Затески к дому своему - Кокоулин Леонид Леонтьевич - Страница 16
- Предыдущая
- 16/41
- Следующая
– Зачем врать-то, – с обидой сказал Гриша. – И за реку меня не взял, думаешь, я не понял почему?
– Ну это святая ложь.
– Не бывает святой неправды, – возразил Гриша.
– Это верно, – согласился Анисим. И снова мысленно увидел себя таким, как Гриша. Интересно, как бы дед Аверьян поступил? Взял бы на плот его, Аниську, или оставил на берегу, как он сына?
– Папань, ты хотел рассказать про деда Аверьяна, а сам ушел куда-то…
– Наш дед правдолюб. Правдой живет… – Анисим заговорил так, будто дед Аверьян только что вышел и с минуты на минуту должен быть. – И характер основательный. Если уж выведут да не в духе, скажет: «Раззуди его комар». Все. Ша. Последнее слово. И все знали. Предел…
– Потом врежет? – вставил Гриша.
– Нет. А силушку в жилушках он имел, я уже тебе рассказывал.
– А тогда чего?
– Ничего, уважали. Слушались. Помню, вставали рано, петухов будили. Боронить начинали – солнце еще не взойдет.
– Это когда, до или после? – спросил Гриша.
– Ты чего имеешь в виду?
– Ну как в тайгу загнали вас.
– В тайгу? И ты с нами был на руках у матери. Стало быть, до раззора еще. Когда жили своей домашностью… Дед Аверьян поутру поет, будит меня. – Анисим встал, подложил сучьев в костер и пересел со своей чуркой поближе к Грише. – Вот дед и заведет: «Аниська, вставай, пришел, тебя дома не нашел. Мед поспел». Слышу сквозь сон, как стукнула о стол деревянная миска с медом. «Вставай, пострел»… Поднимусь, сижу на постели, а голова не держится, как переспелый подсолнух. «Ну-ну, милай, вот мы его сейчас, сдунем». Дед сдувал с головы сон, щекотал бородой… Жили мы с дедом Аверьяном на заимке, выхаживали молодняк: телят, овец, ну и рыбачили понемногу на еду. Лес, речка, что еще надо – живем в свое удовольствие. И тут напасть приключилась: то овечка исчезнет, то теленок не придет. И костей не можем найти.
– Волк? – встревоженно спросил Гриша.
– И мы себя спрашиваем: волк? Ночь с ружьем просидим – ни воя, ни шороха тебе. Утром обойдем заимку – и следов не видать. Дедушка уж сомневаться, не зря ли грешим на волка. А тут исчезла собака. Была и нет. И собака хорошая, зверовая. Как сквозь землю провалилась. А мне пуще всего собаку жалко. Загнали мы животину, под вечер уже дело было, дед Аверьян и говорит: «Ты посиди, Аниска, подомовничай. – Занес охапку дров. – Строй, говорит, дом, а я скоро буду – пойду изловлю Савраску». Конек с нами был, удалый такой, под седлом ходил. «Если припозднюсь, – говорит, – серянки вот, жировка на припечье», – показал он на русскую печь. Проводил деда за порог, закрыл дверь, посидел еще сколько-то на лавке и принялся строить. То соберу дом, то снова раскатаю поленья. Уж и не вспомню, сколько прошло времени, как ушел дед. Слышу, скулит, распахнул дверь, никого. Выскочил на улицу, позвал: «Верный, Верный», – так собаку звали. Обежал избу – нет собаки. Только на порог, тявкнул в кустах, недалеко за избой. Там у нас березняк рос, с краю обкусан овцами, ну и грибы в нем водились. «Верный», – опять позвал я. Слышу, уже с другого краю в черемушнике затявкал, неумело, жалостно. Добежал до края черемушника, поодаль скулит, в боярышнике. Я бегом туда – никого. Высматриваю, осторожно продираюсь, чтобы не наколоть ноги. Заглянул под выскорь, за валежину. Кажется, тут был… И до леса уже недалеко. Слышу, на краю леса взлаял, и голос как у Верного, когда тот незлобно лает. Белку загнал? Ну ее, махнул я рукой, и хотел повернуть к избе. Опять собаку жалко упускать. Хоть посмотреть, что с ней. Со всех ног бросился к опушке леса, а время-то: солнце закатилось за лес, деревья присмирели. И радость, что собака нашлась, и горе – не дается в руки. Может, в деревню зовет? Дак чего ж, думаю, не показывается?
– Может, это вовсе и не Верный? – с продыхом и нетерпением спросил Гриша.
