Выборы - Томас Росс - Страница 13

• Предыдущая
• 13/53
• Следующая

— Вы напоминаете мне одну знакомую рыбку.

Она рассмеялась, подняла полотенце, стряхнула песок, начала вытираться. Я не отрывал от нее глаз.

— В трехлетнем возрасте дома меня бросили в бассейн. На вечеринке. Родители решили, что это всех позабавит. Меня научил плавать инстинкт самосохранения.

— Вы не испугались?

— Наверное, не успела. Папа прыгнул следом, затем мама. В вечерних туалетах. Потом все гости и они передавали меня друг другу, как надувной шар. Все славно повеселились. Но я этого не помню.

Когда Анна расстелила полотенце и села на него, подтянув колени к подбородку, я предложил ей сигарету. Она отказалась.

— Позвольте мне глотнуть пива. Ужасно хочется пить.

— Оно теплое. Хотите, я принесу вам бутылку?

— К теплому я привыкла. Мне хватит одного глотка.

Я протянул ей бутылку, она выпила, отдала бутылку назад.

— Где вы привыкли к теплому пиву?

— В Убондо.

— Вы там живете?

— Учу студентов. Я из Корпуса мира.

— Никогда не встречался с Корпусом мира. Вам там нравится?

— По прошествии какого-то времени уже не задумываешься, нравится тебе или нет. Просто выполняешь порученную работу.

— И давно вы здесь?

— В Альберти?

— Да.

— Пятнадцать месяцев. Я приехала в Барканду, чтобы проверить зубы. У здешних баптистов хорошая стоматологическая клиника. А как ваши зубы?

— Пока обхожусь без вставных.

— Кто-то сказал мне, что о себе нельзя думать больше, чем о собственных зубах. С тех пор у меня на уме одни зубы. Вы часто думаете о своих?

— Каждое утро. И каждый вечер.

— Я люблю мои зубы. Похоже, они единственное, что во мне не меняется.

— Какова численность Корпуса мира в Альбертии?

— Человек семьдесят. Несколько на севере, двадцать в Убондо, примерно сорок пять на востоке. Вы тут недавно? Это сразу видно по вашей светлой коже.

— Только прилетел.

— Из Штатов?

— Из Лондона.

— В консульство? Вы не похожи на миссионера.

— Я, конечно, не проповедник. Хотя приехал сюда, чтобы пробудить интерес к предвыборной кампании.

— О. Так вы один из тех американцев? Вас двое, да?

— Совершенно верно.

— О вас говорили в университете Убондо. Студенты.

— Надеюсь, только хорошее?

— Не совсем.

— Тогда что?

— Видите ли, насчет методов Мэдисон-Авеню…

— Этого следовало ожидать.

— Американский империализм, рядящийся в наряд политического советника. Прошел слух, что вы связаны с ЦРУ. Это правда?

— Нет.

— Я рада. Честное слово. Это странно?

— Не знаю.

— Так почему вы здесь?

— Это моя работа. Я получаю жалованье за организацию таких кампаний.

— Разве вас это не смущает?

— А вас?

— При чем тут я?

— Вы же вступили в Корпус мира. Вас это не смущает?

— Я одна из тех, кто считает, что мы делаем нужное дело. А если что-то идет не так, пусть все люди знают об этом. Нет, меня не смущает то, чем я занимаюсь.

— Почему вы вступили в Корпус мира?

— Из-за Кеннеди.

— Вы имеете в виду его мысль о том, что «не нужно ждать, пока страна что-нибудь сделает для тебя»?

— Отчасти. Я была в Вашингтоне, когда его приводили к присяге. Папу пригласили, потому что он пожертвовал крупную сумму.

— Тот же папа, что бросил вас в бассейн?

— Тот самый.

— Кеннеди произнес тогда прекрасную речь.

— Поэтому я и присоединилась к Корпусу мира. Подумала, что могу помочь.

— Помогли?

Она посмотрела на меня, потом на океан. Подул легкий ветерок, холодя потную кожу.

— Не знаю. Во всяком случае, я увлеклась, впервые в жизни. Возможно, я хотела помочь себе. Возможно, с этого следовало начать.

— Но потом что-то изменилось?

— Да, после смерти Кеннеди. Я вступила в Корпус мира через два года после того, как его убили, чтобы доказать, что он выражал и мои чувства. Но теперь все по-другому.

