Тайна Кломбер Холла - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 22
- Предыдущая
- 22/28
- Следующая
Бросившись к окну, я отдернул занавески и выглянул. Вы знаете, что подъездная аллея расширяется в усыпаную гравием площадку перед самым домом. Как раз в центре этого открытого места стояли трое и глядели вверх, на окна. Луна ярко освещала их, отражаясь бликами в поднятых глазах, и при ее свете я различил, что лица у них смуглые, волосы — черные, а общий тип лиц — как у сикхов или африди. Двое хзудощавые со страстными экстатическими лицами, а третий на вид незлобивый и величественный, с благородным лицом и длинной бородой.
— Рам Сингх! — воскликнул я.
— Как, ты их знаешь? — поразился Мордонт. — Ты встречался с ними?
— Знаю. Это буддистские жрецы, — ответил я. — Продолжай!
— Они стояли в ряд, то воздевая руки к небу, то опуская, а губы их шевелились, как будто они читали молитву или заклинание. Вдруг они прекратили жестикулировать и в третий раз издали тот странный зловещий пронзительный крик, который меня разбудил. Никогда не забуду этот ужасающий зов, отдающийся в ночной тишине так сильно, что он до сих пор звенит у меня в ушах.
Когда он медленно замер, послышался скрежет ключей и засовов, а потом — стук открывшейся двери и звуки торопливых шагов. Я увидел из своего окна, как отец и капрал Руфус Смит суетливо выбегают из дома, неодетые, с непокрытыми головами, как люди, покоряющиеся внезапному и непреодолимому импульсу. Трое пришельцев к ним не прикоснулись, но все пятеро быстро удалились по аллее и скрылись между деревьями. Я определенно не видел никакого применения силы, никакого физического принуждения, и все же я так же уверен, что мой бедный отец и его товарищ были беспомощными пленниками, как если бы их при мне уволокли в кандалах.
Все это заняло совсем немного времени. От первого разбудившего меня зова до того, как они исчезли с моих глаз, мелькнув в последний раз между деревьями, прошло никак не больше пяти минут. Так внезапно все произошло и так странно, что, когда драма закончилась, и они исчезли, я мог бы подумать, что видел кошмар или бред, если бы не ощущение реальности события, слишком яркое, чтобы приписать его воображению.
Я принялся выламывать дверь, бросаясь на нее всем своим весом. Некоторое время она не поддавалась, но я пытался снова и снова до тех пор, пока что-то не треснуло и я не оказался в коридоре. Прежде всего я подумал о матушке. Я бросился к ее комнате и повернул ключ в двери. Секунды не прошло, как она шагнула из спальни, одетая в пеньюар, предостерегающе подняв руку.
— Никакого шума! — велела она мне. — Габриэль спит. Их вызвали прочь?
— Именно так! — ответил я.
— Да будет воля Божья! — воскликнула она. — Твой бедный отец станет счастливее в ином мире, чем был когда-либо в здешнем. Слава Богу, что Габриэль спит. Я подсыпала ей хлорал в какао.
— Что я должен делать, — спрашивал я в отчаянии. — Куда они ушли? Как я могу ему помочь? Не можем же мы допустить, чтобы он вот так вот ушел от нас, и позволить этим людям сделать с ним, что им вздумается! Может быть, мне съездить в Вигтаун за полицией?
— Только не это! — горячо запротестовала матушка. — Он десятки раз просил меня этого не делать. Сын мой, мы никогда больше не увидим твоего отца. Ты вправе удивляться, что я не плачу, но, если бы ты знал, как знаю я, какой душевный мир принесет ему смерть, ты не нашел бы в себе силы оплакивать его. Любые розыски, я чувствую, бесполезны, но все-таки искать, конечно, надо. Сделаем это так незаметно, как только возможно. Мы не можем услужить ему лучше, чем, исполняя его желание.
— Но ведь дорога каждая минута! — воскликнул я. — Может быть, он сейчас зовет нас на помощь в когтях этих темнокожих дьяволов!
От этой мысли я так обезумел, что тут же кинулся прочь из дома, за ворота, на большую дорогу, но, оказавшись там, я понял, что не знаю, куда бежать. Вся широкая пустошь лежала передо мной без единого признака жизни. Я вслушался, но ни один звук не нарушал ночного безмолвия.
И тогда, друзья, стоя в нерешительности посреди мрака, я испытал в полной мере ужас и ответственность. Я почувствовал, что сражаюсь против сил, о которых не имею понятия. Все терялось в чуждой пугающей темноте.
Мысль о вас, о вашей помощи и совете послужила мне маяком. В Бренксоме я, по крайней мере, найду сочувствие и, прежде всего, указания, что мне делать — мой собственный рассудок настолько помутился, что я не могу доверять себе. Матушка хотела остаться одна, сестра спит, а предпринять ничего нельзя до рассвета. Так что же мне было делать, как не бежать к вам как можно скорее? У ьебя голова ясная, Джек, так скажи, дружище, что я должен делать! Эстер, что мне делать?
Он поворачивался то ко мне, то к сестре, протягивая руки, с мольбой в глазах.
— Пока темно, ничего не сделаешь, — ответил я. — Мы должны сообщить о случившемся в вигтаунскую полицию, но это не обязательно делать раньше, чем мы сами начнем поиски, так что мы можем действовать согласно с законом, и все же предпринять собственное расследование, как хотела твоя мать. У Джона Фулертона, который живет на холме, есть помесь шотландской овчарки с борзой, это отличная ищейка. Если его собака возьмет след генерала, то дойдет по следу хоть до самого Дели.
