Госпожа де Шамбле - Дюма Александр - Страница 24

• Предыдущая
• 24/101
• Следующая

— И все же, кто такая Натали, откуда она взялась?

— Перед тем, как появиться у госпожи, она служила у аббата Морена.

Топнув ногой, я воскликнул:

— Ох! Опять этот священник! Неужели от него никуда не деться?

Зоя умолкла. Всякий раз, когда я бранил аббата Морена, она беспокойно озиралась вокруг, словно опасаясь, что он сейчас возникнет из-под земли.

— Хорошо, Зоя, — сказал я, — возможно, когда-нибудь мне удастся заслужить у твоей хозяйки больше доверия и она расскажет мне все, чего ты не можешь сказать. Но в одном ты можешь не сомневаться, дитя мое: если госпоже де Шамбле когда-нибудь потребуется моя жизнь — моя жизнь в ее распоряжении.

Зоя протянула мне руку со словами:

— Прекрасно! Вот слова, идущие от сердца.

Она приложила руку к своей груди и сказала:

— Моя жизнь тоже в ее распоряжении. О! Она отлично знает, кому ей можно доверять и кого ей следует опасаться, бедняжка моя!

Я заметил, что слова Зои о графине пронизаны огромной нежностью и в то же время бесконечной жалостью к ней.

Чрезвычайно прискорбно встречать у слуг жалость к своим господам вместо привычной зависти, ибо это признак глубочайшего горя хозяев.

Я решил больше ни о чем никого не спрашивать, а заслужить доверие графини, чтобы она сама рассказала мне обо всем.

Закрыв глаза, я представил Эдмею рядом с собой — я чувствовал, как ее голова лежит на моем плече, ее волосы слегка касаются моего лица и ее дыхание сливается с теплым ароматным воздухом, который я вдыхал. Тихим, робким, прерывающимся голосом она рассказывает мне историю своей души, говорит о своих надеждах и радостях, разочарованиях и печалях, о равнодушии к обыденному и стремлении к неведомому. По ходу рассказа темп ее речи то замедляется, то ускоряется, и рыдания, сотрясающие ее грудь, передаются мне. По две слезинки, чистые и прозрачные, как капли майской росы, падают из ее и моих глаз на наши переплетенные руки и сливаются воедино. Чувство бесконечного блаженства, целомудренное, как дружба, сладкое, как любовь, возвышенное, как самопожертвование, охватывает наши души и поднимает нас над землей, чтобы мы могли постичь жизнь ангелов, которые уповают на Бога, живут в Боге и любят в Боге!

— О! — воскликнул я, вставая. — Это был бы рай на земле, небесное блаженство на этом свете.

Я сделал несколько шагов, не понимая, куда иду, но затем опомнился и огляделся. Неподалеку стояли Зоя и Грасьен; они тихо разговаривали, поглядывая в мою сторону, и в их взглядах читалась жалость.

— О! Не жалейте меня, — сказал я новобрачным, — вы лишь счастливы, а я… О! У меня в душе поселился ангел надежды!

С этого мгновения я потерял счет времени.

Я стоял, прислонившись к дереву, и предавался невыразимо сладостным мечтам, пока Грасьен не вывел меня из этого блаженного состояния, сообщив, что приехала г-жа де Шамбле и сейчас начнется бал.

Я устремился в большую комнату, где располагалась мастерская: после того как она послужила трапезной, ей суждено было превратиться в бальную залу.

Комнату освещали люстра и подсвечники, принесенные из дома графини. Признаться, я не обращал внимания на подобные мелочи — оно было всецело поглощено ею.

Эдмея разговаривала с Зоей, вероятно, обо мне, так как, заметив меня, обе женщины сразу умолкли. Госпожа де Шамбле, как всегда, грустно улыбалась.

Ее едва заметная холодная улыбка напомнила мне луч зимнего солнца.

Графиня переоделась: утром на ней было платье жемчужно-серого цвета с черными кружевными оборками и шляпа из рисовой соломки, а сейчас она была с непокрытой головой, с венком из живых барвинков, в платье белого крепа, опоясанном гирляндой из тех же цветов, что украшали ее волосы.

К тому же на ней не было никаких драгоценностей. Подобный наряд могла бы носить даже крестьянка, обладающая хорошим вкусом.

Я подошел к г-же де Шамбле. Видимо, безмятежное состояние, в котором я пребывал, отражалось на моем лице, так как графиня посмотрела на меня с удивлением.

