Потерянный и возвращенный мир (История одного ранения) - Лурия Александр Романович - Страница 21

 "Я гляжу своими глазами на все окружающее меня тихо и спокойно, и мне кажется, что все это окружающее мне понятно, знакомо. А как только я начинаю думать обо всем окружающем и начинаю вспоминать о каждой вещи, что я вижу сейчас, и начинаю спрашивать себя, а как же называется та или иная вещь, то я почему-то наполовину или более перестаю понимать эти вещи, а главное — не в состоянии почему-то сразу вспомнить то или иное слово по видимой мною вещи. И я опять спрашиваю себя: А это что?.. Это... как ее... Ну, как его... Солнце! А это... это... не туча, а... облако! И рядом... как ее... как его... (про "мох" я так и не мог вспомнить)... А это... это... деревья! И я без конца мучаюсь, ищу и часто не найду то или иное слово, для своей же речи и мысли. Это одна из страшных неприятностей в моей жизни после ранения. Эти бесконечные невспоминания того или другого слова, тех или иных мыслей, невспоминания или непонимания тех или иных понятий не дают мне возможности учиться, помнить, запоминать и осознавать.

 А я после ранения не сразу улавливал смысл слов говорящего, не сразу понимал его речь и профессору приходилось неоднократно повторять свои вопросы.

 Я не мог почему-то вспомнить и назвать различные предметы и вещи, на которые я смотрел непосредственно, наглядно, хотя бы там ручка, карандаш, тумбочка и шкаф, книга и этажерка, пол и потолок, рама и форточка...

 Иногда я начну говорить, застряну на каком-нибудь слове, никак не вспомню его за целый час и даже за весь день не смогу вспомнить нужное слово. И наоборот, когда мне говорит хотя бы мать, что-то сделать, что-то принести из сарая или, наоборот, отнести в сарай или еще что-нибудь сделать, сходить в магазин, на базар — по-прежнему до меня не сразу доходит это дело, так как я долго думаю над одним словом (или двумя-тремя), забывая про другие слова...

 Сами слова частью утрачивали свое значение, частью имеют неполное, неоформленное значение. Это больше относится к предметному характеру (стол, солнце, ветер, небо и т.д.). Я утратил и слова, и значения, я их не мыслю и не представляю в полном смысле слова главным образом из периода учебы...

 Да, в результате травмы черепа и мозга у меня сразу разошлись зрительная и слуховая память: в одном случае вижу букву или цифру, но не в силах сразу назвать их, в другом случае, я слышу какую-нибудь букву или цифру, но не в силах сразу представить образом их очертания. Об этом же самом я говорил, что таким же путем происходило у меня и с речью и воспоминанием: я вижу предмет какой-нибудь, какую-нибудь вещь, какое-нибудь явление и т. д., но не могу сразу произнести, назвать его, подчас и не вспомню за весь день, и наоборот — я слышу слово какое-нибудь, но не сразу представляю его образ, очертания, значение долго не вспоминаю".

 В первые месяцы после ранения такое "невспоминание слов" было особенно мучительно. Забыты оказались самые простые слова, и их значения нужно было мучительно искать, перебирая и нащупывая, как нащупывает вещи человек, пробирающийся по незнакомой комнате в темноте. Слова не только не вспоминались; они начинали звучать чуждо, и часто ему приходилось делать мучительные попытки, чтобы вспомнить, что же они значат? И на это уходили долгие-долгие минуты, заполненные судорожными поисками.

 "Иногда я слышу слово, "о не сразу пойму его значение. В первые годы ранения я подолгу не мог вспомнить из памяти данное слово, видя перед глазами нужный предмет, а заодно я также не мог вспомнить сразу образ предмета, когда мне называли какое-нибудь слово...

 Профессор говорит мне: "Покажи-ка мне, Лева, свой глаз?" Я не понял вопроса, а это со мной случилось и случается после ранения без конца, так как я не сразу схватываю смысл слов говорящего и не сразу уделяю внимание говорящему. После же повторений вопроса я долго ищу и вспоминаю, а что же такое за слово "глаз"... Я оглядываюсь кругом и вдруг вспоминаю, что слово "глаз" находится где-то в моем же теле. "Глаз!" — говорю я, вспомнив, наконец, значение этого слова, и показываю на свой глаз. Тогда профессор говорит мне: "Покажи свой нос!" И я опять думаю: "А что же это такое нос?". "Нос, нос...", — твержу я... наконец и слово "нос" вспоминается через минуты. Потом профессор просит вспомнить слово "ухо". И опять минуты ожидания... Но вот я вспомнил и слово "ухо". Когда же профессор снова начал просить, чтобы я вспомнил, что же такое "глаз", я опять забыл, что же такое слово "глаз", и снова начал вспоминать про него, а что же это такое... Мучительное это дело...

