Железные бабочки - Нортон Андрэ - Страница 23
- Предыдущая
- 23/57
- Следующая
Обед накрыли в другой комнате второго этажа, куда меня проводил слуга. Он занял место за моим стулом, и я ела в одиночестве. Другой слуга одно за другим вносил блюда, а тот, что стоял за креслом, открывал их передо мной. Процессия блюд казалась бесконечной, и хотя я проголодалась, пришлось научиться брать понемногу с каждого блюда. Но когда наконец подошла очередь сыра и фруктов, я даже на это была уже не способна.
На столе стояли три подсвечника с горящими свечами, их огни отражались в фарфоре. Между подсвечниками располагались статуэтки фантастических животных, каждое на задних лапах, а передними поддерживало геральдический герб. Ясно было, что они должны подчёркивать престиж семейства. Мне это показалось очень красноречивым. Хозяева не уверены в своей значительности и вынуждены при каждом удобном случае демонстрировать её. Перебирая вишни, которые я выбрала из позолоченного ведёрка с фруктами, я подумала, что мужчина на портрете никогда бы и не подумал подчёркивать своё значение и ранг. Семейство, которое он некогда возглавлял, в нынешнем поколении опасно приблизилось к упадку.
Что я знала о графине?.. Что она тоже плод морганатического союза с членом правящей династии – но она никогда не говорила, кто та женщина, которая привнесла королевскую кровь в её линию. Теперь, оказавшись вдали от нескончаемой болтовни графини, я поняла, что она никогда не касалась некоторых тем. Барон… по всем данным, она ценила его гораздо выше графа. А может, находилась и в более близких отношениях. Но сегодня утром она неожиданно говорила только о возвышении графа, от том, как встретит его новый курфюрст, возвращающийся наконец в государство, из которого был изгнан.
В старину вестники, приносившие дурные новости, иногда расплачивались за это головой, жизнью. Может быть, здесь справедливо и противоположное: тот, кто первым принесёт радостное известие новому правителю, может рассчитывать на почести и высокое положение? Я могла с этим согласиться. А что же ждёт фаворитов покойного правителя? «Король умер, да здравствует король!» Я вспомнила древний лозунг монархистов. При дворе появятся новые лица, произойдут неожиданные возвышения и падения. Полковник…
Я смотрела на ближайшего геральдического зверя, кажется, это был грифон. Из раскрытой клыкастой пасти, словно для нападения, высовывался свернувшийся заострённый язык. Но тут животное буквально расплылось у меня перед глазами, и на его месте я увидела лицо. Мне пришло в голову, что за всё время, что я его знаю, полковник Фенвик ни разу не улыбнулся, не проявил никакого простого удовольствия, он всегда был солдатом на посту, исполняющим свой долг.
А каков он, когда ни долг, ни бдительность его не удерживают? Может ли он смеяться, шутить, утратить эту жёсткую неподвижность спины, это напряжение сжатых челюстей? Он гораздо моложе графа, но держится, как убелённый сединами морщинистый старик. Изгнание его семьи или служба у курфюрста сделали его таким?
Я попыталась представить себе полковника другим, расслабленным, проявляющим тепло сердца и души, но тут же покачала головой. Это невозможно. Даже если я предоставлю полную свободу воображению, всё равно лицо в моей памяти не изменится. Теперь, вызвав воспоминание об этом лице, я не могла его забыть. И не думать о мрачном будущем, которое может ожидать полковника.
Он был человеком курфюрста, очень близким к нему. У его постели он вёл себя с мягкостью и нежностью. Я не поверила бы, что он на это способен, если бы не видела сама. И, очевидно, у него имеется множество врагов. Презрение графини, возможно, наименьшая из тех неприятностей, которые угрожают ему. Я опустила вишню на тарелку с позолотой. Сколько его недоброжелателей теперь выступят открыто?
Я встала, слуга отступил и торопливо открыл передо мной дверь. Будет ли полковник беспокоиться обо мне? Может, он отчасти виноват в моём присутствии здесь?
По существу он не проявил никакой доброты, никакой мягкости, ничего, что показало бы его личное беспокойство. И всё же – я вернулась в свою комнату, в которой были зажжены свечи, задёрнуты занавеси и сделано всё, чтобы она стала уютной, – вернулась, охваченная противоречивыми чувствами.