— Он был молодым президентом. В этом вся разница.

— Не только, — покачала головой Анна. — Сейчас много говорят и пишут о его такте и манерах. Все это было при нем, да еще красавица-жена и двое милых ребятишек. Вся семья — словно с плохого рекламного плаката. И в то же время он не задумывался над тем, как выглядит, я хочу сказать, он не позволял себе много думать о собственной персоне…

— Как о зубах, — вставил я.

— Да. Он знал, что у него есть все, о чем мечтают многие и многие, но на нем это никак не отражалось. Я несу чушь, да?

— Говорите, говорите.

— Они убили его, потому что плевать он хотел на то, что заботило их, потому что не могли его терпеть. Они убили его не потому, что он был хорошим, но потому, что он был лучше любого из них, и этого они не могли перенести.

— Кто, они?

— О, Освальд, все эти Освальды. Их миллионы, и в душе все они обрадовались его смерти. Я знаю, что обрадовались. И дело не в том, были они демократами, республиканцами или кем-то еще. Им было не по себе рядом с Кеннеди, а теперь они совершенно спокойны. Они выбрали старика, техасского деревенщину, и могут похихикивать над ним сколько влезет, в уверенности, что они лучше его или, по крайней мере, равны ему, чего не позволили бы себе с Кеннеди.

— Это теория, — задумчиво заметил я.

Она взглянула на меня, на этот раз от улыбки повеяло арктическим холодом.

— Вы не из тех, кто прыгает за борт, не так ли, Питер Апшоу?

— Я лишь сказал, что это теория.

— А я имела в виду другое. То, что чувствую. И мне все равно, согласны вы с моими чувствами или нет, потому что отказываться от них я не собираюсь. Я просто говорю, что вы не прыгнете за борт ради чего бы то ни было, так? Вы осторожны. И, если навсегда останетесь таким, вас никогда не поймают, а если вас не поймают, вы ничего не почувствуете.

Я промолчал, наблюдая за накатывающимися на берег волнами.

— Вы женаты, не так ли? — кротким голосом спросила Анна.

— Нет. Разведен.

— Вы сильно любили свою жену?

Я посмотрел на нее. В вопросе не было подвоха, лишь любопытство, искреннее любопытство.

— Нет. Сильно я ее не любил. Я ее вообще не любил. Почему вы спрашиваете?

— Вы выглядите одиноким. Я подумала, что вам одиноко без жены. Но дело не в этом, так?

— Нет.

Мы молча сидели на полотенцах, расстеленных на африканском песке, и обозревали океан. Над водой кружили чайки. Трое мальчишек бежали за собакой с огромным хвостом, затем развернулись — и уже собака мчалась за ними. Они кричали и смеялись, а собака радостно тявкала.

— Не хотите еще раз окунуться? — спросила Анна.

— А вы?

— Хочу.

— Кто будет стеречь вещи?

— Мы сможем присматривать за ними из воды и закричим, если кто-то к ним подойдет. А если они попытаются что-нибудь утащить, вы их догоните.

— Хорошо.

Мы подбежали к воде и прыгнули в одну и ту же волну. Вынырнув, мы оказались совсем рядом и я поцеловал ее. Поцелуй получился коротким, мокрым, соленым, Анна рассмеялась и выдохнула: «О боже», — но я понял, что она имела в виду. Поэтому мы стояли в альбертийском море, целовались и обнимались. А потом детский смех и собачье тявканье стали громче. Мы обернулись, улыбнулись и помахали ребятишкам, указывавшим на нас пальцами. Те посмеялись еще и побежали за собакой. Взявшись за руки, мы вернулись на берег. Я помог Анне вытереться, и мы не обмолвились ни словом, пока не оделись, не сели в джип, не выехали на шоссе, ведущее к моему отелю. Потом я спросил, не пообедает ли она со мной в семь часов, а она улыбнулась и кивнула. Оставшуюся дорогу мы молчали. Лишь однажды Анна взглянула на меня и подмигнула.

— Я полагаю, такое бывает. Со мной это произошло впервые.

Приняв душ и переодевшись, я вышел в коридор и постучал в дверь соседнего номера.

— Открыто, — крикнул Шартелль.

Его номер походил на мой, как две капли воды. Шартелль сидел на краю кровати. Покрывало и пол белели листами бумаги.

• Предыдущая
• 13/53
• Следующая