Потерянный и возвращенный мир (История одного ранения) - Лурия Александр Романович - Страница 23

 Вы идете в музей и хотите вспомнить фамилию грузинского художника, одного из основателей школы примитивистов... "Пассанаур"? Нет... "Пиро-стон"? Нет... "Прангишвили"? Нет, тоже нет... Там что-то напоминало "огонь"... "Пи-ро-техник"? Нет... что-то про турков... "Осман"?... Но — ах вот оно: "Пиросман"!, конечно, "Пиросманишвили"! Наконец, слово найдено и все остальные "слова-попутчики" исчезают.

 Такие мучительные поиски у каждого из нас редки, мы ищем так только в тех случаях, когда слово у нас слабо закреплено или когда мы пытаемся найти нужную, но не очень прочно осевшую фамилию, ну вроде чеховского "Овсо-ва", в которой что-то "лошадиное" может напомнить и "Коняшина", и "Оглоблева", и "Ямщикова"... В припоминании названий обычных предметов этого, как правило, не случается, названия очень прочно запечатлены, основной признак вещи, который и отражается в названии, выступает достаточно отчетливо. Ведь в слове "стол" с его корне  "стл" — настилать, постилать, настил — этот ведущий признак очень отчетливо выделяется из остальных, а в слове "часы", в слове "паро-ход", "паро-воз" — он настолько ясно выступает, что название сразу всплывает с полной вероятностью и не нужно применять каких-нибудь усилий, чтобы выбрать его из тысячи возможных, сама вещь, с ее четким восприятием обеспечивает этот выбор.

 А если мозг поврежден?... Если повреждены те его отделы, которые обеспечивают анализ и синтез зрительно — воспринимаемых предметов, выделяют существенные признаки, тормозят всплывание побочных ассоциаций?... Что тогда?

 И. П. Павлов, этот великий знаток тех законов, по которым работает кора головного мозга, говорил, что в нор­мальных условиях она подчиняется "закону силы": сильные и существенные раздражители вызывают сильную реакцию, их следы прочнее удерживаются и легче всплывают, и только в состоянии истощения или сна действие этого закона нарушается: как сильные, так и слабые раздражения уравниваются, ответы на них становятся одинаковыми, они одинаково удерживаются и их следы начинают всплывать с равной вероятностью...

 Вспомните, какие странные ассоциации неожиданно приходят в голову, когда мы засыпаем, какая путаница возникает в это время в наших мыслях и как беспокоящие нас в таком состоянии вещи при полном пробуждении оказываются пустяками.

 Патологический процесс вызывает в коре такое состояние, которое И. П. Павлов назвал "тормозным", или "фазовым". Работа пораженной коры теряет свою четкость, существенное начинает плохо отделяться от несущественного, признаки, которые явно выделялись из остальных, доминировали, перестают выступать, "уравниваются" с побочными, мало существенными, и выбор нужного признака и, конечно, нужного слова, из числа всех возможных, которые теперь стали равновероятными, становится страшно затрудненным...

 Осколок, проникший в мозг, нарушил нормальную работу тех отделов коры, которые непосредственно связаны с анализом и синтезом сложных связей, с их организацией в определенные системы, с выделением нужных признаков воспринимаемых вещей, с систематизацией и хранением следов речевого опыта. Часть нервных клеток разрушена, часть находится в патологическом, "фазовом" состоянии. Нужно ли Удивляться, что выбор нужного признака, а поэтому и нужного слова становится у него таким трудным, а иногда и вовсе недоступным?..

 И он начинает мучительно искать нужное слово, перебирая десятки других, "слов-попутчиков", делая это так, как делаем мы, когда ищем забытую фамилию. Он пытается найти тот класс, к которому относится это слово, заменяя его слишком общим названием: "Ну, это... ну, как его... эта вещь... эта штука... это животное...". Он пытается нащупать какой-то контекст — может быть это поможет найти ему нужное слово... "Ну вот... они так хорошо пахнут... Эти красивые, красные, душистые... розы!!".

