни, — продолжал голосок. — Ну, Дэнни! Открой глаза!» От этих слов мальчик дернулся, будто через него пропустили электрический ток. Затем наступила тишина. Но последние слова убедили его окончательно в том, что он не спит. До этого еще можно было надеяться на то, что он находился в полусонном состоянии, при котором воображение рисует вполне правдоподобные, хотя и несуществующие вещи. Но кто-то попросил его открыть глаза таким тоном, словно рассердился на Дэнни за его неверие. Однако теперь снова стояла гробовая тишина. И даже ветер стих на минуту, хотя, казалось, собирался бушевать по меньшей мере до утра.

Дэнни лежал ни жив ни мертв. Он слышал лишь свое дыхание, стараясь, чтобы оно было потише. Ему казалось, что его можно обнаружить именно по дыханию. Но тут он вспомнил, что в комнате светло благодаря уличному фонарю, потому что он не задергивает шторы на окнах. Неожиданно подумав об этом, Дэнни почувствовал, как все его тело покрывается гусиной кожей, и ощутил такой холод, словно лежал раздетый на подъездной дорожке. Да, в комнате светло, и, если здесь кто-то есть, он его видит. Открыть глаза было равносильно смерти. Но он должен был это сделать. В конце концов, это может оказаться всего лишь страшным сном, и он проснется. Возможно и такое. Если же нет… В комнате просто-напросто никого не может быть. Никого! Дэнни полежал еще с минуту. Тишина. Показалось? Одеяло сменило тяжесть бетонной плиты на обычный вес. Ну и мерещится же ему сегодня! Дэнни даже улыбнулся. И эту улыбку не мог видеть никто. Без всяких сомнений, потому что никого тут нет! Дэнни открыл глаза. Ничего не произошло. Дэнни осторожно, словно кровать была сделана из тончайшего стекла, приподнялся на локтях. И это… случилось. Он увидел ЕГО. Лилипута.

Возле кровати под окном стоял письменный стол с выдвижными ящиками. Половину стола заливал своим потусторонним унылым светом уличный фонарь. И все-таки его хватало, чтобы различить малейшие предметы. На краю стола сидел маленький человечек не более шести дюймов ростом. Он сидел на границе света и тени, делившей его по вертикали, и… болтал своими крохотными ножками. Человечек был одет в черный (или другого темного цвета) плащ, подвязанный светлым (наверное, желтым) поясом. На голове виднелся красный колпак. Его белесая бородка имела лопатообразную форму, закрывая подбородок и горло. Если бы он еще сидел неподвижно, то мозг мальчика, стиснутый клешнями ужаса, нашел бы какое-нибудь объяснение. Например, что это просто шутка отца, посадившего ему на стол этого гнома. Хотя объяснение все равно было бы донельзя маловероятным — отец никогда не выкидывал подобных шуточек. К тому же почему Дэнни не видел этого гнома, когда выключал свет? Такая игрушка не могла не броситься в глаза. Но это не имело значения, потому что Лилипут болтал ножками и… улыбался. Мальчик это отчетливо видел. Лицо малюсенького человечка, маленькое, старческое, мерзкое до умопомрачения личико, сморщенное, как шкурка засохшего яблока, улыбалось, обнажая два ряда микроскопических зубок. И прежде чем Дэнни, открывший рот, как будто он сидел в зубоврачебном кабинете, успел что-либо предпринять (хотя что он мог предпринять?), этот жуткий малюсенький гном заверещал своим голоском, показавшимся такой же уменьшенной копией нормального, как и его тело:

— Дэнни, Дэнни! Вот ты и открыл глаза, открыл глаза! Отлично, умница. Ты — умница, Дэнни! Хочешь, чтобы у тебя умерла мама? Хочешь? — Лилипут подмигнул ему, все так же продолжая болтать ножками. Дэнни застонал. — Помнишь, как прошлым летом она ударила тебя по лицу и у тебя пошла из носа кровь? И тебе было больно. Тебе было больно, ведь правда, Дэнни? — Он снова подмигнул.

У Дэнни не хватало сил (да и времени), чтобы сбросить с себя оцепенение. Легкие кололо изнутри, точно вместо воздуха туда набросали гвоздей. Осознание того, что Лилипут (и вообще кто-либо) знает, что в прошлом июле мать разбила ему нос (а ведь это произошло даже не в Оруэлле), придет позже. Но теперь этот факт бледнел в сравнении в тем, что он видел (и слышал). Дэнни знал, что не спит. Это происходит наяву. А Лилипут продолжал говорить, очень быстро, но все же очень отчетливо (его слова, кроме обычного восприятия, доходили до мальчика еще и по-другому. Они звучали у него в голове):

— Хочешь, чтобы у тебя умерла мама? Она больше не будет разбивать тебе нос, и тебе не будет больно, Дэнни! Хочешь, чтобы у тебя умерла мама? А помнишь, как она чуть не открутила тебе ухо? Помнишь? И тебе снова было больно, Дэнни! Хочешь, у тебя умрет мама, умрет мама, умрет мама, умрет мама, умрет мама… — заладил он, как заклинившая пластинка.

