Книга теней - Клюев Евгений Васильевич - Страница 11
- Предыдущая
- 11/90
- Следующая
Между прочим, Петр был совершенно прав, в чем автор, дорогие мои читатели, клятвенно уверяет вас, испытав подобное на собственной шкуре. К тому же, испытав совсем недавно — на днях, можно сказать. Он, автор то есть, решил тогда сам проделать весь путь, который проделал Петр шестнадцатого января тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, последствием чего оказалась встреча Петра со Станиславом Леопольдовичем. Автор шел себе по Суворовскому бульвару и был очень внимательным, поскольку с некоторых пор понял, что все вокруг надо замечать. И, представьте себе, уже на Гоголевском автор заметил старичка с тросточкой, прогуливавшегося в сопровождении аккуратного беленького шпица.
— Вы, я вижу, тоже гуляете, молодой человек? — полюбопытствовал старичок и, получив утвердительный ответ, продолжил: — А не окажете ли Вы мне в таком случае одну любезность?
— С удовольствием, — ответил автор.
— Пять минут, только пять минут подержите моего шпица на поводке, пока я зайду в эту вот булочную? Он не кусается, честное слово. Он тихий.
И автор взял из рук старичка поводок. Действительно, не прошло и пяти минут, как старичок вышел из магазина, неся в прозрачном целлофановом пакетике длинный французский батон за двадцать две копейки.
— Очень Вам обязан, — сказал он.
— Какие пустяки, — сказал авторр
— Ваше имя… позвольте узнать.
Автор назвал свое имя.
— Очень приятно. А меня зовут Станислав Леопольдович. Почему Вы улыбаетесь?
— Так зовут героя в романе, который я сейчас пишу.
— Это положительный герой? — строго осведомился Станислав Леопольдович.
— Более чем, — ответил автор. — И похож на Вас. Только собака у него другая и тросточки нет. А в остальном — вылитый Вы.
— Прекрасно, — сказал Станислав Леопольдович и хорошо засмеялся. — Вот уж не предполагал, что стану когда-нибудь героем романа. А то, что собака другая и тросточки нет, — это пустяки, не обращайте внимания! Дело не в них. У меня тоже могло бы не быть тросточки. Если б не ишиас. И собака могла бы быть не такой, если б я не такую завел. Поверьте мне, дело не в этом.
— А в чем, Станислав Леопольдович
— Душа, голубчик Вы мой, душа. Душа душе весть дает. Подлинные знаки — вот чего мы напрочь не умеем воспринимать. Казалось бы, все уже яснее ясного и сердце знает: подан знак, ан нет!..
После этих слов автор, ей богу, даже бровью не повел: он был не до такой степени прост, чтобы удивляться данному совпадению после всего, что он уже написал и намерен еще написать.
— Значит, мне можно, — только и сказал он, — например, завтра прийти к Вам в гости? И о многом с Вами поговорить?
— Весьма и весьма сожалею, — развел руками (насколько позволяли шпиц и целлофановый пакетик) Станислав Леопольдович. — В гости я могу пригласить Вас только сегодня, потому что завтра утром я очень далеко уезжаю, в Хабаровск. И вернусь оттуда… если вернусь, а в моем возрасте уже позволительно делать такие оговорки, да… вернусь тогда, когда Ваш роман, наверное, будет уже закончен. Но у Вас ведь не слишком длинный роман?
— Надеюсь, что не слишком, — охотно согласился автор.
— Видите ли, у меня в Хабаровске правнук родился. А у Вашего героя тоже родился правнук?
— Увы, — отвечал автор, — у моего героя правнук не родился. И думаю, что вряд ли родится. Дело в том, что мой герой совсем одинокий, страшно одинокий человек. И давно уже, я затрудняюсь даже сказать сколько, никого у него нет.
— Грустно. А Вы не хотите подарить ему правнука? Тогда он, может быть, не будет так одинок.
— Ему нельзя подарить правнука, — загадочно произнес автор.
— Ну что ж… нельзя значит нельзя, — просто сказал Станислав Леопольдович, оттащил шпица от оброненного кем-то носового-платка-в-аленький-цветочек и поднял глаза на автора: — Ну так как же, пойдемте ко мне в гости?
Автор не пошел в гости к Станиславу Леопольдовичу — стыдно вспомнить, из чистого суеверия. Ситуация и без того уже грозила повториться один к одному. О, все в жизни можно повторить, да не все нужно. Кроме того, автор ведь знал, как будут развиваться события. Тем более что назавтра Станислав Леопольдович все равно уезжал — и, наверное, навсегда — к новорожденному правнуку в страшно-сказать-Хабаровск. А Хабаровск — это очень далеко.