– А кто его знает, – притушил голос Анисим. – И я уж опосля подумал, что уводит меня… Кажется, вот-вот догоню, вот за кочкой, за пеньком – успею добежать. Подбегу, лай уже дальше – за другим пеньком. Уже и остановиться не могу. В лес вековой заколоденный втянулся. Не заметил, как и сумерки придавили. И тут как бы пришел в себя. Жутко стало. Стою, не знаю, что делать. А сердчишко под рубашкой – как воробей в клетке. Вот-вот заплачу. Повернул голову, дедушка Аверьян за спиной, ощущаю его руку на своем плече – теплая, тяжелая.
«Видишь его, нет?» – тихонько спрашивает дед.
Я пробежал взглядом по прибрежным кустам, остановил на черновине, видневшейся сквозь подсад.
«Не видишь?»
«Вижу, но не разберу».
«Получше вглядись».
«Шевелится. Нет. Показалось. Нет, шевельнулась».
– Волк, папаня? – сжал Гриша руку отца.
– Кто бы это мог быть? Словно вижу чужим зрением.
«Если бы зверь, – говорит дед Аверьян, – не стал бы таиться. Человек? Опять человеку чего не выйти…»
– Так кто? – настойчиво переспросил Гриша.
Анисим помолчал.
– И мы с дедом стоим, а черновина не исчезает, и я опять спрашиваю. Потом вдруг черновина осела и стала сливаться с землей.
«Так кто?» – помню выкрикнул я. Мне уже было не страшно. Мы еще постояли, дед так и не сказал, кто. Давай-ка, Григорий, спать, – поднялся Анисим. – Утро вечера мудренее.
Гриша вскочил с чурки. Пока переобувался в носки, отец уже в шалаше. Гриша забрался под теплый бок отца. Пригрелся, но сон не шел.
– Спишь, папань?
– Сплю.
– Так кто это был? Ты так и не узнал?
– А кто его знает, – сквозь дрему сказал Анисим. – Может, волчица, может, нечистый… Это уж потом дедушка Аверьян в слепой балке обнаружил волчью нору. – Анисим громко зевнул. – Ох, совсем забыл, – спохватился Анисим, перелез через Гришу, накатил на костер сырые чурки.
Гриша хоть и лежал с закрытыми глазами, но все равно хорошо видел и прадеда своего Аверьяна, большого, сильного, и заимку, и как отец из поленьев строил дом, и как обрадовался, когда услышал свою собаку, и как бежал к лесу, и будто это совсем не отец, а он, Гриша, бежал искать свою собаку, и как увидел черновину в кустах…
Проснулся Гриша, не потеряв еще ощущения полета, и сразу же не понял, где он. Отца рядом не было. Гриша почувствовал, как настыли у него уши. Костер прогорел, и угли подернулись пухлым белым пеплом. Гриша высунулся из шалаша, вскочил, обстучал поленья от снега и подложил в костер, поленья едко задымили и вспыхнули, огонь взметнулся и съел остатки дыма, сразу стало веселее.
Анисим, пока Гриша спал, спустился по заснеженному берегу. Речка приглушенно шумела, подталкивая на закрайки шугу. Водопад шепотом переваливал через себя воду. «Наелся снежной каши, едва ворочает языком», – подумал Анисим, рассматривая речку. Он ступил на закром и, как на лыжах, не отрывая ног, прошел по льду, оставляя канавки следов. «Устоялся заберег», – определил Анисим. Он подшугнул на самый край, зачерпнул воды, оставил на берегу котелок и направился к заездку. Колья и сучья вмерзли и хорошо держали запруду. Анисим зашел на мост, подошел к лотку и сразу определил, что в лотке есть рыба, – сквозь жерди торчали хвосты. Вначале он хотел достать улов, но решил, что Грише будет интереснее это сделать самому.
Поскрипывал под ногами снег, с котелком в руке Анисим поднялся к костру.
– Подбросило снежку, – навешивая котелок, сказал Анисим. – По-хорошему-то надо бы стопу уже поставить… если не под крышу зимовье подвести, так матицы накатить. И охоту упускать по свежему следу тож не хочется…
– Зачем упускать, – встрепенулся Гриша, – договаривались…
– И я о том, сходил бы, Григорий, проверил лоток.
– А чего тут, сбегаю, – надернул Гриша без портянок бродни.
– На пожар, что ли? Обуйся как надо.
Гриша подобулся, запахнул фуфайку, подпоясался, сунул за опояску топорик.
– Мешок возьми, – напомнил Анисим.
– Так принесу… – заскрипел Гриша броднями.
– Прижимает мороз, – рассуждал с собой Анисим. – И мох драть, и плитку добывать, и глину искать – все не в нашу пользу. Все как в жизни: то муки нет, то хлеба не из чего испечь. – Анисим взял веничек, прихлопал снег, обмел валежину, скамейку. – Ну вот и подмел горницу…
- Предыдущая
- 16/41
- Следующая