— Мне сказали, что распорядок заранее утвержден, сударыня. Вы его одобряете? — спросил я.

— Вы имеете в виду кадриль?

— Да, ведь в данный миг это самое важное дело, не так ли?

Госпожа де Шамбле сделала необыкновенно грациозное движение головой и в то же время улыбнулась с бесконечной грустью.

— Я танцую с новобрачным, — произнесла она, — а затем вы танцуете со мной.

— После чего вы удалитесь, не так ли?

— У меня слабое здоровье, — ответила графиня, — и мне не советуют ложиться спать слишком поздно.

Я достал часы и сказал:

— Сейчас всего лишь девять.

— О! У нас впереди еще два часа! — воскликнула графиня. — Сегодня праздник, и доктор простит мне это отступление от правил.

— Доктор простит, а другие?

— Другие? — переспросила Эдмея.

— Увы! — продолжал я. — Вы знаете, о ком я говорю.

Графиня вздохнула и опустила голову.

— Где же Грасьен? — воскликнула она. — Пойдемте танцевать!

Между тем Грасьен пытался надеть перчатки — ни Прово, ни Жувен не предусмотрели руки размера девять с половиной.

Ему удалось натянуть их лишь после того, как был сделан разрез между большим и указательным пальцами.

Грасьен довольно непринужденно протянул руку графине. (Доброта г-жи де Шамбле придавала уверенности самым робким, и они становились более обходительными.)

Мы приготовились танцевать, но никто не последовал за нами.

— Что же вы? — спросила г-жа де Шамбле, глядя на остальных гостей Грасьена и Зои.

— Ну нет! — вскричал какой-то крестьянин.

— О! Если госпожа графиня позволит, — возразил другой, — мы все же пойдем танцевать.

— Конечно, она позволит, — вмешался Грасьен. — Ну-ка, живо по местам!

Танцоры устремились к своим партнершам. Видимо, каждый выбрал себе пару заранее, и поэтому путаницы не возникло.

Две скрипки в сопровождении корнет-а-пистона заиграли, и пары слились в танце.

Как странно устроен этот мир! Среди двадцати пяти — тридцати гостей, приглашенных на бал, только одна женщина, в глазах простонародья, была наделена всем необходимым для счастья — молодостью, знатным происхождением, богатством и красотой, но стоило лишь взглянуть на это несчастное создание, чтобы понять без слов, что она охотно променяла бы свое будущее, а заодно и, будь это возможно, прошлое, на судьбу самой бедной из крестьянок, танцевавших рядом с ней.

И все же, казалось, графиня понемногу оживает от прикосновения моих рук, вздрагивавших всякий раз, когда они касались ее руки; она поднимала голову и встряхивала ею, подобно дереву, стряхивающему со своих листьев утреннюю росу; ее бледное лицо слегка порозовело, глаза засверкали, и стало ясно, что из этой искры может разгореться огонь. Я видел, как статуя постепенно превращается в женщину и по мраморному телу упорно разливается горячая кровь.

Когда кадриль закончилась, графиня стала танцевать со мной, а не напротив меня, как было решено.

Она сама взяла меня за руку, не ожидая приглашения и явно стараясь обращаться со мной как с хорошим знакомым или даже другом.

Но судя по тому, как трепетала ее рука, дрожал ее голос, блуждал ее взгляд, было нетрудно заметить, что я для нее скорее чужой, чем друг.

Я не смел надеяться, что Эдмея меня полюбила, но был уверен, что она уже опасается меня.

Я понимал, что, танцуя с ней, лучше молчать, чем беседовать о всяческих пустяках.

Поэтому во время кадрили мы перекинулись всего несколькими фразами. Тому, кто услышал бы нас в этот миг, было бы нелегко вникнуть в смысл наших речей.

У нас уже возник свой тайный язык, и мы могли говорить на нем в присутствии посторонних, не опасаясь, что нас поймут.

После танца я проводил графиню на место.

— Итак, вы собираетесь удалиться в одиннадцать — стало быть, через час? — спросил я.

— Да, — сказала она.

— Вас ждет экипаж?

— Нет. Мы всего лишь в пятистах шагах от усадьбы, и у меня есть накидка. К тому же я не могла приехать в карете на свадьбу бедной крестьянки.

• Предыдущая
• 24/101
• Следующая