Вампиры в Москве - Клерон Кирилл - Страница 16
- Предыдущая
- 16/98
- Следующая
Раду молчал, равнодушно пожимая плечами и опять заговорила Мириам. Ну и голос у нее, как из могилы:
— Итак, во-первых, ты еще не успел проголодаться, да и не думаю, что кровь наших крестьян вкуснее чем у тех, из столовой. А во-вторых, Эмиль доложил, что говорят в деревне — тела разорваны крюком и земля рядом просто пропитана кровью. Мы знаем, для чего ее пьем — чтобы жить. Объясни, зачем ее проливать. Что, пшеницу удобряешь?
— Я разобью этому доносчику голову. Все равно бестолковая, как пустой горшок. Разобью, на мелкие черепки!
— Разбей, он твой холоп, но не за это. Эмиль абсолютно прав, рассказывая о настроениях в деревни, о слухах и сплетнях. Отец уже пережил однажды крестьянский бунт и очень не хочет повторения. И мы не хотим.
— Мириам, о каком бунте ты говоришь?! Этих деревенских храбрецов хватит столбняк от одного моего взгляда.
По мере разговора, старый граф все больше мрачнел. Он являлся весьма консервативным и педантичным в мыслях и пристрастиях, ибо те устои и правила, которые исповедовал, не передавались из поколения в поколение, размываясь по дороге. Они вошли в него вместе с кровью, давшей бессмертие и магическую силу, и со своей кровью граф передал их детям. Надеялся, что передал. Увы! Многое из того, без чего он не мыслил своего существования, оказалось утрачено потомками, а значит, извечного конфликта не избежала даже такая семья. Лишь Мириам редко огорчала отца, а сыновья, особенно старший, с каждым годом все больше и больше демонстрировали неприятную независимость суждений и взглядов.
Но сейчас Йон не колебался, чью сторону принять. Речь шла не о традициях, часто не понятных и догматичных, речь шла о безопасности их рода, их семьи:
— Раду, если ты неожиданно оглох, еще раз повторю вопрос Мириам: Зачем ты проливаешь кровь на землю?
И тут обличаемого словно прорвало:
— Зачем??? Я не зверь, убивающий лишь когда пустой желудок позовет на охоту. У крови не только вкус, но и аромат. Только он помогает переварить затхлость этого замка, бесконечных правил и условностей. Отец, давно хотел узнать, в какой Библии ты вычитал эти заповеди? Почему, например, нельзя пить кровь детей?
Старый граф старался отвечать совершенно спокойно, но не мог скрыть, как нелегко ему дается ровный голос:
— Сколько крови в ребенке? Полтора литра или еще меньше. К тому же она мало питательна. Да и родительский гнев способен доставить кучу неприятностей. Так что законы на самом деле очень мудры и логичны.
— Родительский гнев??? А ты, отец, совершенно не хочешь учитывать мой гнев. Один из этих необразованных потных пахарей смеялся над нами, небрежно показывал рукой в сторону замка и говорил: Повезло нам с нашими кровососами. Другой ему поддакивал. И при этом жрали какие-то булки и громко рыгали. Вот я и показал острословам, как им «повезло».
— Но мы и есть кровососы. А ты что, вегетарианец?
— Вы — возможно, но не я. Не хочу, чтобы моей главной характеристикой являлась еда, словно у жука-короеда. Вы ведете себя, как трусливые маленькие волчата: откусить и спрятаться. Даже люди позволяют со своими крепостными больше вольностей.
— Тебе не дают покоя лавры Надсади, но он не пример. Когда я был во власти, посадил на колья тысячи непокорных и тысячи по своей прихоти. Но сейчас в Валлахии другие времена, и я не воевода. Король уважает меня за былые заслуги и побаивается, но не больше народного бунта. Убивай, пей кровь, но тихо и без вызова.
— Отец, ты повторяешься. О твоих прошлых подвигах я наслышан — по-моему, даже когда был младенцем, их на ночь вместо сказок мне рассказывал. Но глядя на тебя нынешнего, так и подмывает спросить, уж не выдумка ли все это? Да и Надсади совершенно не причем, он в убийствах ищет ушедшую молодость. Я же не желаю ничего искать. Мне просто скучно.
— В убийствах должен быть какой-то смысл. Во всем должен быть хоть какой-то смысл.
— Чушь. Ни злобы, ни выгоды, ни мести, ни логики — чистый опыт, чистое удовольствие.
— Если я повторяюсь, ты сам себе противоречишь. Кто пять минут назад уверял нас, что отомстил пахарям за оскорбление?