Дэнни был уверен, что, встреть он где-нибудь в глуши великана, перед котором он сам был бы лилипутом, это не нагнало бы на него такого ужаса, как это мерзкое существо, похожее на большую мутировавшую муху, но выглядевшее (по крайней мере, внешне) как человек, уменьшенный в десятки раз. Это малюсенькое созданьице (где его создали?), сидевшее на столе в комнате Дэнни, болтало ножками, как капризный ребенок. И мальчик исступленно, так, что свет померк перед глазами и их застлали слезы, закричал.

Уилл Шилдс, направляясь в душ, решил, что жена и сегодня согласится заняться любовью. Уже несколько дней она была в прекрасном расположении духа, а Уилл давно сообразил, что подобные моменты нужно использовать. Не то чтобы Энн не нравился секс, но, когда она была зла или просто чем-то недовольна, ее лучше было не трогать. В последние годы своими постоянными придирками и раздраженным выражением лица она вообще отбивала у него всякое желание. Вот почему в нечастые (и непродолжительные) периоды благосклонности жены Уилл чувствовал себя по-настоящему счастливым. Дело было вовсе не в сексе. Может показаться странным, но мистер Шилдс знал, что он человек слабохарактерный, из тех, кого называют тряпкой. Если бы кто-нибудь обозвал его так, он согласился бы с ним (хотя и обиделся бы). Он не питал иллюзий на свой счет. Он понимал также, что жена не уважает его из-за этой мягкотелости. Он бы и хотел что-то изменить, но не мог. Сослуживцы его любили и уважали, но собственная жена, которую он безумно любил, обращалась с ним так, как будто он был совершенно ее недостоин. И все же он готов был благодарить ее уже за одно то, что она до сих пор живет с ним, хотя прекрасно знал, что он является отменным специалистом по графике и его семья живет в полном достатке, не отказывая себе ни в чем. Уилл любил жену до беспамятства, и даже если она была явно не права (а так случалось в большинстве споров), он редко возражал ей. Он видел, что Энн частенько бывает излишне резка с детьми, но успокаивал сыновей, потому что любил жену. Что поделаешь, если он именно такой человек? С детства он привык подстраиваться под бешеный темперамент и подчиняться суровой воле своей матери, так же вел себя и в собственной семье. Еще не будучи мужем Энн, Уилл, так сказать, боялся дышать на нее. Пожалуй, не возьми она инициативу в свои руки, он так бы и не осмелился даже дотронуться до нее. Однако в молодости Энн Робсон держала (что касается Уилла) язык при себе, уважала его личную свободу, и вряд ли кто-либо мог предположить (кроме бывалых людей), что через полтора десятка лет она превратится в такую стерву. Время иногда (и не так уж редко) меняет людей до неузнаваемости. Кажется, ну что ей еще надо? Уилл ни разу за всю жизнь (совместную) не изменил ей, ни разу не повысил на нее голоса, если только она не кричала минут двадцать подряд. Когда жена чувствовала себя плохо или ей хотелось полного покоя, Уилл умудрялся стать почти невидимым, но она все равно замечала его, причем это заканчивалось вовсе не комплиментами с ее стороны. Иногда (очень-очень-очень редко) Уилл задумывался, за что ему такая несправедливость. И пытался сравнивать себя с другими «добропорядочными» мужьями, которых хорошо знал. За примерами не надо было далеко ходить: с ним вместе в фирме работал Эрик Хадсон. Хороший мужик. Только не для жены. Он был лет на пять моложе Уилла, имел смазливую, несколько женственную наружность и привычку засиживаться в баре, поглощая приличное количество своего любимого «Будвайзера» и совершенно не думая об ожидавших его дома жене и трехлетней дочке. Да, Эрик неплохо зарабатывал, содержал семью, жена его не работала, а потому зависела материально от мужа, тем более после рождения ребенка, так что ей ничего не оставалось, как мириться со всем и как-то терпеть. Эрик не пропускал ни одной юбки и только отмахивался, когда жена пыталась ему что-то сказать. Да и дома он вряд ли ей помог хоть раз в домашних хлопотах или присмотрел за дочкой, хотя со своей работой справлялся безукоризненно. Уилл соглашался, что и у Роберты Хадсон тоже, может быть, не самый идеальный характер, однако он и мысли не допускал, что она сказала бы ему хоть слово против, будь он ее мужем. Но такие сравнения приходили ему на ум на удивление нечасто. Несмотря ни на что, Уилл был доволен, что у него такая жена, и о другой не помышлял. Любовь, сильная до сумасбродства, убила в нем последние остатки самолюбия. И он готов был спать со своей женой раз в неделю (иногда реже) вместо пяти-шести раз, как бы желал, лишь бы жить с ней под одной крышей. С возрастом он стал замечать, что становится все более терпеливым к ее выходкам, Хотя она, наоборот, злилась все чаше и чаше.

• Предыдущая
• 17/162
• Следующая