Осторожно, Питбуль-Терье! - Эриксен Эндре Люнд - Страница 1

• 1/25
• Следующая

— У нас в классе новенький, — рассказываю я маме, уплетая вкуснейшие блины с черничным вареньем. А сам за ней наблюдаю. Мама моет сковородку, на которой жарила блины. Движения у нее немножко как у робота. Это значит, что ей немножко страшно. Бывают дни, когда ей очень страшно. Тогда она целый день лежит в постели или сидит в кухне на стуле, как деревянная. Но бывают дни, когда она совсем забывает о своих страхах и хлопочет в гостиной в совсем обычной одежде. Сегодня на ней халат поверх ночной рубашки и теплые меховые тапки, я обожаю греть в них ноги после мамы.

— О-о, — говорит мама. Это означает одно из двух: или мои слова ее не испугали, или она не совсем поняла, что я сказал. Для ясности я спрашиваю напрямик:

— У тебя как сегодня со страхами, очень сильные?

— Нет, в самый раз. Я справляюсь.

У многих мам нет и намека на чувство юмора. А у моей его хоть отбавляй. Она умеет все обратить в шутку.

Тогда я рассказываю дальше: у новенького есть питбультерьер.

Мама перестает скрести сковородку.

— Питбуль? — переспрашивает она испуганным голосом. Испуганный голос — это сиплый шепот. Он может превратиться в плач в любую секунду.

— Врет наверняка, — говорю я самым беспечным тоном, на какой только способен.

Мама присаживается к столу. Хотя обедать не собирается. Она никогда не ест, если ей страшно. А страшно ей очень часто. Поэтому мама страшно худая.

— Я заказала елку на Рождество, — говорит мама и старательно улыбается.

Ее хватает на полминуты. Потом улыбка сбегает с губ, и вид у мамы делается откровенно грустный.

Учитель заранее предупредил, что мы должны встретить новенького хорошо. Такие предупреждения всегда, мягко говоря, пугают.

— Даун наверняка, — сказал Курт. Мы стояли во дворе и ждали звонка на первый урок.

— Или голубой, — сказал Рогер.

Курт и Рогер мои лучшие друзья. Но Курт круче. Он одевается в крутом магазине для сноубордистов и говорит всегда дело.

— Никаких телячьих нежностей с новеньким, — сказал он мне. — А то решит, что он тебе понравился. И приклеится. Потом принесет подарочек на Рождество. Охнуть не успеешь, и дело сделано — тебе капут.

— Сколько раз такое видел! — подтвердил Рогер.

Рогер попроще Курта. В смысле стильности. У него пластинка на зубах, и вообще он вечно ходит в бейсболке, даже сейчас, зимой.

Прозвенел звонок, все ринулись к дверям школы.

И тут Курт узрел его. Первым.

— Ого! — сказал он и показал на что-то у себя за спиной.

Я такой, увы, невысокий, что не увидел ничего. Одни головы. Но вдруг вся толпа дружно шарахнулась и прижалась к дверям.

— Не давите так! — заверещал кто-то из девчонок.

Я спросил, что происходит.

— Там новенький, — объяснил Курт. — Амбалище!

Народ перешептывался и перемигивался, кто-то ахал, кто-то охал или говорил: «Вот это да!» и «Ничего себе!», вдруг все расступились, и образовался коридор. На том конце я увидел его. Новенького. Мама дорогая, вот это туша. Борец сумо какой-то. Он пошел к дверям. При каждом шаге складки жира колыхались, а обвислые щеки болтались, как у бульдога. Народ попятился, но один парень из четвёртого «В» соображал небыстро и оказался-таки у новенького под ногами. Тот отпихнул его, и тугодум из четвертого «В» рухнул мордой на асфальт и заплакал. У самых дверей стояла девчонка с косичками. Она отскочила в сторону, а новичок взялся за ручку двери и стал дергать. Дверь была заперта.

