Ассегай - Смит Уилбур - Страница 10
- Предыдущая
- 10/27
- Следующая
– Все кончено. Больше я ничего сделать не могу. Теперь его судьба решится в битве между богами его предков и демонами тьмы. Исход ее мы узнаем через три дня. Отнесите его в хижину. – Она повернулась и по смотрела на Леона: – А мы с тобой, М’бого, будем поочередно сидеть у ложа и поддерживать его силы в этом сражении.
На протяжении нескольких последующих дней жизнь Маниоро висела на волоске. Временами он проваливался в такую глубокую кому, что Леону приходилось прикладываться ухом к его груди, чтобы понять, дышит ли он еще. В другие часы стонал и хрипел, метался, обливаясь потом, скрипел зубами и кричал. Лусима и Леон сидели справа и слева от больного, следя за тем, чтобы тот в приступе лихорадки не поранился еще сильнее. Ночи были длинные, и никто не смыкал глаз. Разведя небольшой огонь, они коротали время за негромкими разговорами.
– Чувствую я, родился ты не на далеком острове за морем, как большинство твоих соотечественников, а здесь, в Африке, – сказала как-то Лусима. Ее поразительная проницательность уже не вызывала у Леона удивления. Не услышав ответа, она продолжала: – И родился к северу отсюда, на берегах великой реки.
– Ты права. Так оно и есть, – согласился Леон. – Место, где я родился, называется Каир, а река – Нил.
– Твоя родина – эта земля, и ты никогда ее не покинешь.
– Об этом я никогда и не думал.
Лусима перегнулась через сына и, взяв Леона за руку, закрыла глаза и на какое-то время умолкла.
– Я вижу твою мать, – сказала она. – Большого ума женщина. Чуткая и отзывчивая. Вы с ней близки по духу. Она не хотела, чтобы ты уезжал.
Темные тени печали залегли в его глазах.
– И отца твоего я вижу. Это из-за него ты ушел.
Леон кивнул.
– Он обращался со мной как с ребенком. Заставлял делать то, чего я не хотел. Я отказывался. Мы часто ругались, и мама страдала из-за этого.
– И что он заставлял тебя делать? – спросила Лусима с видом человека, знающего ответ.
– У моего отца одна цель – деньги. Ничто больше его не интересует. Даже жена и дети. Он очень тяжелый человек, и мы с ним друг другу не нравились и сходились плохо. Уважение к нему у меня, наверное, есть, а вот восхищения точно нет. Отец хотел, чтобы я работал с ним, занимался тем же самым. Меня такая перспектива не радовала.
– И ты убежал из дому?
– Не убежал – ушел.
– Что ты искал?
Он задумался, потом покачал головой:
– Честно говоря, не знаю. Не знаю, Мама Лусима.
– Так ты не нашел то, что искал?
Он неуверенно покачал головой. Потом вспомнил Верити О’Хирн и пожал плечами:
– Может быть, кого-то и нашел.
– Нет. Только не ее. Не женщину, о которой ты думаешь.
Она всего лишь одна из многих.
Вопрос вырвался сам по себе, прежде чем Леон успел остановиться.
– Откуда ты знаешь о ней? – И сам ответил: – Ну конечно. Ты ведь там была. Ты так много знаешь.
Лусима усмехнулась. Некоторое время они молчали. Молчание было приятное, теплое, дружелюбное. Он ощущал странную, непонятную, но прочную связь с ней, как будто она и впрямь была его матерью.
– Мне не очень нравится то, как я сейчас живу и что делаю, – сказал наконец Леон.
Сказал в каком-то смысле неожиданно для себя, потому что никогда раньше не задумывался о таких вещах. Сказал и понял – да, не нравится.
– Это потому, что ты солдат и не можешь поступать так, как велит сердце, – кивнула Лусима. – Тебе приходится подчиняться приказам старших.
Он вздохнул:
– Ты меня понимаешь. Выслеживать и убивать людей, которых я даже не знаю, такое не по мне.
– Ты хочешь, М’бого, чтобы я указала тебе путь?
– Я доверяю тебе. И мне нужен твой совет.
