Князь Воротынский - Ананьев Геннадий Андреевич - Страница 54
- Предыдущая
- 54/114
- Следующая
Михаил, задержав на малое время посланца Челимбека, собрал совет. На нем, помозговав, решил ополчение, белевскую дружину и стрельцов оставить на переправе через Упу, дружинам же Воротынска, Одоева и казакам-порубежникам переправиться через реку и укрыться там в чащобе, а как бой на переправе завяжется, ударить по крымцам с тыла. Определили и переправу, на какую Челимбек посоветует царевичу Иминю вести тумен.
С этим и отпустили посланника, придав ему еще и своего человека, чтобы тот доставил ответ. Послал князь Михаил Воротынский и гонца к главному воеводе, чтобы тот послал бы рать на помощь Пронску.
Нойон согласился с планом Михаила Воротынского, только внес поправку: не на одну переправу выйдет тумен, а на две. На самую удобную, Топкий брод, что левее Одоева, и на Камышовый брод, что правее Одоева. Причем, ставил Челимбек условие: у Топкого брода можно сечь крымцев всех подряд, а на Камышовом опасаться, чтобы не попал под меч либо стрелу царевич. Лучше, если удара с тыла вовсе не будет. Он, Челимбек, обещал, что как только на Топком броде начнется сеча, царевич не поспешит туда на помощь, а побежит спешно в свой улус. Внести страх в его душу, обещал Челимбек, он сумеет.
Князю бы Михаилу Воротынскому лишь с Никифором Двужилом, как это делал прежде, выслушать это условие и согласиться с ним, так нет, оставил при себе еще и Фрола Фролова, доверяя ему безмерно.
Крымцев побили. И не мудрено, коль все было заранее предусмотрено. Замешкался было Фрол с одоевской дружиной, но от этого получилось даже лучше: крымцы, придя в себя, сплотили ряды против воротынцев и казаков, оттого удар одоевцев оказался особенно неожиданным и внес совершенную панику в татарской рати. Фрол после сечи хвалился, что он специально припозднился, приписывая окончательный успех себе. Никифор же оценил этот факт таким образом: «Намотать на ус следует удачу, для нас самих неожиданную, но Фролу дружину оставлять не гоже. Он – что пустая бочка: звону ой как много, а коль до дела, кишка тонка».
Князь Михаил тоже не одобрил сбоя в общем плане сечи, посчитав, и не без основания, что Фрол труса спраздновал. Хорошо, что хорошо кончилось, но могло быть и худо.
Двужил же продолжал: «Какая мысль у меня, князья-братья: не все время вам здесь службу служить, покличет вас государь, на кого тогда дружину одоевскую оставите, вот в чем закавыка. Не грех, считаю, поступить так: в Воротынске Сидор Шика пусть воеводит, когда без князя, а одоевскую я под руку возьму. С собой пяток смышленых дружинников прихвачу, на выбор. Из них себе сменщика готовить стану, чтоб в грязь лицом не ударил, когда немощь меня одолеет».
Разумно. Но чтобы Фрола не обидеть, решили оделить его тройкой деревень, дюжину пленников-татар дать да усадьбу знатную срубить возле той деревни, какая ему больше всего приглянется, самого же Фрола держать при князе Михаиле с малой дружиной. Худо ли? Не худо, конечно, только не учли братья, что Фрол о другом мечтал, играя на Казенном дворе двойную игру.
Отослали царю из крымского полона знатных вельмож, получили в ответ милостивое слово государя, медали золотые и повеление стеречь его, царевы, украины от вражеских набегов; Михаил с жаром принялся устраивать одоевскую дружину на свой лад и ладить засеки. Сам лично на всех сторожах побывал, какие еще по примеру отца его, князя Ивана Воротынского начали ставить белевские и одоевские воеводы.
Многое, по оценке Михаила, сделано было разумно, но многое предстояло подправлять, усиливать. Особенно тылы Одоева и Белева. Они были совсем голыми.
Вроде бы ничего разумного в этом не было, чего ради от своей земли засеками отгораживаться и ставить сторожи на Упе? Только князь Михаил со стременным своим так рассудили: раз татары чаще всего идут на Одоев от Каширы и Серпухова, когда их там постигает неудача, этого и следует остерегаться не менее чем нашествия со стороны Поля. Ведь как получилось бы, не дай знать загодя Челимбек о намерении Сагиб-Гирея? Единственное, что оставалось бы, отбиваться, укрывшись в крепостях, бросив на произвол судьбы окрестные села. Не до жиру, быть бы живу.
