Манюня, юбилей Ба и прочие треволнения - Абгарян Наринэ Юрьевна - Страница 53

• Предыдущая
• 53/59
• Следующая

Слово свое мы с Каринкой сдержали и младшим сестрам проговариваться про поездку в Кировабад не стали. Зато Манька прибежала домой вся в претензиях, с какой это стати Ба так долго скрывала от нее планируемый визит к дяде Моте.

– А чтобы вопросами не выносила мне мозг, ясно? – встала руки в боки Ба.

– Ясно, – мигом согласилась Манька и оставшееся до поездки время активно выносила мозг бабушке разными предложениями, как можно правильно скрасить досуг в Кировабаде.

– Ба, а у них зоопарк есть? Можно в зоопарк сходить, а заодно на аттракционах покататься. Интересно, коктейль «глиасе» в ихнем универмаге продается?

– В ИХ универмаге!

– Чего в их? Продается, да?

– В их универмаге, а не в ихнем.

– Хорошо, в ихнем. То есть в их. Так продается или нет?

– Продается. Только я тебе его не возьму!

– Почему? – взвывала Манька с воистину шекспировским трагизмом в голосе.

– Потому что ты мне мозг выносишь!

– Всё, больше не буду. Вот только разочек, один только вопрос задам. Ба, а трамваи у них есть?

– Конечно, есть!

– А если попросить у вожатого, то он меня за руль пустит?

– У какого вожатого?

– У трамвайвожатого!

– Мария!

– Всё-всё, молчу. Вот только последний вопрос. Самый распоследний!

– Твой распоследний вопрос прозвучал три часа назад. Напомнить тебе его?

– Это про крутящиеся лифты?

– Ну!

– А что, спросить нельзя? Может, в Кировабаде есть крутящиеся лифты. Представляешь, сел на первом этаже, он заводится, крутится, словно карусель, и медленно довозит тебя до пятого. Скажи, красота? Я такой лифт во сне видела.

– О боже!

– А чего это «о боже»? Хочешь, что ли, «господибожетымой» сказать? Всё, молчу, совсем молчу.

– …

Прошло пять секунд.

– Ба! А вот еще чего я хотела у тебя спросить.

– Да что же это за наказание такое! Что за горе луковое, а?

Когда совсем прижимало, Ба отправляла внучку к нам.

– Вот пусть Надя и расплачивается за свою болтливость, – бухтела она, выпроваживая Маньку в дверь, а потом долго глядела в окно своей комнаты, как, весело подпрыгивая большим помпоном красной шапки, та мчится по улице – мимо деревянных заборов, мимо отсвечивающих в небеса солнечными бликами луж, мимо большой ржавой цистерны с надписью «Живая рыба», где перед буквой «Ж» кто-то заботливой рукой нацарапал НЕ.

Когда Манька скрывалась из виду, Ба садилась в кресло, вытаскивала из пакета завернутый в красивую хрусткую бумагу свитер, раскладывала его на коленях, любовно рассматривала и расплывалась в довольной улыбке. Моте он очень будет к лицу!

Выезжать планировалось ранним пятничным утром, на двух машинах. На нашей Генриетте должны были ехать мама, Гаянэ, Сонечка и Ба. Ну и папа, конечно, куда же без папы. А на пилотируемом дядей Мишей Васе – мы с Каринкой и Манькой. И вещи. Вещей, кстати, набралось три большие сумки, две наши и одна – семейства Шац.

– Вроде все самое необходимое взяла, – вздыхала мама, – а скарба получилось как на большой переезд.

– Надя, не переживай. Вон в Васе сколько места. Довезем! – утешала маму Ба. – Главное, ничего не забудь. Соску взяла?

– Соску нужно отобрать, чтобы взять! Разве у этого ребенка можно что-либо отобрать?

«Этот ребенок» – Сонечка. Когда сестре исполнилось полтора года, мама собрала волю в кулак и сказала – всё, пора уже и честь знать, надо ее от соски отучать. К тому времени Сонечка обзавелась пятнадцатью крепкими зубами, умела шепеляво, но вполне себе внятно изъясняться короткими предложениями и вообще выросла в достаточно словоохотливое и упрямое существо. Так уж завелось исторически, что все наши дети очень рано научились говорить. Я, например, свое первое сложное слово – «разноцветный» – выговорила в восемь месяцев. Каринка заговорила чуть позже, месяцев в одиннадцать, но зато сразу простыми словосочетаниями. Если я была очень медленным ребенком и слова выдавала из себя со скоростью в час по чайной ложке, то Каринка строчила как пулемет, притом говорила исключительно тогда, когда перемещалась по квартире. А по квартире она перемещалась только на попе, садилась на пол, спиной к движению, и, резво перебирая ногами, развивала космическую скорость, сыпля по ходу искрометными наблюдениями степного акына.