 Он пытается вызвать "автоматически" то, что не получается произвольно, и иногда, только иногда, это удается ему.

 К каким только приемам он ни прибегает в этом мире нарушенной вероятности... И как отличается этот процесс припоминания слов-названий от всплывания наглядных образов, где выбор из таких равно вероятных альтернатив не нужен... Как отличается нарушенная "речь-память" от полностью сохраненной памяти событий.

 "Я пробую вспомнить: "Это... столетник, это... фикус, это... рождественник, а это..." и я не мог вспомнить несколько банок с цветами, которые держит моя мать для красоты окон.

 А вот сейчас я никак не вспомню, как называется такая погода?.. облака... тучи... ветер... Я пробую называть разную погоду: "Дождь, вихрь, солнце...", а вот нужное слово я все еще никак не могу вспомнить.

 Отчего и почему происходит такая задержка в моей голове — я, конечно, не знаю. Но эти задержки и невспоминания всюду мне мешают помнить, говорить, понимать, осознавать, произносить речь в самых обычных условиях в своей семье, и я из-за них всюду страдаю в любой час, в любую минуту...

 Но ведь часто я вспоминаю что-нибудь общее из слов и мыслей, а вот что-нибудь определенного не могу вспомнить.

 И мне приходится все время опираться на общие слова, которые могут заменяться, не очень редко изменяя смысл заменяемого слова...

 Когда я часто покупаю один и тот же продукт, то я часто начинаю его произносить, чаще его вспоминаю и уже почти всегда могу назвать это слово. А когда я реже покупаю тот или иной продукт, то я его ни за что не вспомню и вынужден пользоваться показом "а витрину: "Дайте мне... вот... эту... вещь!" И так до сих пор все это...

Все слова (по моим наблюдениям!) можно разделить на три рода: 1. Одни слова, хотя и медленно, но вспоминаются (снег, солнце, лес, трава, кошка, птица, человек и т. д.). 2. Другие слова, как, например, спина, шея, пихта, сосна, зяблик, ландыш и т. д., вспоминаются не до конца, а в пределах определенной области. Так, например, я уже вспомнил слово "спина", и я уже понимаю, что это слово является частью общего значения слова "человек", т. е. "спина" является частью человека, но какой частью, и где она расположена — я не знаю. 3. Третий род слов, как, например, химия, экстракт, кредит, экспедиция, тригонометрия, алгебра и т. д., вовсе потеряли свое значение, и от этих слов остались только одно чувство знакомости, что когда-то (перед ранением) я знал их значения очень хорошо.

 В итоге выходит, что я "забыл" в результате ранения очень многое, забыл все, чему учился без перерыва ровно четырнадцать лет".

 И так продолжается много лет: борьба за каждое слово, которое не в силах найти пораженный мозг, у которого так сужен объем, необходимый ему, чтобы удержать целые системы, в которые прочно уложились бы слова, системы, которые так помогают без труда найти нужное слово... Поэтому-то и возникают такие трудности: вот появилось нужное слово, но мысль перебегает к другому, а первое уже исчезло, и его нужно снова искать. Это не только суженная, обедненная, это потерянная память, и с годами это не исчезает.

 "Моя голова была словно под каким-то тяжелым замком: с трудом откроешь одно слово, потом долго ищешь другое слово целыми минутами, а то и часами. И пока ищешь новое слово из памяти для своей мысли, первое слово, держащееся в памяти, быстро забывается, а часто и мысль, держащаяся в голове тоже вдруг исчезает куда-то из памяти...

 И вот до сих пор — более 20 лет — я все еще никак не могу сразу вспомнить названия. Уж давно бы, кажется, пора было бы заучить за эти годы слова, которые тысячу раз повторялись... А я все не могу сделать это".

 Но ведь речь только начинается отдельными словами; слова складываются в фразы, фразы в целые отрывки, в повествования, передачу сложной мысли. А как связать ее, эту общую мысль, если для понимания каждого слова нужно время, если смысл его приходит не сразу, если только что понятое слово тут же забывается, как только он переходит ко второму, если мысль тоже вдруг исчезает куда-то из памяти.