Подражание королю - Климова Светлана - Страница 7
- Предыдущая
- 7/69
- Следующая
Предательство закаляет дух мужчины".
Но Поль не был белым европейцем двадцати пяти лет с довольно романтическим взглядом на жизнь. Совсем наоборот… К дьяволу! Что за день воспоминаний… Я вновь свирепо уставился в свои бумажки…
Около часу дня, когда я покуривал у подъезда, на пороге показался скотч-терьер Стивен, удерживаемый плетеным кожаным поводком, за конец которого судорожно цеплялся пацан лет тринадцати в распахнутой куртке. Едва переступив порог подъезда, пацан завопил: «Стой, бешеный!..»
Скотч, однако, и не думал никуда бежать. Торжественно переваливаясь, он спустился по ступеням и, подняв короткую крепкую заднюю лапу, оросил переднее колесо «Таврии». Заметив меня, пацан отвернул свое веснушчатое, как бы примятое подушкой лицо и принялся обшаривать окрестности рыжеватыми наглыми глазами.
Стивен, не обращая ни на кого внимания, покрутился на месте и потянул пацана от машины, принюхиваясь к собачьим следам и брезгливо стряхивая лапы.
Так бы мирно они оба и удалились в глубь двора к пустеющему детскому саду, если бы не Риччи. Доберман из девятой, грудью шарахнув входную дверь, стремительно вырвался на волю. Вслед за ним вышел хозяин и, застыв на нижней ступеньке, метнул в рот сигарету. Риччи был добродушный красавец, но, как я заметил раньше, отчасти глуповат и истеричен. Все еще не видя скотч-терьера, он по-балетному изящно вскинул стройную лапу над колесом злополучной «Таврии», морда его нежно потянулась к хозяину, и на ней появилось выражение чистого блаженства.
В ту же секунду Стивен рывком поменял направление движения. Риччи его еще не заметил, а скотч, натянув поводок, как буксирный трос, уже глухо рычал, меряя из-под жестких бровей сухим янтарным взглядом стройную голую шею красавчика.
Доберман застыл, забыв опустить лапу.
— Риччи, — проворковал, все еще благодушествуя, хозяин, — смотри, какая у нас тут забавная собачка! Лохматая, дворняга небось…
— Стоять, бешеный! — заорал пацан, накручивая на руку поводок и изо всех сил пытаясь удержать уже бьющегося в ярости Стивена. — Вы бы убрали свою собаку! — крикнул он в сторону хозяина Риччи.
— А что, псинка с характером? — улыбнулся тот, но на всякий случай придвинулся поближе к доберману.
Риччи застыл, мелко дрожа хребтом, и я увидел в его глупых глазах начало понимания того, что перед ним кобель, а потому — враг. Низкий рокот начал подниматься в добермане откуда-то снизу — от желудка.
— Вы все-таки возьмите его на поводок, — посоветовал я хозяину Риччи. — Скотч-терьеры страха не знают, и бойцы они отчаянные.
— Слушай, мальчик! — крикнул хозяин, когда Риччи залаял редким ржавым лаем. — Ты бы увел своего песика подальше, раз он такой крутой…
Мальчик захихикал.
— Сомневаюсь, чтобы у меня вышло. Вы лучше сами уходите. Стивен слушает только бабушку… Заведите вашего в дом, пока я его оттащу. Молчать, дурак чертов! Гулять! — Он рванул поводок обеими руками, волоча сипло ревущего Стивена прочь от подъезда, за дверью которого скрылись оба побежденных — расстроенный хозяин и исходящий бессильным лаем Риччи.
В наступившей тишине я прикурил новую сигарету, наблюдая, как враз угомонившийся скотч-терьер невозмутимо пересекает покрытую выбоинами подъездную дорогу и направляется к скверику. Минут через двадцать эта парочка возвратилась. Скотч был грязен, как столетний козел, но, видимо, доволен прогулкой. Он поднял на меня семитский взгляд, повернув бородатую горбоносую морду с высоко стоящими ушами, и мне показалось, что он насмехается над нами — такими суетливыми и озабоченными.
За столом, отогревшись, вместо следственных бумажек я придвинул к себе журнал учета жильцов дома и нашел квартиру номер двадцать четыре. Пацан звался Николай Романов и стоял в списке последним. Первой же, а следовательно владелицей квартиры, значилась Сабина Георгиевна Новак. Возраст не указывался, но, по всей вероятности, ей было около семидесяти. До сих пор я как-то не обращал на нее внимания, больше приглядываясь к скотчу, но память все-таки зафиксировала образ рослой, крепкой и худощавой старухи с сухой веснушчатой кожей, с небольшими блекло-голубыми глазами, в брюках, коротком темно-синем плаще на меховой подкладке и в берете, из-под которого торчала рыжеватая прядь.
