Ведьма в Царьграде - Вилар Симона - Страница 20

• Предыдущая
• 20/24
• Следующая

Первый из порогов – Не спи – уведомил о себе еще издали шумом и ревом воды. Река в этом месте суживалась, серые гранитные скалы вставали из пенящегося потока, как острые зубы. Корабелы стали сворачивать к берегу, сгружаться. Княгиня сама снесла по сходням деревянный, обшитый кожей ларец, в котором хранилось самое ценное – живая и мертвая вода. Охраняемая двумя могучими гриднями, Ольга с берега наблюдала, как иные суда причаливают, как спутницы ее знатные сходят на землю, с ними челядинки их, свита. А мужики уже стягивают рубахи, подворачивают порты, готовясь тянуть вдоль берега корабли на канатах, чтобы не увлек их на острые камни поток, чтобы не бросило на скалы.

Пока наблюдали да ахали, когда лопнул один из канатов, отвлеклись от берега. А печенеги тут как тут. Их заметили лишь после того, как стрелы засвистели, а еще громко вскрикнула княгиня черниговская Долхлеба. Пронзенная стрелой навылет, она в своем ярком алом платье рухнула с крутого берега прямо в воду. И пока спохватились, печенеги прошли мимо с криком да гиканьем, увлекли на арканах несколько коней тех из дружинников, какие помогали удерживать на канатах корабль.

Набег был стремительный и дерзкий. Святослав бы даже восхитился удалью печенегов, если бы не переживал так о смерти Долхлебы. Как-никак княгиня его друга Претича, тот о ней с почтением отзывался, говорил, что она первые роды у его жены принимала.

Ольга тоже расстроилась. Долхлеба едва ли не первой поддержала ее почин ехать в далекий Царьград, другим пример подала. Поэтому, когда Святослав уже намеревался снарядить погоню за дерзкими печенежскими набежчиками, Ольга резко окликнула его, поманила к себе.

– Погонять копченых ты еще успеешь. А ныне, сынок, помощь мне твоя нужна.

И приказала выловить из воды тело княгини черниговской, отнести подальше, где никто их видеть не сможет.

В небольшой низине Святослав уложил на траву бездыханное тело Долхлебы, сломал торчавший из ее груди наконечник стрелы и вырвал из тела древко. Выжидательно взглянул на мать. Его обычно румяное продолговатое лицо с высокими скулами, такое решительное и выразительное, несмотря на юный возраст, побледнело. Ибо понял уже, что сейчас произойдет. Догадался, как увидел, что верный гридень несет за княгиней ларчик с чародейской водой. Да и Малфрида рядом стоит, а ее родительница так просто не позовет.

Гридень осторожно положил свою поклажу подле мертвой княгини, отошел и остался стоять в стороне, озираясь и держа лук со стрелой наизготове. Ольга приказала ведьме:

– Сними запоры.

На ларце не было ни замка, ни замочной скважины, ни ременной петли. Но попробуй открыть – зря стараться будешь. А вот на слово колдовское отозвался, стал медленно открываться. Святослав заглянул. Так вот какая она, вода чародейская! В бутылях дорогого византийского стекла, проложенных мягким ястребиным пухом, она мерцала на солнце подобно обычной. Но обычной не казалась. То голубым сполохом отразится, то розоватым светом зари. И каждый пузырек был запечатан воском, обернут тонким плетением ремешков.

– Не заслоняй, сыне, – приказала княгиня.

Она провела рукой с мерцающими перстнями по воде, выбирая. Бутылей-склянок было не более семи. Да, раньше у Ольги ее больше бывало. Теперь же каждую каплю приходилось беречь, как чудо невиданное.

Святослав по наказу матери разрезал алую крашенину на груди княгини, оголил тело едва ли не до пупка, так чтобы матери было удобно видеть темную с начинавшей буреть кровью ранку от стрелы. Княгиня Долхлеба особо молодой не выглядела, девятерых детей родила мужу, прежде чем и она смогла прибегнуть к тому средству, каким могли уважить себя правители Руси, – жить долго и младость сохранять под воздействием чародейской воды. И хоть смотрелась молодухой ядреной, все же следы былых родов на теле имелись. Тело же еще и холодеть не начало, поэтому надо было поспешить, пока душа еще рядом, еще не улетела за кромку.