Она молчала так долго, что он уже собрался что-то спросить, потом, подняв голову, увидел, что глаза у женщины открыты, зрачки закатились и блики огня отражаются только в белках. Сидя на корточках, Лусима начала ритмично раскачиваться, а потом и заговорила – другим, низким, скрежещущим, монотонным голосом:
– Есть двое мужчин. Ни один из них не твой отец, и оба будут больше чем отец. Есть другая дорога. Ты должен пойти дорогой великих серых, которые не люди. – Она прерывисто, с хрипом, как астматик, вдохнула. – Познай тайны диких зверей, и люди будут чтить тебя за знание и уважать за понимание. Ты будешь знаться с теми, кто у власти, и они будут считаться с тобой и принимать как равного. Женщин будет много, но только одна вберет в себя всех. Она придет к тебе из облаков. Как и они, она явит тебе много лиц. – Голос у Лусимы надломился, в горле захрипело, как будто ее душило что-то, и Леон вдруг понял, что на шаманку снизошло откровение. Ему стало вдруг немного не по себе – словно в затылок дохнул нездешний, холодный ветер. Лусима вздрогнула, встряхнулась и заморгала. Зрачки вернулись на место, и он, заглянув в их непроницаемо-темные глубины, увидел себя. – Прислушивайся к тому, что я сказала, сын мой, – прошептала Лусима. – Время выбора близко.
– Я и не понял толком, что ты мне напророчила.
– Со временем ты все поймешь, – пообещала она. – И когда бы ты ни позвал, я всегда буду с тобой. Я не мать тебе. Я стала больше чем мать.
– Ты говоришь загадками, Мама, – сказал Леон, и она улыбнулась теплой улыбкой.
На следующее утро Маниоро пришел в себя. Он был еще очень слаб и плохо помнил, что с ним произошло. Масаи попытался сесть, но не смог.
– Что случилось? Где я? – Маниоро обвел хижину затуманенным взглядом и остановился на матери. – Мама, это вправду ты? А я думал, мне все снилось. Я ведь спал?
– Ты в моей маньяте на горе Лонсоньо. Здесь тебе ничто не угрожает. А стрелу из твоей ноги мы вытащили.
– Стрелу? Да, помню…
Прислужницы-рабыни принесли глубокую миску со смешанной с молоком кровью быка, и Маниоро с жадностью опорожнил ее, пролив немного на грудь. Потом откинулся на спину, переводя дыхание, будто после тяжелой работы. И лишь тогда заметил сидящего на корточках в углу Леона.
– Бвана! – На сей раз ему все же удалось подняться. – Ты еще здесь?
– Здесь. – Леон бесшумно подошел к нему.
– Давно? Сколько прошло дней с тех пор, как мы вышли из Ниомби?
– Семь.
– В штабе, в Найроби, решат, что ты погиб или дезертировал. – Маниоро схватил лейтенанта за рубашку. – Тебе нужно обязательно вернуться, бвана. Нельзя из-за меня забывать о долге.
– Мы вернемся в Найроби, когда ты выздоровеешь и будешь готов идти.
– Нет, бвана, нет. Ты должен идти прямо сейчас. Майор тебе не друг, от него ничего хорошего не будет. Нет, бвана, возвращайся поскорее, а я приду, как только встану на ноги.
– Маниоро прав, – вмешалась Лусима. – Здесь тебе делать больше нечего. Ты должен явиться к начальству. – Леон давно потерял счет времени и только теперь с опозданием понял, что в последний раз был в штабе батальона больше трех недель назад. – До железной дороги тебя проводит Лойкот, эту местность он знает хорошо. Пойдешь с ним.
– Вы правы, – согласился Леон, поднимаясь.
Времени на подготовку не требовалось. У него не было ни оружия, ни вещей, ни даже одежды, кроме изодранной в лохмотья формы.
Лусима дала ему красную масайскую шуку.
– Ничего лучшего для тебя у меня нет. Она защитит от солнца и холода. Красная шука отпугивает нанди, и даже львы, увидев ее, предпочитают уйти.
– Даже львы?
Леон отвернулся, пряча улыбку.
– Вот увидишь.
Она улыбнулась в ответ.
Примерно через час Леон с Лойкотом вышли из деревни.
Годом раньше, в сезон дождей, парнишка угонял отцовское стадо далеко на север, до самой железной дороги, и путь туда знал хорошо.
Стертые в кровь ноги почти зажили, так что Леон смог не только надеть, но и зашнуровать ботинки. Слегка прихрамывая, он спустился следом за Лойкотом к подножию горы и остановился, чтобы перевязать шнурки, а когда выпрямился и посмотрел вверх, то увидел на выступе женский силуэт. Лейтенант поднял руку в прощальном жесте, она не ответила – повернулась и скрылась из виду.
- Предыдущая
- 10/27
- Следующая