Раду не особенно растерялся уличению и бойко парировал:
— Я вообще не считаю, что обязан отчитываться. Я, спешу заметить, уже взрослый. Очень взрослый.
Старый граф перестал нервно щелкать длинными костлявыми пальцами, резко повернулся и злобно посмотрел на старшего сына. Он намеревался прекратить затянувшуюся и напрасную дискуссию:
— Тогда уезжай. Забирай кучера, Эмиля и уезжай. Я не желаю тебя видеть в моем замке. Хочешь получать чистое удовольствие — получай его в другом месте. А еще лучше, в другой стране.
Казалось, Раду был внутренне готов к подобному повороту событий. Или этого и ждал?
— Отлично! Здесь действительно нет ничего чистого, ни удовольствий, ни воздуха. Я задыхаюсь от этих шелковых портьер со слоем вековой пыли, от этих тусклых картин покрытых сажей и копотью, на которых даже не разобрать изображение. Кто там намалеван — чьи-то предки или козы на выпасе? Замок похож на лавку старьевщика, да только покупателей на эту рухлядь не найти.
— Уезжай!
— Завтра же меня здесь не будет. Кстати, папочка, не желаешь ли проклясть меня на дорожку?! Это была бы неплохая и своевременная шутка из твоих уст.
Влад понял, за кем останется последнее слово, понял, что дополнительные увещевания уже ни к чему приведут. Он повернулся спиной к непокорному сыну и безмолвно открыл дверь, ведущую из гостиной на узкую лестницу и далее в Башню Скорби, в персональные покои. Столь поэтичное название эта совершенно обычная башня приобрела после того, как в ней безутешный граф Дракула надолго заперся после таинственного исчезновения своей жены. Из башни можно было попасть на небольшой балкончик, с которого открывался вид на дорогу, ведущую из деревни к подъемному мосту. Никаких поэтически названий у балкончика не было, но наиболее бы подошло такое: Балкон Томительного Ожидания. Многие годы после захода солнца безутешный граф, опершись на кованые перила, тщетно вглядывался в темноту ночи и вслушивался в ее тишину.
Для подготовки к отъезду, который хотелось осуществить не откладывая. Раду подозвал Эмиля, проворного и вечно учтивого. Сначала самый обычный слуга, потом дворецкий, а в последние годы почти доверенное лицо Раду, Не так прост, как хочет выглядеть, и себе на уме, но всегда готов уловить интонацию и сделать все в лучшем виде. Да и мозгами бог не обделил.
— Эмиль, сожалею, но у меня не особо приятные новости.
— И какие же?
— Я уезжаю в Рим. Ты же пока оставайся здесь. Как устроюсь на новом месте, обязательно вызову.
Новость действительно плохая. В горле Эмиля пересохло, а в висках застучала кровь:
— Но почему я не могу поехать с вами? Что мне здесь делать?! Меня здесь все ненавидят и долго после вашего отъезда я не проживу. Раду, ну пожалуйста!
— Тебя никто не тронет — обещаю. А почему не беру, так не обязан отчитываться. На это существуют особые причины. А пока помоги мне собраться.
Причины, конечно, существовали. И в карете мало места, и с документами Эмиля могут выйти проблемы при пересечении границ, но, по большому счету, все это отговорки. Первопричина, как ни странно, состояла в том, что однажды Эмиль спас Раду жизнь. И тот, не чужд чувства благодарности, начал покровительствовать верному слуге. Увеличил жалование, настоял, чтобы сделать дворецким, потом уменьшил круг обязанностей и приблизил к себе. А потом стало казаться унизительным, благодарность высшего существа перед низшим. Да и воспоминания об этой давней истории, которые невольно пробуждал Эмиль одним своим видом, уже изрядно тяготили:
Лет пять назад Раду периодически ездил в Снагов, в местный монастырь. В его крупной библиотеке хранились многочисленные книги и рукописи. С их помощью старший сын Дракулы старался ответить на вопрос Кто он такой? Этого не мог или не хотел прояснить отец, но не более результативным являлось чтение литературы.
Снагов находился в двух ночах езды от Келеда, а как раз примерно посередине пути — глубокая пещера Джетатень, выходящая прямо на реку Дымбовица. Там-то экипаж обычно делал остановку, и Раду проводил светлое время суток на естественном каменном ложе в глубине пещеры, засыпая и просыпаясь под мерное капанье воды со сталактитовых образований и под шелест крыльев своих маленьких друзей — летучих мышей. Столь же привычно все начиналось и в тот злополучный весенний день. Как говорится, ничто не предвещало.
- Предыдущая
- 16/98
- Следующая
