Сказки и мифы народов Чукотки и Камчатки - Автор неизвестен - Страница 12

• Предыдущая
• 12/154
• Следующая

Героические сказания отмечены в фольклоре большинства коренных народностей Чукотки и Камчатки, но особенно широкое распространение они получили у чукчей и коряков. Основой героических сказаний этих народностей явились реальные исторические события — войны между чукчами и коряками за обладание оленьими стадами. На стороне чукотских оленеводов в этих войнах принимали участие приморские чукчи и азиатские эскимосы, на стороне коряков — юкагиры. Сюжеты о столкновениях между таннитами (иноплеменниками) и местными жителями возникали, по-видимому, одновременно и независимо у каждой из воевавших сторон. Но наряду со сказаниями о борьбе за обладание оленьими стадами между чукчами и коряками бытовали также сказания о борьбе между отдельными общинами, семьями и одиночными богатырями 44.

Отдельные сюжеты героических сказаний получили распространение у далеко обитающих друг от друга народностей. Так, например, заключительный эпизод эскимосского сказания «Якуни» 45совпадает с таким же эпизодом в керекском сказании «Мальчик с луком» (№ 112); в обоих сказаниях маленький сын кочевников, оброненный при побеге родителей от врагов, побеждает вражеского богатыря. В эскимосской сказке побежденным богатырем выступает бородатый белый человек Якуни (так чукчи, по свидетельству В. Г. Богораза, называли предводителя казачьего отряда майора Павлуцкого, ведшего против них поработительную войну и убитого в бою в 1747 г.) 46, а в корякском сказании побежденный богатырь остается безымянным. Эпизод о выпадении мальчика из нарты совпадает в эскимосском сказании «Найденыш» 47и керекском «Мальчик с луком» (№ 112).

В сказаниях о героях, защищающих честь общины или семьи, отражаются также мотивы кровной мести. К сказаниям такого рода относится, например, эскимосское сказание «Месть» (№ 41) и корякское «Месть Рынныналпылына» (№ 150).

Талантливый эскимосский рассказчик из Наукана в сказании «Оленеводы» (№ 42) рисует великолепную по композиции и содержанию картину жизни чукотских хочевников, отдельные стойбища которых, представленные одиночными семьями, ведут друг с другом жестокую борьбу за обладание имуществом. В этом возвышающемся до эпоса сказании, лишенном каких-либо элементов вымысла, с этнографическими деталями изображается материальная и духовная жизнь оленеводов, их хозяйственные контакты с приморскими жителями. В нравоучительных беседах сводных братьев-пастухов, один из которых — бывший сирота, дается описание быта, нравов и жизненных правил, вытекающих из реального опыта пастушеской жизни. Подчеркивается резкое социальное неравенство между сыном оленевода и его приемным братом-сиротой. Социальную основу имеет также картина насильственного присвоения чужого имущества братьями-оленеводами. Картина ночной погони за гостем, борьба двух кочевников на копьях с соблюдением традиционных правил и непременная гибель побежденного — все это обобщенное отражение реальных исторических событий, когда межплеменные чукотско-корякские воины за обладание оленьими стадами прекращаются и начинается борьба за обладание оленями и пастбищами между соседскими общинами и выделившимися из них отдельными оленеводами. В сказании «Оленеводы» (№ 42) ярко отражены ставшие традиционными в эскимосско-чукотском фольклоре приемы образной передачи боевых достоинств героев, к которым, например, относится иносказательное выражение «траву к земле склонять», что в устах победителя в поединке означало воспоминание или сообщение о поверженных врагах.

Вполне вероятно, что героические сказания и бытовые рассказы об оленных людях складывались в среде чукчей-кочевников, а затем заимствовались и творчески переосмыслялись азиатскими эскимосами, владевшими чукотским языком. Этот процесс интерференции фольклора происходил в результате постоянного воздействия одной культуры на другую: азиатские эскимосы, много веков тесно контактировавшие с береговыми и кочевыми чукчами и хорошо знавшие их быт, сами создавали отдельные бытовые рассказы об оленеводах.

