Окрась это в черное - Коллинз Нэнси - Страница 35

• Предыдущая
• 35/47
• Следующая

(Джабо.)

Этот голос отдавался у него в голове еще несколько дней, когда он пытался сосредоточиться на рекламе пивоваренной компании. Надо было нарисовать кенгуру с шестибаночным пакетом темного пива в сумке вместо детеныша. Когда работа была сделана, заказчик попросил пририсовать кенгуру шляпу бродяги из буша, чтобы «придать мужественности», и тогда никто не сможет обвинить компанию, будто она уговаривает беременных женщин пить пиво. Сквозь болтовню заказчика про то, что кенгуру в шляпе «мужественней» кенгуру без шляпы, вдруг прозвучал голос, зовущий Чарли Гауэра по имени. Не по имени страны белых – по имени Страны Снов.

(Джабо.)

Чарли вытаращил глаза, оглядел комнату, но никого не увидел, кроме тех, кто там обычно бывал.

(Джабо, пора в кочевку), -сказал Голос Снов.

И был прав. Действительнопора было в кочевку.

Ни слова не говоря, Чарли встал и начал снимать галстук. Все замолкли и уставились на него так, будто он отпиливал себе ногу.

– Гауэр, что вы себе позволяете? – рассвирепел начальник.

Чарли не ответил, а просто вышел и направился к лифту. Пиджак он бросил на тротуаре возле здания, где работал с окончания университета.

И было это... когда? Три дня назад? Четыре?

Он шел по шоссе, потом оно сменилось проселками. Он шел по проселкам, пока они не сменились дорожками. Дорожки сменились тропинками, а сейчас он карабкался на Эйерс-Рок, одну из самых здоровенных скал. И почему-то все это он делал не по своей воле.

По дороге ему помогали разные существа, например, чистокровный старик биндуби, который подвез его сотню миль на разбитом «лендровере», или оборотни мура-мура, являвшиеся среди дрожащего от жары воздуха со связкой жареных хвостов кенгуру и скорлупой яйца эму, полной воды. Иногда мура-мура походили на аборигенов, иногда на людей с головами кенгуру, а то и с головами динго. Как бы то ни было, а они отнеслись к нему по-человечески.

Он карабкался на Эйерс-Рок, как насекомое по стеклу, обдирая пальцы о шероховатый красный камень. Все сознательные мысли, все, что не было Джабо, облезало вместе с обгорелой шкурой. И наконец, после долгого и мучительного дня и ночи подъема он достиг вершины и рухнул на спину, подставив лицо солнцу, раскинув руки и ноги, будто обнимая вселенную.

Глядя на безжалостное небо гаснущим взглядом выжженных глаз, он увидел, как отломился и стал спускаться вниз кусочек солнца. Сияние подплыло ближе, и стали различимы руки, ноги и голова. Тогда он улыбнулся, узнав Женщину Снов, и понял, что это не сон. Она подняла его на золотистые руки и понесла в небо, а там обернула опаленное тело мягкими облаками и выманила из его чресл мед жизни легчайшим движением своих.

Когда Чарли проснулся, вокруг него хлопотало племя Нгаанатжара, живущее в сотнях миль к югу от Эйерс-Рок. Кожа Чарли была чернее жука, а на животе и на лице – племенной узор шрамов. Он не знал, нанес он себе их сам или это была работа Женщины Снов. В первый свой день в племени он гадал, как ему теперь добраться домой в Канберру. На второй день он гадал, сохранилась ли за ним работа, или кто-то другой рисует шляпы на кенгуру с сумками пива. На третий день он послал все к черту и объявил Чарли Гауэра мертвым. Отныне существовал только Джабо, рисовальщик и колдун племени Нгаанатжара – им и остался этот человек до конца жизни.

Она здесь.

Владыки Тьмы Внешней, не покиньте меня – она здесь.

Вчера ее видел один из моих работников – она рыскала по Чайнатауну, расспрашивая о Несносной Мухе. Умная девочка. Очень умная. Найти хозяина, проследив за слугой. И дня не пройдет, как она свяжет Несносную Муху и Кепу Хьюди. Тогда кончатся для меня годы репетиций и начнется реальность.

Но вот вопрос: готов ли я? Готов ли отодвинуть в сторону всех своих слуг и сам войти в клетку тигра?