Стало очень тихо. Только редкий шепоток вокруг. В конце концов Курт прокашлялся и спросил:

— Это ты новенький?

Жиртрест медленно повернулся в нашу сторону. Видок у него был недобрый.

— Как тебя зовут? — спросил Курт. Вопрос прозвучал вроде как дружелюбно, но я-то Курта знаю, это он прикидывался.

Новенький прогудел что-то, но ответ заблудился в недрах круглых щек.

— А?

— Терь е , — сказал новичок.

— Как ты сказал? — переспросил Курт. — Жирдяй-Терье?

Народ начал хихикать.

Жирдяй-Терье посмотрел на Курта с ненавистью.

— Ты очень жирный, понимаешь? — пояснил Рогер.

Я было засмеялся, но быстренько заткнулся: Жирдяй-Терье налетел на Курта, повалил его на землю и уселся верхом всеми своими килограммами. Потом сдавил своими лапищами Курту горло и начал его трясти.

Школьный двор умолк.

— Будешь называть меня Питбуль-Терье, — рычал новенький. Он тряс Курта, как тряпичную куклу. У Курта щеки стали цвета помидора, он хрипел и кашлял. Я покосился на Рогера. Тот стоял точно громом пораженный: молча, вытаращив глаза и разинув рот.

Курт выдавал какие-то придушенные рулады. Питбуль-Терье усилил хватку и ощерил зубы.

— А если попробуешь звать иначе, — пыхтел он, — будешь иметь дело с моим питбультерьером. — Усек?

Курт кивнул.

Питбуль-Терье отпустил его, поднялся. Пришел учитель, отпер дверь, и Питбуль-Терье протиснулся в школу.

Мы с Рогером помогли Курту подняться.

— Придется из этого психа котлету сделать, — просипел Курт.

Я был с ним полностью согласен. Где это видано, так себя вести?

На самом деле мне кажется, что Питбуль-Терье меня преследует.

Когда наш учитель Бернт вошел в класс вместе с Питбулем-Терье, то сам он тащил парту, взятую в выпускном классе, а Питбуль-Терье нес от нее стул. Вот орясина. Со своего места я видел, что Бернт о чем-то спросил Питбуля. Тот повертел головой, оглядывая класс своими нехорошими глазами, и вдруг остановил взгляд на мне. Мало того — он показал на меня пальцем.

После чего к моей парте приткнули эту здоровую.

Вообще-то я никого не боюсь. Но если этот «кто-то» — амбал, огромный, как борец сумо, и только что на твоих глазах разделал под орех самого крутого парня в классе, то для тревоги появляются известные основания.

Я украдкой взглянул на Курта. Я собирался состроить гримасу типа «вот ведь влип» и показать, как мне противно, что этот Питбуль-Терье свалился на мою голову. Но Курт смотрел прямо перед собой непроницаемым взглядом. Курт мастер принимать удары судьбы невозмутимо.

Бернт спросил, не хочет ли Питбуль-Терье сказать о себе пару слов.

Питбуль-Терье так отчаянно замотал головой, что щеки заколыхались, как желе.

— Но ты можешь сказать ребятам, откуда ты приехал?

Голос Бернта стал чуть тоньше и чуть выше.

— Черта с два!

Девочки на первых партах охнули.

— Боже мой! — пробормотала Ханне, выпучивая глаза, отчего они прямо из орбит вылезли.

Раньше за Куртом не водилось привычки поднимать руку. Если он хочет сказать, то и говорит. Но сейчас он высоко вытянул свою клешню.

— Бернт! — сказал он. — В школе ругаться запрещено. Этого ученика надо отвести к директору.

Бернт рассердился.

— Ты лучше за собой следи, — сказал он Курту. Потом подошел к Питбулю-Терье. Наклонился поближе и сказал: — Так разговаривать не надо.

— Как хочу, так, черт возьми, и разговариваю, — прорычал Питбуль-Терье в ответ.

• 1/25
• Следующая