Железные бабочки - Нортон Андрэ - Страница 20
- Предыдущая
- 20/57
- Следующая
– Труда… – я не решилась говорить с ней прямо, как говорила бы с Летти или любым другим человеком, которых знала с рождения. – Я хочу, чтобы ты поехала со мной, но только если ты сама этого хочешь. Против твоей воли я не стану заставлять тебя.
Впервые она взглянула на меня прямо. Я не могла понять выражение её лица: оно было неподвижно, как массивная мебель этого дома.
– Мой долг – служить благородной леди, как она того хочет.
Я не могла понять выражение её лица и ничего не прочла в голосе. Как бы мне хотелось в этот момент уметь читать мысли! Неужели моё желание такое эгоистичное? Откуда мне знать, какие у неё здесь личные связи и кому она будет верна? А мне так нужна была помощь! Я никогда ещё не признавалась себе в этом. Неужели я так глупа, что позволю отрезать себя от Гессена?
– Я поговорю с графиней, – приняла я решение – ничем не хуже того, что привело меня в Аксельбург. Прежде всего меня устраивало, что у Труды есть связь с полковником Фенвиком.
– Как пожелает благородная леди, – Труда снова принялась упаковываться.
Графиня, уже одетая в подобающий придворной траурный наряд, вскоре снова появилась в моей спальне, за ней вошёл слуга с подносом. Я пила тёплый шоколад и ела булочки, а моя хозяйка говорила не переставая, главным образом об обязанностях графа, который назначен одним из тех, кто будет сопровождать нового курфюрста из места его добровольного изгнания в Аксельбург. Лицо её раскраснелось, глаза сверкали. Казалось, этот час горя открывает новые горизонты перед фон Црейбрюкенами.
– Он согласился, что вам разумно будет уехать в Кестерхоф, – она говорила о графе. – Ненадолго, дорогая Амелия. Заверяю вас! Когда всё будет готово, вы сможете вернуться – да ещё с каким триумфом! И займёте своё законное место, вот увидите!
Я решила не говорить, что знаю, где моё законное место. Не в Аксельбурге, где я буду мишенью для зависти и вражды. Я прервала поток её слов просьбой, чтобы Труда сопровождала меня во временное изгнание.
– Конечно, – сразу согласилась графиня. – Вы не можете путешествовать без служанки. В Кестерхофе есть слуги, но они не обучены прислуживать лично. Катрин говорит, что Труда справляется хорошо. Она не крестьянка, у её отца гостиница в Химмерфельсе, и она не стала бы служить, если бы не была третьей дочерью и не хотела заработать приданое. Ах, – графиня взглянула на дорогие часы с каменьями, которые на цепочке висели у неё на шее, – уже поздно. Вы должны выезжать, моя дорогая. Я буду ежедневно писать вам, и вы будете знать всё, что здесь происходит. А скоро сможете снова присоединиться к нам!
Я заметила, что на ожидавшем меня закрытом экипаже нет никакого герба, а кучер и лакей на подножке не в ливреях, а в тёмных плащах. Графиня попрощалась со мной в коридоре, а когда мы с Трудой сели в экипаж, я увидела, что окна плотно закрыты, как в той карете, в которой я ездила во дворец накануне ночью. Похоже, мой отъезд из города должен был произойти как можно незаметнее.
Мы ехали в полутьме; колокола по-прежнему громко звонили, и мы не смогли бы разговаривать, даже если бы захотели. Я жаждала спросить у Труды, доставила ли она моё сообщение полковнику, но с этим приходилось обождать.
Экипаж проехал по плохо вымощенным улицам старого города едва ли не со скоростью пешехода; нас бросало из стороны в сторону. Снаружи, сквозь колокольный звон, пробивалось множество голосов. Вокруг гудела толпа.
Примерно после часа такой езды с многочисленными остановками экипаж двинулся быстрее, и нас так затрясло, что меня даже затошнило. Я осмелилась наконец отодвинуть занавеску и обнаружила, что мимо проносятся трава и кусты. Мы выехали из города. Здесь колокола звучали приглушённо, хотя мы не так уж далеко ушли от их непрерывного звона.