Когда она проходила мимо со своим псом, то всегда приветливо улыбалась и кивала. Зубы у нее были искусственные, рот не накрашен, спина на удивление прямая. И каждый раз я ощущал, какая мощная энергия исходит от этой пары. Как от высоковольтной установки. Без собаки Сабина Георгиевна из дому никогда не показывалась…
Следующим в списке значился Романов Павел Николаевич. Внешне он несколько напоминал скандально знаменитого адвоката Якубовского, но это был как бы слегка засаленный и бездарно скопированный славянский вариант. Семейство вселялось в дом во время моего дежурства, уже под вечер, однако даже занятый паркующимися на ночь машинами, я отметил, что Павел Николаевич не слишком контактен и совершенно не склонен таскать тяжести. Он сдержанно руководил грузчиками, в промежутках наблюдая за тещей, которая, отпустив Стивена, тут же с упоением полезшего под ноги работягам, складывала в отдельный угол вестибюля личные вещи. Пацан деловито сновал взад-вперед, а его мать оставалась наверху, в квартире. То, что именно она приходится Сабине Георгиевне дочерью, я понял, когда Романов, отпустив грузчиков, обратился к пожилой женщине: «Вы тут ночевать собираетесь? Или, может, мне ваши узлы тащить?» На что Сабина ответила:
«Позовите Женю и все заберите, а я пока выгуляю как следует Стивена».
Я сидел в своем углу, было уже темно, время близилось к десяти, но Павел Николаевич подчинился без звука: вызвал жену, забрал тещин скарб, а она возвратилась минут через сорок, румяная, слегка замерзшая, без перчаток, и бодро проследовала к лифту. Скотч шел рядом с видом лорда-хранителя британской короны и даже не покосился в мою сторону.
Дочь Сабины звали Евгения Александровна Романова — это также было зафиксировано в списке жильцов. Больше там ничего не было, кроме телефона, который я и без того хорошо помнил, и я убрал журнал в ящик стола…
После обеда Лиза Плетнева вывезла на прогулку своего трехмесячного сына. Красота Лизы ничуть не поблекла от того, что ее бросил муж, скрывшийся в неизвестном направлении после той жуткой ночи в двадцать четвертой. Вернее, Рафаэль так и не возвратился из своей командировки, отчего старшие Плетневы были на седьмом небе от счастья. И что странно: Лиза всю эту весьма драматическую историю как бы вовсе не заметила только в последние недели перед родами она изредка спускалась в мои дежурства вниз, выходила, переваливаясь, во двор и стояла, выпятив громадный живот под широкой шубой из искусственного меха, среди темных силуэтов машин, глядя то на падающий снег, то в далекое и холодное небо. Меня она выбрала, думаю, в качестве товарища по несчастью. Но об этом мы с ней не говорили. Я спрашивал, как поживает отец — художник Плетнев, она кратко отвечала; ее же, казалось, интересовали только мелочи моей жизни — институт, дежурства, не холодно ли ночами в подъезде.
Когда я вернулся с Севера от родителей, Лиза уже родила здорового крепкого мальчика, которого назвали Ванька. С тех пор я видел лишь озабоченно-счастливые фиалковые глаза Лизы, замотанную Фаину Антоновну — ее мать, а чаще всего нагруженного пакетами самого Андрея Павловича. У него все-таки выпадала минутка, чтобы выкурить со мной сигарету; именно от художника я узнал, что Рафаэль арестован в Ростове и окончательно влип, что Фаина Антоновна души во внуке не чает, а Лиза оказалась образцовой молодой мамой… Пару недель назад я посетил Плетневых — их двадцать восьмая пахла сырыми пеленками, в окно косо било утреннее солнце, а семейство квохтало над смугло-розовым энергичным и щекастым Иваном Рафаэлевичем Плетневым. Я принес ему игрушку и упаковку памперсов, на что Лиза, смеясь, заметила, что эти — для девочек, чем меня сильно озадачила. Пить вино мы с Плетневым спустились ко мне, а через час Фаина телефонным звонком прервала нашу оживленную дискуссию о постмодернизме…
- Предыдущая
- 7/69
- Следующая