— Это ужасно — ждать в бездеятельности, когда он, может быть, нуждается в нашей помощи…
— Боюсь, что наша помощь так или иначе будет для него бесполезной. Тут действуют силы, не допускающие человеческого вмешательства. И потом, как мы поможем? У нас нет никаких указаний, куда они могли направиться, а блуждать наугад по пустоши в темноте — значит зря тратить силы, которые могут больше пригодиться утром. К пяти рассветет. Через час-другой можно будет подниматься на холм за фулертоновой собакой.
— Еще час, — простонал Мордонт, — каждая минута кажется столетием.
— Ложись на софу и отдыхай, — сказал я. — Ты не можешь лучше помочь отцу, чем собрав все силы, потому что завтра нас, может быть, ожидает трудная дорога. Но ты что-то говорил о пакете для меня от генерала?
— Вот он. — Мордонт вытащил из кармана и протянул мне маленький сверток. — Это наверняка разъяснит все тайны.
Пакет с двух сторон был запечатан черным воском с изображением летящего грифона — генеральской печатью. Дополнительной страховкой служила широкая клейкая лента, ее пришлось разрезать перочинным ножом. На обертке пакета размашистым почерком было написано: «Для Дж. Фотерджила Вэста, эсквайра.», а ниже: «Передать этому джентльмену в случае исчезновения или кончины Дж. Б.Хизерстоуна, кавалера Креста Виктории, отставного генерал-майора Индийской армии.»
Итак, мне предстояло, наконец, узнать мрачную тайну, бросившую тень на нашу жизнь. Внутри лежала небольшая пачка пожелтевших листков и письмо. Я придвинул поближе лампу и вскрыл его. Там стояла дата — семь часов вчерашнего вечера — и вот, что следовало за ней.
«Дорогой Вэст!
Я давно должен был удовлетворить ваше вполне естественное любопытство по тому поводу, о котором мы не раз имели случай беседовать, но сдерживался ради вас самих. Я знаю по собственному печальному опыту, как изводит и лишает мужества вечное ожидание катастрофы, когда вы не сомневаетесь, что она наступит, и не можете ни предотвратить ее, ни ускорить.
Хотя беда коснется только меня, но я сознаю, что та непроизвольная симпатия, которую вы, как я замечал, ко мне питали, и ваше отношение к отцу Габриэль причинят вам страдание, если вы узнаете, какая безнадежная и в то же время неясная судьба мне грозит. Я боялся смутить ваш покой, и поэтому молчал, хотя молчание недешево мне стоило, потому что изоляция — не последнее бремя из тех, которые меня угнетают.
Но многие признаки, и главный среди них — появление на побережье буддистов, о чем вы мне рассказали утром, убедили меня, что изнурительное ожидание, наконец, истекает, и близится возмездие.
Почему мне позволили прожить после моего преступления почти сорок лет, это выше моего понимания, но, может быть, хозяева моей судьбы знали, что такая жизнь — величайшее из всех наказаний.
Ни на час, днем или ночью мне не разрешалось забыть, что я предназначен в жертву. Их проклятый астральный звон сорок лет играл мне отходную, напоминая, что нет на земле такого места, где я мог бы надеяться на спасение. О, покой, благословенный покой развязки! Что бы ни ожидало по ту сторону могилы, там я избавлюсь, по крайней мере, от этого трижды проклятого звука.
Мне нет нужды возвращаться к тому злосчастному делу снова и пересказывать события пятого октября 1841 года вместе со всеми обстоятельствами, приведшими к гибели Гулаб Шаха, старшего адепта. Я вырвал несколько страниц из своего старого дневника, там вы найдете подробный рассказ, а другое, независимое сообщение сэр Эдвард Эллиот, артиллерист, опубликовал в Индийской Звезде несколько лет назад, не называя, впрочем, имен.
Мне известно, что многие, даже хорошо знающие Индию люди, решили, что сэр Эдвард дал волю воображению, и его рассказ не имеет реальных оснований. Несколько пожелтевших листков, которые я вам посылаю, докажут, что это не так, и что нашим ученым придется признать силы и законы, доступные людям и служащие людям, но неизвестные европейской цивилизации.
Я не намерен скулить и жаловаться, но не могу не чувствовать, что со мной слишком круто обошлись на этом свете. Видит Бог, хладнокровно я ни одного человека, а тем более старика, не лишил бы жизни. Но я всегда отличался горячностью и упрямством, а в деле, когда кровь ударяла мне в голову, совсем терял власть над собой. Ни капрал, ни я, пальцем бы не тронули Гулаб Шаха, если бы не видели, как к его соплеменникам при виде него возвращаются силы. Ладно, это старая история, и ни к чему обсуждать ее теперь. Пусть никакого другого беднягу не постигнет та же злая судьба!
А теперь, прощайте! Будьте хорошим мужем Габриэль, а если вашей сестре достанет храбрости породниться с такой чертом меченной семьей, как наша, что ж, пусть. Я оставляю достаточно, чтобы моей бедной жене спокойно жилось. Когда она присоединится ко мне, я бы хотел, чтобы все разделили между детьми поровну. Если вы узнаете, что меня больше нет, не жалейте, а поздравьте вашего несчастного друга
Джона Бертье Хизерстоуна.»
- Предыдущая
- 22/28
- Следующая