Засеку на левом берегу Упы-реки начали ладить всем миром. Не только посошный люд трудился и нанятые бригады, но и дружина, снявшая на время кольчуги. Государю же и Разрядному приказу отправил князь Михаил челобитные, чтобы присланы были бы стрельцы и казаки для пяти сторож, которые наметил он с Никифором по новой засечной линии.
Царь уважил просьбу, и князь Михаил, довольный этим, еще более вдохновенно принялся проводить свою идею в жизнь. Оканчивать, однако, все задуманное пришлось Никифору Двужилу: Михаила и Владимира государь позвал в Москву.
Первое, что они испытали, когда посланец царя передал им повеление как можно скорее прибыть в Кремль – это радость: они остаются в милости у молодого государя. Увы, радость их как пришла, так и улетучилась. За обедом царев посланец, дьяк Разрядного приказа, вроде бы исподволь, а рассказал, что закончилось безответное детство самодержца, он проявил свою волю, повелев схватить князя Андрея Шуйского и бросить его на расправу псарям, сослал князей Федора Шуйского-Скопина, Юрия Темкина, Федора Головина и всех их слуг ближних; оковал в Переяславле боярина Ивана Кубенского, сына двоюродной тетки царя, а Афанасию Бутурлину принародно отрезал язык за дерзкие против царя слова и бросил в темницу.
Съездив на богомолье в Угрешский монастырь святого Николая, царь пожил несколько месяцев в Коломне среди рати своей, а, вернувшись, узрел мятеж среди ближних слуг, повелел отрубить головы зачинщикам – князьям Ивану Кубенскому, Федору и Василию Воронцовым.
Не пояснил посланец, какой зрел мятеж и зрел ли он вообще, кто дознавался истины, и поняли братья из этого, что по стопам своей матери Елены Глинской пошел сын, легкомысленно верит навету и расправляется не судивши. Вот это-то и встревожило князей-братьев – радость от столь долгожданного приглашения в Москву как рукой сняло.
Увы, делать нечего. Не откажешься же от приглашения. Тогда уж наверняка в цепях доставят, как при Елене-правительнице. Решили братья в отношениях с придворными, да и с самим царем вести себя предельно осторожно, лишних слов не говорить при любых обстоятельствах.
И первое испытание пришлось им выдержать уже на следующий день после приезда. Царь Иван Васильевич принял их вновь в той самой комнатке, замысловато расписанной и инкрустированной, в какой беседовал с ними первый раз. И на сей раз разговор состоялся весьма доверительный: юный царь жаловался на козни бояр, которые в борьбе за верховенство в думе совершенно не замечают его, своего государя, кому Богом определено самодержствовать, поэтому он и позвал их к себе, чтобы иметь под рукой верных и надежных слуг. Князю Владимиру он отдал свой царев полк, а князю Михаилу повелел быть ему первым советником во всех делах. Так и рвалось возражение: «В казнях и жестокостях я не советчик!» – но Михаил Воротынский сдержался, пообещал только, что станет советовать по чести и совести, хотя вполне осознавал поступок этот противный совести. Самое бы время вразумить юного государя, что нельзя лишь по навету рубить головы князьям и боярам, особенно тем, кто пестовал его, оберегал от невзгод, стремился воспитать царем добродетельным, заботившимся о благе государства; промолчал, однако, князь Михаил, не пересказал жалости народной, о которой поведала ему мать, по-прежнему царскому любимцу и пестуну князю Федору Семеновичу Воронцову и брату его князю Василию, оговоренных дьяком Захаровым по наущению Глинских, не стал убеждать царя быть милостивым к своим подданным – звон кандальный останавливал его, тяжесть ржавого железа, какое долгие годы таскал он на своих ногах и руках. Думал: «Исподволь стану влиять. Исподволь. С большей пользой для державы и для себя».
А еще повелел тогда государь братьям, особенно Михаилу, думать, как наказать Казань, которая продолжает лить кровь христианскую без меры и поделать с которой пока что ничего русская рать не может. Посланная в очередной раз на Казань, она дошла лишь до устья Свияги и с позором вернулась. Но не отступаться же. Царь так и сказал: «В следующем году пойдем!»
- Предыдущая
- 54/114
- Следующая