– Мама пьисол! Тапоцку надель. Цихнуль. Исо йаз цихнуль. Будь здайов, шпашиба!

Гаянэ, в отличие от нас, молчала в тряпочку до года и трех месяцев.

– Ну хоть один нормальный ребенок! – радовалась мама, но не тут-то было. Однажды она оставила дочь спящей и ушла в магазин – за хлебом. Вернулась минут через двадцать. Открыла тихонько дверь, оцепенела – в спальне Гаянэ с претензией выговаривала кому-то, притом разговор периодически прерывался странным скрипом. Мама осторожно заглянула в комнату к дочке.

В кроватке, всклокоченным от беспокойного сна затылком к двери, сидела Гаянэ и убаюкивала куклу.

– Спышь? – любопытствовала она. – Говойу, спышь?

Кукла лежала смирно, с закрытыми глазами, руки вдоль тела. Вроде спала. Гаянэ несколько секунд наблюдала за ней, потом сдергивала с подушки и со скрипом сажала. У куклы моментально открывались глаза.

– Яцем не спышь? – выпытывала Гаянэ. – Яцем? М? Хоцес спать?

Не дождавшись ответа, она укладывала куклу на спину. Та мигом закрывала глаза.

– Спышь? – заводила по новой Гаянэ. – Совьсем спышь?

Мама тихо вышла из комнаты. Постояла несколько секунд в задумчивости. Подошла к входной двери и громко хлопнула ею. В спальне моментально воцарилась гробовая тишина. Она зашла к Гаянэ, поцеловала ее в розовую щечку:

– Уже не спишь?

Гаянэ отрицательно замотала головой и потянулась к маме, показывая жестами, что хочет на руки.

– Скажи: «Не сплю».

Дочка сделала такие изумленные глаза, что мама на секунду даже засомневалась в том, что слышала, как она только что разговаривала с куклой.

Гаянэ еще полгода хранила молчание, а потом решила выгулять в свет свой словарный запас.

– Ампицийин, – звонко подняла она родителей в семь часов утра.

– Чего? – испугался папа.

– Ампицийин и пойосканыя. Содый!

– Чего-о-о-о-о?

– Чего-чего, – передразнила мужа мама, – помнишь, о чем вчера по телефону со своим пациентом говорил? Ты ведь ему советовал принимать ампициллин и делать полоскания содовым раствором! Так?

– Ну!

– Ну. Вот она и повторяет за тобой. Правильно я говорю, Гаечка?

– Дя!

Так что официально наша сестра начала говорить в год и три месяца. А сколько она до этого по большому секрету сама с собой разговаривала – никто не знает. Могла с рождения, с нее станется. Она у нас ребенок с такими удивительными способностями, что мама иногда пугается. Например, Гаечка умеет разговаривать с птицами. Если на крыше гаража напротив вздорно каркает ворона, сестра подходит к окну и начинает выговаривать ей:

– А чего это ты каркаешь? Холодно тебе?

– Кар! – жалуется ворона.

– А перья тебе зачем? Про перья совсем забыла?

– Кар-кар, – кручинится ворона.

– Ничего. Скоро весна придет, тепло будет.

– Кар?

– Точно говорю!

И ворона, щелкнув на прощание клювом, улетает прочь.

Этим летом Гаянэ красиво зацепила трубой пылесоса светильник в гостиной и разбила два плафона. Гонялась за мухой, пыталась засосать ее в трубу. На мамин вопль, зачем она это сделала, Гаянэ исчерпывающе объяснила, что в пылесборнике живет паук, и ему там голодно.

– Да где тут паук! – рассердилась мама и выдернула из пылесоса мешок. Тут же оттуда выпал большой паук с серым крестообразным рисунком на спине и, сердито волоча за собой паутину, потопал под шкаф. Чуть ли не пылесосной крышкой хлопнул, обиженный бесцеремонным обращением мамы.

– Я зе говорила! – пожала плечом Гаянэ.

– Это ты его сюда засосала?

– Нет! Он там узе три дня зивет!

• Предыдущая
• 53/59
• Следующая