 Мне приходят на память разные слова, я даже шепчу в полуслух их, т. е. слова, которыми в этот день общался, говорил ими, но все же это не те слова. Наконец я вспоминаю искомое слово — глаз, нос, ухо.

 Но меня снова спрашивают: "А это что? А это что?" — показывая на глаз или на ухо, или на нос. И я опять думаю, вспоминаю что-то, наконец вспомнил, ура! Такая задержка в памяти слов бесконечна.

 Но еще страшнее являлось для меня самого, когда я вдруг вспомнил или услышал от кого-нибудь слово "спина" или "шея" и ряд других слов, которые я вовсе никак не мог вспомнить, т. е. попросту забыл их значение, хотя знал, что они существуют как знакомые слова, относящиеся как-то к телу человека, но как они относятся, я не знал. А в общем в каждом слове происходит какая-то ненормальная забывчивость, какая-то замедленность и невспоминание любого слова. Я не могу сразу вспомнить данное слово или наоборот данное значение слова. Вот профессор показывает мне на лампочку и говорит: "Что это такое?" — и я начинаю вспоминать: "...Это, как ее.., ну, это... как его...". — И я некоторое время не могу вспомнить название данного предмета. И гляжу то на лампочку, то на другие предметы, стоящие передо мной в комнате. Я без конца ищу какой-то поддержки в предметах, какой-то опоры в предметах, стараюсь вспомнить их слова, начинаю сравнивать предметы в данной комнате, служащие мне опорой речи и памяти слова".

 И это оставалось угнетающе долго, много месяцев после того, как он выписался из госпиталя.

 Вот он дома, в своей Казановке. Он живет с матерью, с сестрами. Он должен что-то делать по хозяйству, его посылают принести что-нибудь из погреба, сходить е магазин за хлебам, за крупой. Ну, казалось бы, что может быть проще? А на самом деле, как это бесконечно трудно: самые простые слова, которые были для него обычны с самого детства, которые воспринимались им сразу, без малейшего усилия, которые схватывают на лету — эти слова доходили до него не сразу, как будто из какого-то далекого мира, и он должен был напряженно думать о них, прежде чем они начинали приобретать ясность.

 И даже если он наконец усвоит их значение, слова удерживаются у него минуту, другую, а потом исчезают, и снова он растерян, снова беспомощно стоит перед новыми трудностями.

 И так в самом простом, самом обыденном, самом каждодневном...

 "Вот дома мне мать скажет хотя бы так: "Поди и сходи в наш сарай, слазь там в погреб, набери там из кадки соленых огурцов в тарелку, а кадку обратно прикрой кружком, а сверху положи камень...". Я не сразу понял, что мне мать сказала, я прошу повторить, что она сказала. Мать повторила свои слова. Теперь я услышал слова: "сарай", "погреб", "огурцы", а все остальные слова я мигом забыл. Но и эти три слова — сарай, погреб, огурцы — я по раздельности и по очередности спешу осознать, что они значат. Наконец, я понял эти, три слова (уж прошли минуты!), теперь мне надо спросить у матери, что она там просила сделать. Я оглянулся — матери нет дома. И вдруг она снова входит в квартиру, и я увидел, что она успела уже сходить в сарай, слазить в погреб и вот принесла огурцы вместо меня...

 Мать мне говорит: "Нарежь-ка, сыночек, к обеду хлеба, огурчиков, ветчинки, принеси заодно сольцы, что помельче". Я, конечно, прослушал, что мать мне сказала. Я прошу ее повторить. Она повторила сначала, о чем она хотела просить. Я запомнил только два слова — "хлеб" да "ветчина". Я думаю, вожусь над этими словами, наконец, понял эти слова, а забыл, что мне еще говорила мать, стою нереши­тельно...