— Очень далеко, — откликнулся Станислав Леопольдович почти уже из Хабаровска и оттуда же вдруг добавил: — Если Вы думаете, что я не одинок, то… то не думайте так.
— Не буду, — принял предложение автор. — Будь Вы не одиноки, Вы не поехали бы в Хабаровск. Но все к лучшему: Вы приедете в Хабаровск — и больше не будете так одиноки.
— Это правда, — улыбнулся Станислав Леопольдович. — Надеюсь также, что когда-нибудь перестанет быть одиноким и Ваш герой, а?
Тут автор уже просто рассмеялся — не слишком, правда, весело, но все-таки…
— Не сомневайтесь в этом, Станислав Леопольдович: мой герой уже сейчас перестает быть одиноким, как я заметил.
— Прекрасно, прекрасно. Одиночество — замечательная штука, но только пока человек молод. А в старости это невыносимо. Вы уж помогите ему чем можете, Вашему герою: перестать быть одиноким, когда тебе уже за шестьдесят, — задача не из простых. Ну что ж… Вы идите тогда, а то мы с Вами друг к другу привыкнем.
— До свиданья, — произнес автор решительно.
— До свиданья, — решительно произнес и Станислав Леопольдович, а беленький шпиц решительно помахал хвостом.
И все они нерешительно начали расходиться, и все обернулись напоследок.
— Вы пишите только Ваш роман… не бросайте их, героев своих, нельзя теперь.
— Знаете, Вы действительно невероятно похожи на Станислава Леопольдовича!
— А я и есть Станислав Леопольдович. — И хороший-хороший смех.
А потом повалил такой снег, что, когда окончательно распрощавшийся и уходящий все дальше автор обернулся, никого не было на бульваре, кроме снега, снега, снега.
Вот как бывает, дорогие мои, а вы говорите! Так что Петр абсолютно прав, размышляя о полезной роли случайностей. И, конечно, по всем добрым законам, должен он встретиться со Станиславом Леопольдовичем хотя бы еще раз — и автор как-нибудь постарается это устроить. А пока пусть он дойдет наконец до библиотеки Ленина; пусть даже бездарно просидит там допоздна, не заказывая книг и ни разу не спустившись в буфет, пусть в довершение всего потеряет контрольный листок и будет до десяти разыскивать его на пути между началом лестницы и своим столом в третьем зале, чтобы в конце концов обнаружить пропажу под прозрачной пленкой пачки сигарет, — стало быть, пусть произойдет все это, лишь бы Петр успел бросить один случайный взгляд сначала на прекрасную черную шаль с японскими цветами, а потом на большую пеструю этикетку, шлепающую по попе немыслимо красивую девушку с вороной над головой: бросить взгляд из вагона, в котором ему самому предстоит проехать только на одну станцию дальше — до «Сокола». Не померещилось ли ему все это, спросит он себя и упрямо решит, что нет, не померещилось и что шаль с этикеткой, а также ворона над головой были предназначены именно для него.
Значит, вот каким образом обстояли дела. И ничего не обещал завтрашний день — пустой-каникулярный-день… Уже неделю назад Петр сдал все положенные экзамены за первый семестр пятого курса филологического факультета МГУ (он учился на отделении романо-германской филологии) и должен был теперь приступить к оформлению диплома, однако не приступил, поскольку внезапно понял, что все это вообще не его дело… да и «оформлять» было фактически нечего: как-то не написался диплом.
И плавало в тумане будущее, в котором ему не хотелось быть никем: как в детстве, когда его спрашивали: — Кем-ты-станешь-когда-вырастешь? — и он отвечал: — Никем. Так оно, по-видимому, и случится. Немецкоговорящее Никто. Правда, хорошонемецкоговорящее. Даже, пожалуй, оченьхорошонемецкоговорящее. Но ведь было бы с кем говорить!
Дурацкое время — время-для-завершения-дипломного-проекта. Одно утешает — дают пропуск в Ленинку. Когда еще доведется! И Петр ходит в Ленинку чуть не каждый день — низачем, между прочим, ходит. Слоняется по этажам, листает книги в подсобном фонде, чтобы не заказывать из книгохранилища: как-то это уж слишком основательно… Перебирает журналы в зале периодики, скучает в ЦСБ — маленькой полутемной комнатенке со словарями и справочниками вдоль стен: выдумывает себе разные проблемы и тут же решает их, обратившись-к-справочной-литературе. Торчит в курилке, невнимательно прислушиваясь к разговорам неопрятных седобородых библиофилов: есть в Ленинке два таких совершенно одинаковых старика-завсегдатая, у которых одна-но-пламенная-страсть — рассуждать о том, что пишут в книгах. Два выцветших табачных деда, по которым, должно быть, психиатрия плачет. Они так подробно знают все, что Петра от этого даже подташнивает…
- Предыдущая
- 11/90
- Следующая