И почему я задаю себе этот вопрос? Разве я не Морган, Лорд Утренней Звезды? В прошлом задумываться над такими вещами было для меня так же противоестественно, как бродить под солнцем. Но это было до нашей последней встречи. Она не только оставила мне отметину навечно – хотя и одного этого оскорбления достаточно, – но и отобрала у меня нечто. Когда мы бились на нематериальном поле битвы, в Месте, Которого Нет, она поглотила часть меня, созданную в виде химеры, и тем обрела надо мной определенную власть. И заставила меня себя полюбить.

И это нечестно – что я теперь должен был обрести любовь. Я гордился тем, что никого не любил уже семьсот лет. Любовь превращает в глупцов даже самых сильных – это она заставила Панглосса сделать меня равным себе. Конечно, я никогда не любил этого мерзкого старого развратника – ни человеком, ни вампиром. Я терпел его мерзости из страха, что окажусь под ножом и буду петь кастратом в папской капелле Целестина Четвертого.

Из надежных источников мне сообщили, что Панглосс мертв – или почти уже мертв. Старый дурак поддался наконец Ennui. Тем лучше для него.

Я свое существование прошел без страха ран, плена или рабства – потому что смерть была моей броней. Ничто живое не могло тронуть моего сердца или пробудить во мне что-либо, кроме простейших желаний. Но теперь – теперь я гляжу в глаза Медузы, отраженные моим щитом, и чувствую, что я сокрушен. Нечестно, что мне пришлось обрести любовь, ибо я не хочу ее и она погубит меня, если ей дать хоть малейший шанс.

Она здесь. Наконец-то она в самом деле здесь. Я не могу дождаться.

Из журналов сэра Моргана, Лорда Утренней Звезды.

~~

Чайнатаун – крепкий орешек, и даже Соне его не так просто раскусить. Все китайские общины клановые, но Нью-йоркская здесь впереди всех. Лофаан,кем бы они ни были – англо-саксы, чернокожие или латиносы, – на этих улицах чужеродны, как больные зубы. Сильнее использовать свои телепатические способности Соня не решалась: человеческий разум не рассчитан на насильственное сканирование, может не выдержать. Если действовать неосторожно, чужой мозг рассыплется как леденец и станет бесполезным и для владельца, и для нее. Но есть люди, которые всегда готовы поделиться информацией – за свою цену.

Эта китайско-американская аптека ничем от других не отличалась. Витрины старой травной аптеки покрылись пылью так густо, что народ автоматически проходил мимо, считая, что она не работает. И ошибался.

Когда Соня вошла, дзенькнул колокольчик над дверью. Внутри было темно и пыльно, хотя можно было разглядеть настоящую обстановку середины прошлого столетия. Двадцатифутовая позолоченная ширма с хризантемами и улыбающимися львами отгораживала внутренность лавки. Пара полинявших бумажных фонариков свисала с жестяного потолка. Под стеклом длинного прилавка выстроились конвейерные керамические Будды и шашки для маджонга, а с ними – даже еще более дешевые чайные чашки с грубо свитыми ручками. И на всем – тонкая патина пыли.

Из-за ширмы вышел молодой китаец в сером тренировочном костюме и остановился в нерешительности: он не ожидал, что в заведение может зайти ло фаан.

– Я ищу Ху Тонга из «Джунрен Мао».

Юноша энергично замотал головой:

– Нет здесь. Нет такой имя здесь. Вы сожалительно ошибался ходить сюда.

– Не мели чушь, – огрызнулась Соня по-китайски. – Ху Тонг держит эту лавку сто тридцать лет, плюс-минус десять. Иди скажи ему, что пришел покупатель!

– Вернись к работе, Пей Ли, – вкрадчиво произнес мужской голос из-за ширмы. – Нашу покупательницу я обслужу сам.

Ху Тонг, предводитель «Джунрен Мао», вышел из-за ширмы и уставился на Соню блестящими зелеными глазами. Трудно было сказать, что поражало больше: его официальный костюм мандарина, включающий расшитый драконами халат и султан с павлиньими перьями, или то, что голова у него была тигриная.

– Приветствую тебя, Ху Тонг. Много воды утекло с нашей последней встречи.

Ху Тонг слегка склонил голову, но рук не вынул из рукавов куртки.

– По человеческим меркам, лет прошло достаточно много. Шесть, если не ошибаюсь?

• Предыдущая
• 35/47
• Следующая