Ольга спешно сорвала восковую печать с пробки одной из бутылей, пролила осторожно жидкость прямо на ранку. Вода стала синеть на глазах, впитываться. И ранка посинела, а потом почернела и начала светлеть. Святослав только заморгал длинными, как и у матери, ресницами, когда отверстие затянулось, исчезло. Так же княгиня велела оголить и спину Долхлебы, тоже брызнула мертвой водой на выходившее со спины отверстие, больше пролила, чтобы глубже вода ушла.

Никогда ранее такого князь не видывал. Подумал только: скольких добрых воинов он мог бы спасти в своих походах, если бы имел при себе такое чудо! Но ведь родимая не даст, все твердит, что исчезает вода, что каждая капля ее драгоценна. И уж совсем заволновался Святослав, когда после мертвой воды княгиня прибегла к живой, после чего бездыханная только что черниговка вздохнула глубоко, застонала, а там и глаза открыла.

– Я спала, княгинюшка?

– Долго бы ты спала, Долхлеба, если бы меня рядом не было.

Мать казалась спокойной. А вот Святослава била крупная дрожь. Он отошел, когда Долхлеба засмущалась своей растерзанной одежды, отвернулся, смотрел по сторонам – на синее, с легкими размытыми облаками небо, на пахнущие под солнцем сочной зеленью травы, на блестевший в стороне серебристый Днепр-Славутич. Какая же жизнь красивая! Как горько, должно быть, потерять ее. Однако, владея таким чудом, как живая и мертвая вода, можно жить вечно. Но… О Перун великий! Как может княгиня отдавать такую силу каким-то ромеям чуждым? Почему не сбережет для себя, для сына, для ближних своих?

В тот вечер Святослав был непривычно задумчив. Даже отказался хлебнуть медовухи, какую умудрился невесть где раздобыть неугомонный новгородец Семецка. А тот и сам хлебнул, и товарищей угостил. В одиночку кто ж пьет? А с веселым напитком и на душе легче, и жизнь не кажется такой уж сложной. Вон корабелы после того, как провели суда мимо острых зубов порога Не спи, сообщают, что уже завтра минуют еще один – Улворси, или Сурский, как называли его по реке Суре, за устьем которой он пенился. А там еще один, и еще – всего девять порогов на Днепре. До самого острова Хортица, там и передохнут они у ведунов древних, какие оберегают свой остров одним колдовством, так что даже печенеги лихие опасаются туда проникнуть.

Да, путь предстоял непростой, но сейчас, когда медовуха ходила по рукам, а на вертелах жарились уточки, набитые под вечер в заводях, да ушица поспевала (ух и рыбины же водились за порогом Не спи, только успевай бить острогой!), думать о плохом не хотелось. Наоборот, весело было. Что те пороги? Пройдем! Что те колдуны? Что те печенеги копченые? Разве устоят они перед русской удалью!

Семецка даже стал приплясывать, размахивая ножами, ухал, крутился перед костром, поводил бритой головой. Он, как и Претич, думал по-хазарски обриться, да во хмелю перестарался – сбрил даже клок волос на макушке. Но не огорчился. Вот и плясал теперь под хлопки да посвист сотоварищей – невысокий, юркий, в плечах не сильный, но, как поговаривали, ловкости немалой. Он был из рода торговых купцов, однако князь полюбил и приблизил его за веселый нрав, мог бы и пояс гридня посулить, если бы Семецка настолько не любил медовуху да пиво, а еще вино ромейское.

К костру подошла Малфрида, села невозмутимо на разостланную овчину подле князя. Тот только бровью чуть повел, все больше на огонь смотрел, откинувшись для удобства на седло с высокими, на хазарский манер, луками. Но через время покосился на ведьму, когда кто-то спросил – уж не в одежде ли чародейка купалась? А она, почти до пояса мокрая, потряхивала сырым подолом перед огнем, открывая стройные ноги с обвивающими лодыжки крест-накрест ремнями поршней[72]. Святослав спросил: уж не рыбачила ли чародейка? Вон как от нее сырой рыбой пахнет.

Малфрида ладони свои понюхала, усмехнулась. Она вообще довольной выглядела.

– Рыбачить не рыбачила, а за должком одним к воде ходила. И теперь мне есть что сообщить тебе, князь.

– Отчего же мне, а не матушке моей, коей служишь?

• Предыдущая
• 20/24
• Следующая