Мне показалось, что теперь нет причин сидеть в закрытой душной повозке. Я попросила Труду отодвинуть занавеси, чтобы осматривать окрестности. Ферм встречалось мало, хотя время от времени я замечала черепичную крышу или уходящую в кусты боковую дорогу. Местность выглядела дико, как будто люди почему-то покинули эту землю. Даже поля, мимо которых мы проезжали, по большей части были не возделаны, заросли бурьяном и кустами. Природа снова наступала на отвоёванные людьми просторы. Я сказала об этом Труде, и она ответила:
– Это всё из-за войны, благородная леди. Тут было много сражений, – девушка вздрогнула. – До сих пор иногда находят мертвецов. Многие фермы были разрушены, сожжены, людей убили или выгнали. Никто не обрабатывает землю, как раньше.
– Война? – я была уверена, что она говорит об опустошительных наполеоновских войнах. – Ведь это было много лет назад. Люди должны были вернуться…
На её свежее лицо вернулось замкнутое таинственное выражение. Наверное, не стоило расспрашивать дальше. Но она ответила:
– Тут никогда не было хорошей земли, благородная леди. Когда-то сплошной лес, в нём охотились. Потом пожары, а в тяжёлые времена лес рубили на дрова… продавали зимой в Аксельбурге. А также… – она не решалась говорить так долго, что я спросила:
– А также что, Труда?
– Всегда говорили, что земли здесь несчастливые, благородная леди. В прошлом люди работали до смерти, чтобы сделать её плодородной. А в награду получали только смерть или несчастья. Говорят, она проклята ещё в старину.
Я знала, что она не говорит мне всего. По рассказам мадам Мендель в школе я знала, что в этих странах всегда существовали самые строгие законы о лесе. Крестьянин не имел права прогнать оленя, травившего его посевы, дикие кабаны и свиньи опустошали поля. Браконьеров ждали жестокие ловушки. Если когда-то здесь рос лес, фермеры должны были сильно страдать от этих законов и капризов правивших тут дворян.
Теперь, когда Труда поведала о лесе, я стала замечать многочисленные большие пни среди поросли и кустарников. Некоторые, превратившись в уголья, стояли чёрными напоминаниями о прошлых днях. Пустынная местность, и мне она нравилась всё меньше и меньше.
Дважды мы останавливались в гостиницах и меняли лошадей. Всё это были бедные заведения, на конюшне работали один-два человека, подгоняемые нашим кучером. Я заметила, что они даже не смотрели на экипаж с естественным, казалось бы, любопытством, а когда мы останавливались, никто из гостиницы не выходил и не спрашивал, не хотим ли мы отдохнуть и освежиться. Двери оставались закрытыми, никто не выглядывал в окна.
Мы с Трудой разделили содержимое корзины с продовольствием, хотя мне пришлось буквально заставить её есть и она брала понемногу и самого простого. И совсем не пила вина.
Начался подъём, и наше продвижение замедлилось. Всюду виднелись новые следы опустошения, мёртвые деревья, каменные развалины. Однажды мы остановились в месте, где ручей вливался в небольшой бассейн, сложенный из необработанных камней. Лошадей здесь напоили. Я настояла на том, чтобы выйти и размять затёкшие ноги.
Никто из сопровождающих не хотел этого, и мне пришлось использовать власть, чтобы прекратить их возражения. Я немного прошла вдоль карниза из голого камня, чтобы получше разглядеть эту мрачную и суровую местность. Дорога содержалась в плохом состоянии, хотя рытвины и ямы были засыпаны гравием, а кустарники по обочинам подрезаны. Мы остановились на верху холма, отсюда дорога спускалась в долину, заросшую лесом, живым и зелёным. Справа от того места, где я стояла, к северу, местность круто поднималась, переходя почти в горы. И на крутом склоне стояло здание, гораздо больше любой гостиницы или фермы.
У меня не было бинокля, чтобы разглядеть подробности, но мне показалось, что здание почти развалилось. Было похоже на крепость какого-то разбойничьего барона, со стенами, сложенными из серого камня, не смягчённого никакими вьющимися растениями. Я гадала, что это такое и обитаем ли замок – не только призраками злого прошлого.
Труда шла за мной. Я пыталась убедить себя, что она так поступает из верности, пытается защитить меня, а не потому, что исполняет обязанности соглядатая. Я указала на здание на склоне горы и спросила, что это такое.
- Предыдущая
- 20/57
- Следующая