Если в большинстве чукотских героических сказаний повествуется о борьбе с иноплеменниками-коряками, которые изображаются жестокими поработителями и насильниками, то в корякских сказаниях этого типа такими поработителями и насильниками изображаются иноплеменники-чукчи. В этом отношении показательными являются корякские сказания «Повествование о живших прежде» (№ 147) и «Оседлые и оленеводы» (№ 149).

В фольклоре нет свидетельств, что в корякско-чукотских войнах принимали участие ительмены. В цикле сказаний об ительменском богатыре Тылвале говорится лишь о защите племенных и семейных традиций ительменов от посягательств и нарушений со стороны коряков, при этом защита интересов племени и семьи ведется не коллективно, а одним героем, в котором символически воплощается сила и сплоченность всего народа.

Тексты № 159–164 представляют собой цикл героических сказаний о богатыре ительменского фольклора Тылвале, предстающем в роли хранителя семенных и племенных традиций, защитника своего народа от вероломных иноплеменников. Пафос сказаний о Тылвале, которые переводчики называют легендами, достигает эпической приподнятости. Художественно-стилистические средства повествования, гиперболизм и особое уважительное отношение к герою отличают язык этого жанра от языка бытового диалога, характерного для цикла сказок о Кутхе. Сказания о Тылвале записаны и рассказаны разными лицами и в разное время, но большинство из них сохраняет сюжетное единство.

Всем сказаниям о Тылвале присуща соотнесенность изображаемых событий с конкретными географическими пунктами. Каждый из рассказчиков «поселяет» Тылвала в той местности, которая близка ему самому. В сказаниях о Тылвале нет чудесных превращений, но гиперболизм достигает часто фантастических размеров. Тылвал — обыкновенный человек наделенный необыкновенной физической силой.

Ведущим сюжетом сказаний о Тылвале является месть героя сестре, изменившей семейным устоям и своему народу, а также иноплеменникам-корякам, в лагерь которых пытается перейти сестра-изменница. Ительменские сказания о Тылвале, выступающем в роли мстителя за предательство, оказали непосредственное влияние на сюжетную основу корякского исторического предания «Месть Рынныналпылына» (№ 150), в котором повествование о кровной мести заключено в готовую сюжетную рамку.

Героические сказания, отражающие в фольклоре палеоазиатов определенный этап их исторического развития, по ряду структурных (морфологических) признаков и сюжетных особенностей продолжают традиции волшебно-героической сказки. Так, например, в превосходном в художественном и композиционном отношении чукотском героическом сказании «Кунлелю» (№ 85) изображение реальной борьбы двух племен — чукчей и коряков — за обладание оленьими стадами причудливым образом переплетается с элементами волшебно-героической сказки (приключения убитого в схватке с врагами героя в стране умерших предков и чудесное воскрешение его), берущей свое начало в древних мифических преданиях. Вставной элемент фантастических похождений главного героя — лишь своеобразный художественный фон изображения реальных исторических событий, хотя корни его ведут к волшебно-мифической сказке. Однако волшебный элемент в этом сказании является эпизодическим, и основное содержание его отражает реальную борьбу и картины жизни оленных людей. Чукотские богатыри в сказании «Кунлелю» (№ 85) одерживают полную победу над врагами-коряками, отнявшими у них ранее оленьи стада. Правдивое изображение похода в чужую землю, преодоление естественных препятствий, картины поединка, возвращение стада, наказание обидчиков, пленение женщин и другие военные и бытовые детали представляют яркую этнографическую картину жизни чукчей и коряков в далеком прошлом.

Героиня этого эпического повествования Кытгы, сестра Кунлелю, изображается свободолюбивой и независимой женщиной, борющейся за мир между племенами и вместе с тем прославляющей богатырскую силу своих братьев — Кунлелю и Рэйипгэва, ведущих борьбу против насилия и несправедливости. Кытгы в то же время проявляет заботу о сохранении племени: она в разных селениях выходит замуж и рожает детей, которых оставляет на воспитание отцам, уходя в новое место. Борьба Кытгы за мирное сосуществование разных племен, за увеличение и благополучие человеческого рода приобретает социальное звучание. Вполне вероятно, что в образе Кытгы отразились в какой-то степени мифологические мотивы о «создающей» женщине и пережиточные элементы материнского рода (см. «Кытгы», № 89).

• Предыдущая
• 12/154
• Следующая