Но даже в этой уютной комнате не было отдыха моим мыслям и нервам. Я села в кресло и, вопреки своим намерениям, принялась вспоминать подробности прошлой ночи. Сама таинственность моего посещения смертного одра дедушки говорила об опасности. То, что он сумел подчинить себе дочь, навязать ей свою волю, несмотря на немоту, вовсе не означало, что его приказы будут исполняться, когда он перестал дышать.
Я не могла сидеть спокойно. Обнаружила, что расхаживаю взад и вперёд по комнате, как зверь в клетке. Придётся платить за свою глупость, за то, что я очертя голову бросилась в неизвестность, словно слепая, заблудившаяся в лабиринте.
Я… я должна отвлечься от всего, думать только о себе и своём положении. Полковник – мужчина, он опытен в придворных интригах, он к ним привык и должен был предвидеть, что произойдёт после смерти его хозяина, должен был заранее подготовиться. Может быть, он сейчас уже за границей… Наёмник, продавший свою шпагу… Потомок тори… Человек, достаточно умный, чтобы понять, что его ждёт… Я собрала все эти мысли. Во мне заинтересована только я сама и я…
Нет! Я не беспомощна! У меня хороший ум, и бабушка приучила меня мыслить логично. Что если дедушка заранее позаботился обо мне и оставил какие-то законные распоряжения? Мне достаточно только заявить, что я отказываюсь от наследства и хочу уехать из Гессена.
Беда в том, что рассказы о придворной жизни, которыми мадам Мендель вознаграждала изучавших немецкий язык, всплыли у меня в памяти, как я ни старалась о них забыть. Абсолютная и полная власть этих мелких принцев и королей… То, что на расстоянии вызывало удивление, может стать источником страха для того, кто окажется в моём положении. Даже невинный должен бояться… не только виновный, как обнаружила курфюрстина Людовика. Я бегло подумала, увлекла ли она за собой в своём падении придворных, о которых история забыла. Это вполне возможно.
Но Кестерхоф не Валленштейн. Пока что мне явно никто не угрожал. Больше всего меня тревожило ощущение одиночества. Где теперь полковник?
Мысли мои сделали круг. Я снова думала о том, на что никак не могла теперь воздействовать. Если только сохранится ненадёжная связь через Труду…
Я обнаружила, что стою у стены и дёргаю за шнур колокольчика, прежде чем подумала, о чём могу расспрашивать служанку. Весь день она словно пряталась от меня. Если я слишком надавлю на неё, она совершенно замолкнет, и я ничего не смогу сделать. Но я не хотела отказываться от шанса, пусть ничтожного.
Потребовалось довольно много времени, прежде чем я услышала долгожданное царапанье в дверь. По моему приглашению вошла Труда. И хотя на первый взгляд я не увидела никаких перемен в её привычно опущенном взгляде, в молчаливом ожидании приказов, я была…
Что? Что случилось со мной, если я теперь в мельчайших деталях пыталась найти скрытое значение? Это что-то новое, и я испугалась. Я всегда считала, что умею владеть собой. Утрата самоконтроля – этого я боялась больше всего. Бабушка показала мне необходимость всегда держать свои чувства в узде.
– Труда, – я должна была попытаться, иначе не успокоюсь. – Труда, могу ли я доверять тебе? – задавая этот вопрос, можно получить достойный ответ, сухо подумала я, если Труда неискренне выразит свою преданность.
Впервые она взглянула мне прямо в глаза. Слабое, очень слабое эхо того, что я увидела во взгляде умирающего человека во дворце. Но что общего может быть у курфюрста с этой молодой девушкой совсем иного происхождения и воспитания?
– Почему вы меня об этом спрашиваете? – опять-таки впервые, обращаясь ко мне, она не воспользовалась почётным титулом. Странно, но это ободрило меня.
– Потому что мы с тобой здесь одни, Труда.
К моему огромному облегчению, она кивнула.
– Это верно. Эти люди служат здесь, как и их предки. Они отвечают только перед графом. Со мной они ни о чём не говорят, только о том, что приказано и должно быть сделано.
- Предыдущая
- 23/57
- Следующая
